Милостыня от неправды - Ефим Сорокин

А утром Сиф проснулся с ощущением греха. Казалось, что накануне согрешил так, что никогда уже не очиститься от позорящей скверны.

Он успокоится только через несколько дней, когда придет к матери.

— …и я засомневался, был ли рядом с Адамом ангел.

Ева любила Сифа, как Авеля. Ева успокоила Сифа:

— Был! Адам говорил о вещах, которые никто не мог знать, только тот, кто бывал в раю.

— Мама, но отец был в раю, а ангела ты не видела.

— Адам говорил о вещах, о которых в раю мы не слышали, потому что там мы не думали, что станем смертными, что однажды наступит день, и наши тела умрут…

36

Теперь, когда предыстория уже известна читающему, я продолжу мое убогое слово с того момента, когда люди Еноса (и я с ними), расположились вокруг могилы праотца нашего праведного Сифа, чтобы воспрепятствовать мерзости каинитов. Жар от раскаленных камней, которыми был обложен костер, усыпил меня. И мне приснился оранжевый закат. Огромное (от одного края неба до другого края неба) оранжевое солнце садилось за огромный (от одного края земли до другого края земли) холм, лысый на макушке, а у подножья поросший мелким кустарником. Таилось в этом оранжевом закате нечто неземное, космическое. И вот из огромного солнца появились конные всадники. Солнце точно порождало их. Уже можно было увидеть свирепые лица вооруженных людей, уже гремело их оружие, ударяясь о седла, а оранжевое солнце все порождало и порождало воинов. Весь холм уже кишел людьми и конями. «Едут!» — крикнул дозорный, и всадники остановились на расстоянии бросания копьем. И я проснулся. «Едут!»— еще раз крикнул дозорный, и сифиты, расположившиеся вокруг могилы своего патриарха, тревожно подняли головы. Закат был не оранжевым, а скорее — фиолетовым. Облака с угрюмыми подбрюшьями ходили низко. А лысая вершина огромного холма (от одного края земли до другого края земли) пряталась в грозном бессолнечном небе. По дороге с холма спускалась одиноко громыхающая повозка с крытым верхом. Ветер, казалось, готов разорвать материю в клочья. Скованные тревогой лица сифитов стали оттаивать, многие заулыбались.

— Если это могильщики, то где вооруженный отряд каинитов? — спросил кто-то со смехом. И уже все, смеясь, смотрели на прыгающую повозку.

— Может быть, это и не могильщики?

— Это они, — с горечью сказали уста Еноса. — Каиниты уже и мысли не допускают, что кто-то из сифитов станет защищать могилу своего патриарха.

Повозка медленно и валко приближалась. Сильный ветер нагнал туч с вороненым поддоном, и стало темнее, а за холмом уже громыхало. Возница легонько подергивал их и с философским видом смотрел на хвосты лошадей, будто его не интересовали ни ухабы, ни ветер, ни тучи, ни сифиты. Повозка остановилась, и из ее нутра выпрыгнул человек в белом священническом хитоне и уверенно направился к костру, возле которого сидел патриарх Енос. Я узнал Твердого Знака. Мы встали за спиной Еноса. Твердый Знак остановился у костра и как-то нагло осмотрел нас. За спиной Твердого Знака темнее и темнее становилась тревожная синь неба.

— Если ты приехал надругаться над останками праотца нашего, — сказал Енос, обращаясь к Твердому Знаку, — то тебе лучше немедленно удалиться. — Живот патриарха возмущенно заколыхался под хитоном. Приехавший принял тверже упор и напористо заговорил:

— Я не ожидал от людей, которые считают себя потомками Сифа, такого оголтелого невежества. — В тоне его сквозила неподдельная разочарованность.

— Ты продался каинитам! — выкрикнул кто-то из наших.

— Ерунда! Никому я не продавался! Да, я иду на некоторые уступки каинитам, но в духовном плане я на них не пойду! А чтобы этого избежать, надо всего лишь не переводить свою работу в духовный план, то есть не в богословском ключе исследовать проблему, а в строго научном — научные изыскания в отношении к Богу нейтральны! Из этой особенности надо уметь извлекать выгоду. Можно со спокойной совестью продолжать научную работу с каинитами и не подставлять под удар свою веру. Жрец Иагу, кстати, предлагал мне как сифиту сифитский подход к исследованию проблемы наряду с другими подходами, и я чуть было не согласился, но потом понял, что это ловушка, так как тогда сама проблема не была бы проанализирована с научной точки зрения и была бы выявлена пристрастность сифитского подхода. Я понимаю, что это танцы на канате, но такова жизнь… Я исхожу из ее реалий, а вы — вы слепо доверяете блаженствам Еноха и оградили себя от знаний. И к чему это привело? Теперь, когда человечество объединилось, сифиты — на самых примитивных работах! Сифиты становятся отбросами общества! Они даже спиваются намного быстрее каинитов! Вы молитесь, вымаливая прощение, а не подумали, что Богу, может быть, нужна наша деятельная любовь? Не задумывались над таким вопросом? Нет, вам надо только молиться! Вы в заблуждении и заблуждение ваше преступно! Так бывает: вчерашние святыни становятся никому не нежной глупостью. Так бывает!

— Что ты несешь? — воскликнул Енос, потрясенный услышанным, и сурово нахмурил брови. — От молящихся сифитов, от жаждущих неусыпной молитвы пойдет спасение сифитов!

— Ну и где ваша неустанная молитва? Почему она не творит чудес? — с укором вопрошал Твердый Знак.

— Ты раскрываешь ум, как каинит, а не сердце, как сифит! Не задумывался ли ты, Твердый Знак, что открытиями своими ты только усугубляешь падение мира? Что бы ты ни открыл, все будет во вред человеческой душе! Конечно, ты думаешь, что обогащаешь знаниями человечество и каждого человека в отдельности. Но это не так. Сатана ловит тебя на соблазне неизвестного, как поймал в раю Адама и Еву. Стала ли умнее Ева, отведав от древа познания? Ты сам упрекаешь их легким укором, хочешь исправить их ошибку, а на деле только усугубляешь падение человека. И, может быть, весь мир, весь падший мир, воспротивится вашим изысканиям! Они привели тебя сюда! И ты, Твердый Знак, даже не понимаешь кощунства своего поступка.

— Кощунники здесь — вы! Именно потому, что не хотите отдать мне останков Сифа. Каиниты забальзамировали останки своих патриархов, и, когда через несколько лет (или десятков лет) мы расшифруем коды жизни, каиниты по наследственной цепочке воскресят Каина, а останки Сифа безвозвратно съест земля. Так кто кощунник?

— Ты забыл, Твердый Знак, что люди — бессмертны! Со смертью тела…

— Вам об этом, конечно, сообщил Енох? — иронично прервал Твердый Знак.

— Именно он! — твердо сказал Енос. — Земля и весь материальный мир исчезнут! Бессмертны мы — в пакибытие! Ты забываешь веру отцов, Твердый Знак.

— Ничего я не забываю! Может быть, Господь и хочет уничтожить зверочеловечество водным потопом, но желание (даже Его желание) — это не данность. Может быть, через нас Он хочет исправить людей.

— Через вас? А вы — это кто? — спросил Енос.

— Мы — это люди! Сифиты и каиниты! Если бы каждый из нас был Богом, то простил бы всех людей и исправил их. Мы хотим направить науку в духовное русло. Люди, не занимающиеся наукой или искусством, не всегда приходят к духовной жизни, но многие приходят! Енох будто не хотел этого замечать. Когда мы воскресим Сифа и Каина, а за ними — Адама, все люди на земле сделаются братьями! Не указами сверху, свободно войдут в братское общение.

— Бог и сейчас всех нас может сделать верующими в Него! И ежеминутно исполняющим Его волю! Но Он не делает этого. Ты забываешь, Твердый Знак, что Господь сотворил нас свободными. И наше человеческое творчество, заложенное Богом, не должно перекрывать нашей свободы, заложенной тоже Богом.

— Наше творчество обогащает эту свободу, Енос!

Уже все небо застилала сине-серая мгла. Ветер швырял в лицо мелкий песок. Молнии ударяли в землю где-то рядом. Становилось душно невмоготу. — Наше творчество обогащает нашу свободу, — повторил Твердый Знак, а над нашими головами прожужжали бешеные стрелы, и все присели. А стрелы летели ниже и ниже, и вскоре мы все лежали на земле. А вокруг нас вырос густой лес топчущихся конских ног. Лежачий Енос сказал Твердому Знаку, который теперь стоял над нами:

— Подлой кости благородство неведомо! — Но слова Еноса не опечалили Твердого Знака. Конный воин, переложив из одной руки в другую окованную золотом плеть, крикнул с беспечной жестокостью:

— Ваша религия запрещает вам направлять арбалет на другого человека, — как вы собираетесь защищать могилу Сифа? — Глаза воина, который призвал в свидетели чужую веру, смотрели на поверженных сифитов озорно, а зубы блестели в деланной улыбке. Пошел дождь. Людей и коней пугали вспышки молний и раскаты грома, такого страшного, будто на небе трещало огромное дерево, разрываемое невидимым великаном. Все глаза устремились на могильщиков. Они становились видны на миг при вспышке молнии. Казалось, что выбрасываемые могильщиками комья земли висят в воздухе. Кони вздрагивали и шарахались от грома. Их лупили плетками, чтобы они присмирели. Но громы и молнии были страшнее плетей. Удержать коней на поводу не удавалось никому. Пахло глиной. Свистели стрелы, когда кто-нибудь из сифитов пытался подняться из грязи. Мне хотелось заплакать от трусливой бездеятельной тоски, от собственного бессилия. Все это было противно моему ожиданию. Но тут раздался голос Еноса, который призвал всех сифитов обратить свои мысли к Богу. И сифиты запели молитвы. И пели их долго. И в молитве потеряли последние силы. Я прилежно молился вместе со всеми. Кто-то бросил на затухающие угли ладан, и благовоние заласкало ущербный воздух. И пришла помощь от Господа, ибо соборная молитва наша возымела чистоту и вознеслась ко Господу. И события развивались уже так, что ни у кого не возникло сомнений, что складываются они не по желанию и воле людей, а по воле Божьей. Дождь хлестал отчаянно. Молния бросилась на могильщиков и ужалила их. И грохнуло так, что земля задрожала, и, казалось, разверзлась где-то рядом пропасть. Молния долго дрожала и дергалась в небе. Дерево у могилы Сифа в металлическом свете походило на дергающееся чудовище. Сочная молния вдруг ударила в дерево, и оно загорелось, и ливень не мог затушить огонь. А в его свете мы увидели лежащих бездыханно осквернителей могилы. Пришло наказание, оно не могло не прийти. Я вскочил и подбежал к могиле. Я был храбр, как бывает храбр обреченный на смерть. Но никто не выпустил в меня стрелу из арбалета. С непонятным страхом я взял лопату из мертвой руки могильщика и стал яростно закапывать жадно разинутую пасть могилы. Дерево горело ярко. Дождь поутих. Вдруг мне показалось, что один из осквернителей смотрит на меня. Я обернулся и увидел обезумевшее лицо Твердого Знака. Он лежал замертво, но глаза его были живыми. Я воткнул лопату в глину и нагнулся к Твердому Знаку.