Обманутая, но торжествующая Клио (Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке) - В Козлов

После публикации Волкова и Арутюнова стало ясно: ответ на вопрос о подлинности письма Еремина могут дать только архивные разыскания, тем более что время перестройки создало условия для них в гораздо большей степени, чем ранее. И такие разыскания были блестяще проведены сотрудниками того самого архива, на который ссылались Волков и Арутюнов.

Серия статей З.И.Перегудовой и Б.В.Каптелова[258] представляла собой образец высочайшего мастерства источниковедческого анализа, традиционно известного как "внутренняя" и "внешняя" критика исторического источника. Поразительно, что, вероятно, не зная полемики вокруг письма Еремина в западных средствах массовой информации, авторы статей шли в своих размышлениях как бы параллельно с теми, кто доказывал фальсифицированный характер этого документа на основании его определенных признаков. Но у них было еще и большое преимущество перед своими коллегами-предшественниками: они прекрасно знали документы Департамента полиции и потому могли пользоваться не воспоминаниями, не предположениями и домыслами, а всей совокупностью фактов, документально зафиксированных в архивных материалах.

Прежде всего, выяснилось, что никакого отпуска, копии письма Еремина в тщательно сохраненных и пронумерованных еще до 1917 г. делах Департамента полиции нет и не было, что подтверждается и журналом регистрации исходящей корреспонденции. Угловой штамп письма Еремина не соответствует угловым штампам бумаг, исходящих из Департамента полиции в 1906-- 1913 гг.: например, бланки со словом "заведывающий" не употреблялись со второй половины 1910 г. Регистрационный штамп входящей корреспонденции также вызвал у авторов "недоумение". Они установили, что в "этот период" "во всех жандармских учреждениях подобные штампы проставлялись с зафиксированной на каждый день датой и только сам номер заполнялся от руки". Переписка с пометой "лично", согласно существовавшим правилам, неизбежно предполагала указание не только должности, но и чина адресата и автора.

Поразительный результат дал анализ исходящего номера письма Еремина -2889. Согласно действовавшей в 1913 г. в Департаменте полиции Инструкции по ведению делопроизводства, Особый отдел получил для секретной корреспонденции номера начиная с 93001 и далее, а для совершенно секретной корреспонденции -- с номера 111001. Следовательно, документ с номером 2889 никак не мог выйти из Особого отдела.

Вызывают у авторов статьи сомнения и другие особенности письма Еремина. Так, согласно правилам дореволюционного правописания, в бумагах Департамента полиции невозможно найти отчества ("Иванович", "Васильевич" и т.д. -- всегда писалось "Иванов", "Васильев" и т.д.), тогда как в письме Еремина Сталин назван Иосифом Виссарионовичем. Документами архива не подтверждается причастность Сталина к разгрому Авлабарской типографии, обнаруженной полицией в 1906 г. совершенно случайно. Во всех документах Департамента полиции Сталин фигурирует в это время под кличками "Коба", "Сосо", "Кавказец", "Молочный". Кличка "Сталин" использовалась Департаментом полиции в отношении автора работ по национальному вопросу -- там не было известно, что за ней скрывается Джугашвили. По документам известно, что в 1913 г. не существовало Енисейского охранного отделения, а существовал Енисейский розыскной пункт, заведующим которого был не Алексей Федорович Железняков, а Владимир Федорович -- единственный Железняков, служивший в 1913 г. в корпусе жандармов. Сам Еремин в июле 1913 г. не мог подписать такого письма, поскольку, согласно сохранившемуся заявлению, с 1 июня находился в двухмесячном отпуске. Для архивистов, постоянно сталкивавшихся с подписанными Ереминым документами, констатировали Перегудова и Каптелов, "совершенно очевидно, что подпись Еремина подделана".

Казалось бы, выводы компетентных историков-архивистов должны были бы закрыть вопрос о подлинности письма Еремина, которое после их работы со всей очевидностью можно было бы назвать так называемым "письмом Еремина". Но оно было так привлекательно, так легко и просто объясняло период сталинского правления, что в дальнейшем полемика и в России пошла в русле "западного сценария" споров вокруг этого документа.

Волков взял на себя роль "советского Левина", упрямо доказывая в ряде своих публикаций подлинность "письма Еремина"[259]. Так, опираясь на справку царской охранки от 19 октября 1911 г., в которой упоминался "начальник Енисейского губернского управления" ротмистр Железняков, он почему-то уверенно заявил, что Перегудовой и Каптелову, "столь компетентным товарищам, следовало бы знать, что Енисейское охранное отделение, по имеющимся документам, существовало". Во-вторых, утверждает он, в 1913 г. начальником Енисейского охранного отделения был М.А.Байков, а А.Ф.Железняков был его заместителем. Это противоречие, по мнению Волкова, "кажущееся: может быть это ошибка Еремина, повысившего А.Ф.Железнякова и перепутавшего его имя -- не Алексей, а Владимир Федорович. Ошибка могла произойти". В-третьих, Волков настаивает на подлинности подписи Еремина. В-четвертых, Волков констатирует: "по данным Б.Каптелова и 3.Перегудовой номер документа не совпадает" (с чем? -- Б.К.), никак, впрочем, не пытаясь объяснить такое несовпадение. В-пятых, упоминание в "письме Еремина" Сталина и Джугашвили он объясняет двумя причинами: документ был секретным и личным, с 1912 г. Сталин прекратил или ослабил свои связи с охранкой. В-шестых, по мнению Волкова, Еремин "мог задержаться" с отъездом в Финляндию. В-седьмых, по его мнению, "можно утверждать определенно", что Сталин был причастен к провалу Авлабарской типографии.

Это была имитация научного знания в форме достаточно грубых передержек, нагловатых умолчаний и бессодержательных домыслов. Однако основные выводы статей Волкова и Арутюнова еще какое-то время оставались предметом пропаганды их последовательницы Серебряковой[260]. Впрочем, все же Серебрякова, отстаивая тезис о Сталине как агенте охранки, после работ Перегудовой и Каптелова сначала с большей осторожностью начала относиться к "письму Еремина", а затем и вовсе исключила его из арсеналов своих доказательств о провокаторстве Сталина.

К началу 90-х годов, можно сказать определенно, "письмо Еремина" утратило свою актуальность, окончательно перейдя из разряда подозрительных исторических источников в разряд фальсификаций. И вместе с тем в последние годы оно вновь продемонстрировало свою жизнестойкость, способность к реанимации. 19 сентября 1997 г. профессор Ю.Хечинов поведал читателям "Известий" об обнаруженном им в США в архиве Толстовского фонда все того же злополучного "письма Еремина"[261]. Торопливая сенсация состоялась, хотя и была почти сразу развенчана. Сначала Ю.Фельштинский[262], а затем вновь Перегудова[263] напомнили читателям все перипетии открытия, бытования и изучения "письма Еремина". Последняя, повторив свои доказательства признаков подлога, пошла чуть дальше. Проведенная по ее просьбе юристом-графологом Д.П.Поташник графологическая экспертиза "с большой степенью вероятности удостоверила, что подпись в подражание Еремину" была выполнена... полковником Руссияновым, тем самым полковником, с именем которого связывалась находка "письма Еремина".

Трудно судить о времени изготовления подлога. Участники полемики вокруг него называли две даты: конец 30-х и конец 40-х годов. Ясно, однако, что он был точно рассчитан по своим политическим последствиям. В момент же его внедрения он не смог сыграть ту роль, которую отвел ему автор фальсификации: живой Сталин казался слишком опасной фигурой для компрометации.

Чем замечательно "письмо Еремина" в истории фальсификации исторических источников? Прежде всего, высокой техникой подлога, начиная от легендирования его введения в общественный оборот и кончая приемами изготовления: бумага, шрифт, угловой штамп, штамп входящей корреспонденции, знание хронологии структурных и кадровых изменений в учреждениях охранного отделения. Но, как справедливо пишет Перегудова, "автор фальшивки слишком понадеялся на себя, на свою память", допустив серию мелких, но значимых для доказательства подлога неточностей. "Письмо Еремина", введенное в общественный оборот в очень важный период истории СССР, связанный с разоблачением Сталина, на этом фоне приобрело удивительную привлекательность и убедительность и потому легко реанимировалось дважды: сначала на Западе, а затем, уже в эпоху перестройки, -- в СССР. Его бытование причудливым образом переплелось и с американской историей периода маккартизма.

Полемика вокруг "письма Еремина" может считаться классическим случаем постижения истины. От общих, порой условно доказательных рассуждений ее участники со временем все чаще и чаще подходили к получению проверенного знания, а затем вышли и на стадию доказательных документально фактов. Политический подтекст дискуссии, конечно, сдерживал продвижение к признанию документа фальсификацией, но он же еще больше оттеняет то обстоятельство, что тяга к истине составляет неотъемлемую черту, присущую человеческому знанию. С позиции "Сталин -- агент охранки", конечно же, проще объяснить многие события советской истории, но от этого понятнее для всех нас она не станет. Наоборот, она будет упрощена, даже примитивизирована, и в личностях ее персонажей, и в сущности происходивших событий и явлений.