Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем, Эжен возвратился в деревню. Его до глубины души тронул рассказ об Аннете. С горечью в сердце он укорял себя в поспешности и слепоте, которые оторвали его от любимой, явились причиной ее болезни и неисчислимых страданий. Его мать описала ему ее муки, угрызения совести и нежность, которую Аннета проявляла по отношению к ней, стремясь, даже в периоды обострения болезни, облегчить ее горе; она пересказала ему трогательные слова любви, мелькавшие в самых возбужденных и сумбурных ее речах; он был настолько взволнован, что попросил прервать эту грустную повесть. Окружающие по-прежнему не решались показать Эжена Аннете, но позволили ему взглянуть на нее во время сна. Он смотрел на нее и мысленно отмечал перемены, произведенные в ней болезнью и горем; слезы текли по его загорелым щекам, и когда он заметил на ее шее прядь волос, которую она когда-то вручила ему в знак детской привязанности и которую он в злобе и раздражении возвратил ей назад, его сердце болезненно сжалось.
Наконец, лечивший ее врач решил произвести опыт: он захотел воспользоваться одной из ее светлых минут – в такие минуты ею овладевала надежда, – чтобы поселить в ней уверенность в реальности ее видений. Такие моменты в последнее время стали исключительно редкими, ибо ее организм под постоянным гнетом душевной болезни быстро утрачивал способность сопротивления. Были приняты меры, чтобы вызвать в ней веселое настроение. Около нее неотлучно находились ее любимые подруги; они весело болтали, смеялись, пели и танцевали, но Аннета, обессиленная и равнодушная, не принимала никакого участия в веселье. Наконец, миновала зима, деревья покрывались листвой, ласточки стали гнездиться под карнизами крыш, у окна целый день насвистывали малиновки и корольки. Душа Аннеты оживала. Она начала одеваться с особой тщательностью и, взяв корзину бумажных цветов, принялась сплетать свадебный венок. Приятельницы спросили ее, для чего она готовит цветы. «Как, – ответила она с радостною улыбкой, – неужели вы не видите, что деревья надели свадебный наряд? Разве не вернулась ласточка из заморской страны? Разве вам неизвестно, что подошло время возвращения Эжена? Он будет здесь завтра, в воскресенье мы обвенчаемся».
Ее слова были переданы врачу; он решил, что наступил благоприятный момент. Он велел поддерживать ее уверенность и всячески укреплять ее. Все домашние подхватили ее слова. Все говорили о близком возвращении Эжена, как о чем-то бесспорном. Все поздравляли ее с предстоящим счастьем, помогали в приготовлениях. На следующее утро возобновилось то же. Она оделась, чтобы встретить своего возлюбленного. Сердца всех трепетали от беспокойства. В деревню въехала тележка. Кто-то сказал: «Это Эжен!» Она встретила его на пороге и, вскрикнув, упала в его объятия.
Родные волновались за исход этого опасного опыта, но он прошел, по счастью, благополучно, так как фантазия подготовила ее к возвращению милого. Она жила, как во сне, она походила на тех людей, которые, пробудившись, видят в неожиданном счастье продолжение своих грез. Ее речь, однако, свидетельствовала, что мысли ее по-прежнему неустойчивы. Она не помнила о былом горе. Ею овладела горячечная веселость, по временам переходившая в бред.
На следующее утро она проснулась грустная и обессиленная. События предыдущего дня начисто изгладились из ее памяти, точно случайная игра ее воображения. Она встала вялая и рассеянная и, одеваясь, пела одну из своих печальных баллад. Когда она вышла в гостиную, в ее глазах были слезы. Услышав голос Эжена, она застыла на месте. Она провела рукою по лбу и стояла, задумавшись, точно пытаясь восстановить привидевшийся ей сон. Вошел Эжен; она посмотрела на него острым, испытующим взглядом, прошептала что-то невнятное и, прежде чем он успел подойти, потеряла сознание и рухнула на пол.
Она снова впала в беспамятство и возбуждение, но теперь, после того как первое потрясение миновало, врач велел Эжену не отходить от нее ни на шаг. Временами она его вовсе не узнавала, временами, напротив, молила не уезжать за море, не покидать ее в злобе и раздражении. В его отсутствие она твердила, что он погребен на дне океана, и, сжимая руки, смотря в землю – олицетворение отчаяния, – подолгу сидела, застыв, на одном месте.
По мере того, как проходило ее возбуждение и организм оправлялся от пережитых потрясений, она становилась спокойнее и сосредоточеннее. Эжен находился неотлучно при ней. Он был тем фокусом, который собирал ее мысли и который возвращал их к действительности. Ее болезнь, впрочем, приняла новую форму. Девушка стала вялой и бездеятельной, целыми часами сидела молча, как бы погруженная в какую-то летаргию. Когда оцепенение проходило, казалось, что она пытается уловить нить своих мыслей, но это продолжалось недолго; все снова становилось сбивчивым и нечетким. На всякого, кто к ней приближался, она смотрела тревожно, вопрошающим взглядом; ее, видимо, неизменно постигало разочарование. Иногда, когда возлюбленный сидел подле нее, держа ее за руку, она, не говоря ни слова, пристально смотрела ему в лицо, так что сердце его переполнялось болью, но после этих мимолетных проблесков сознания она снова впадала в свою сонливость.
Постепенно ее оцепенение возрастало; ее разум пребывал, по-видимому, в сонном, почти мертвом покое. Большую часть времени ее глаза были закрыты, лицо неподвижно и бесстрастно, как у мертвеца. Она не обращала внимания на окружающих. В этом спокойствии заключалось нечто ужасное, и ее друзья опасались за ее жизнь. Врач предписал для нее полный покой и советовал (если она начнет проявлять беспокойство) баюкать ее, как ребенка, напевая ее любимую песню.
В таком состоянии она проводила долгие, томительные часы; она почти не дышала; казалось, что она спит сном покойника. В ее комнате царила полная тишина. Присутствующие старались не производить ни малейшего шума; они изъяснялись знаками и говорили шепотом. Ее возлюбленный сидел рядом, следя за нею с тревогою и страшась, что всякий вздох, едва слышно слетавший с ее мертвенно-бледных губ, может оказаться последним.
Наконец, как-то раз она глубоко вздохнула; судорожные движения ее спящего тела показали, что она чем-то встревожена. Ее возбуждение росло и сопровождалось невнятными стонами. Одна из ее подруг, вспомнив советы врача, пыталась ее успокоить, напевая вполголоса нежную песню, которую особенно любила Аннета. Возможно, что эта песня каким-то образом имела отношение к ее собственным переживаниям; ведь у каждой любящей девушки есть песня, связанная со сладостными или горестными воспоминаниями.
Она пела, и
