Обманутая, но торжествующая Клио (Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке) - В Козлов

Воспоминания Мейера в целом выглядят не только как обличительный, но и в равной мере как процессуальный документ. Его рассказ производил мрачное впечатление и однозначно квалифицировал убийство как тщательно спланированное преступление. Автор в своем повествовании оставался сторонним наблюдателем, с фотографической точностью, без каких-либо эмоций описав произошедшее. Даже, казалось бы, такой многозначительно-символический факт, как последующая печальная судьба ряда организаторов и исполнителей убийства -- Юровского, Голощекина, Белобородова, Мебиуса, П.Л.Войкова, изложен им подчеркнуто констатирующе и сухо.

Повторим, что рассказ Мейера поражает своей фактографичностью и в еще большей степени -- объемом описания мельчайших деталей и обстоятельств развернувшихся в июле 1918 г. в Екатеринбурге событий. Автор помнит число, расположение комнат Ипатьевского дома, размещение в них одиннадцати узников, клички собак членов царской семьи, не только даты, но и время событий, маршруты своих перемещений под Екатеринбургом, вплоть до сторон света, цвета одежды, волос и глаз членов царской семьи и т.д. -- все то, что спустя почти сорок лет вряд ли способна удержать человеческая память. При этом Мейер старательно и принципиально обходит вопрос об источниках своих столь детальных данных, ссылаясь исключительно на свою память или имевшиеся в его распоряжении документы (о наличии дневника автор не говорит). Лишь однажды Мейер упомянул вскользь "сообщения западного мира о последних днях царской семьи"[269].

Из воспоминаний Мейера однозначно следует, что ему не была известна книга Соколова, содержавшая, как уже говорилось, большой текстовой и иллюстративный материал, связанный с проведенным расследованием. Всего лишь один раз, и то вскользь, Мейер вспомнил "расследование белого следователя Соколова, прибывшего на место через девять месяцев". Автор подчеркивает свое незнание книги Соколова, например, такой деталью. Приступая к повествованию об убийстве, он пишет: "Я могу рассказать о расстреле царской семьи только по сообщению, сделанному Юровским вечером 19 июля перед Уральским Советом и Революционным комитетом, а также на основании отдельных рассказов, которые мне сообщили Хорват и другие члены экзекуционного комитета"[270].

Однако текстологическое сравнение воспоминаний Мейера и книги Соколова показывает однозначно, что именно последняя лежала перед автором и именно из нее он черпал многочисленные факты.

Приведем несколько примеров.

Воспоминания Мейера

Книга Соколова

1.

"Дом купца Ипатьева был двухэтажной постройкой и находился на возвышенной части так называемого Вознесенского проспекта... Фасад дома выходил на восток"[271].

1.

"Передним фасадом дом обращен к востоку в сторону Вознесенского проспекта. Здесь почва перед фасадом дома сильно понижается и имеет резкий уклон по Вознесенскому переулку"[272].

2.

"Весь верхний этаж был предоставлен царской семье, за исключением одной комнаты, которую всегда занимал комендант дома"[273].

2.

"Соседняя с ней (прихожей верхнего этажа. -- В.К.) комната занималась большевистским начальством... Все остальные комнаты верхнего этажа предназначались для царской семьи и состоявших при ней лиц"[274].

3.

"Внешняя стража была расположена наискось, в доме Попова"[275].

3.

"Спустя некоторое время наружная охрана была переведена в соседний дом Попова... Дом Попова, где помещалась наружная охрана, находится против дома Ипатьева по Вознесенскому переулку"[276].

4.

"Вокруг дома был построен двойной забор из сырых бревен и телеграфных столбов. Внутренний забор окружал только часть дома, а внешний -- дом. Он имел только двое ворот, которые очень строго охранялись"[277].

4. "Дом Ипатьева, когда царская семья была заключена в нем, обнесен был двумя заборами... В наружном заборе были ворота и калитка... В тот момент он (дом. -- Б. К.) был обнесен деревянным забором, не закрывавшим парадного крыльца и ворот"[278].

5.

"Внутренняя стража в то время состояла только из русских"[279].

5.

"Только братья Мишкевичи и Скорожинский были, вероятно, польской национальности, все остальные охранники были русские"[280].

Нет смысла дальше продолжать текстологическое сопоставление: читатель уже и из приведенных примеров, число которых много больше, может убедиться в том, что бытовые и иные детали, на фоне которых разворачивалась трагедия и "запомнившиеся" Мейеру, восходят к книге Соколова. Более того, именно книга Соколова, содержавшая формальный процессуально-следственный материал, крайне необходимый с точки зрения юридических норм, невольно подталкивала, можно сказать, даже провоцировала Мейера на отбор сюжетов своего рассказа: описание дома, охраны, членов царской семьи и т.д. Очевидно, это понимал и сам автор. Поэтому, чтобы скрыть свою зависимость от книги Соколова, в ряде случаев бытовые и иные реалии екатеринбургских событий, зафиксированные Соколовым, например, по свидетельским показаниям, Мейер делает противоположными соколовским. Так, в частности, по книге Соколова, внутренняя охрана дома Ипатьева, насчитывавшая 19 человек, жила на втором этаже. Мейер поправляет полученные Соколовым данные: по его версии внутренняя охрана состояла из 10 человек и располагалась на первом этаже Ипатьевского дома.

Из всего сказанного можно сделать по крайней мере один вывод: фантастическая память Мейера опиралась всего-навсего на книгу Соколова. Тот факт, что автор воспоминаний всячески стремился показать, что он знать не знает эту книгу, которая была перед его глазами, уже заставляет с большим подозрением относиться к его "показаниям". Подозрение, естественно, должно касаться и той части воспоминаний, которая как бы дополняет, расширяет, углубляет добытые Соколовым свидетельские показания об уничтожении узников Ипатьевского дома.

Ниже мы попытаемся сопоставить эту часть воспоминаний Мейера с другими источниками, которые стали известны лишь совсем недавно. Сейчас же важно подчеркнуть, что оригинальная часть воспоминаний пронизана единой направленностью. Приводимые в ней факты с настойчивостью той или иной степени убеждают читателя в действительной гибели всех 11 узников дома Ипатьева и полном уничтожении их трупов.

Во-первых, автор рисует зловеще-беспощадную фигуру Мебиуса с его решительным настроем на уничтожение царской семьи. Она как бы стоит над столь же беспощадными в решении судьбы царской семьи фигурами Голощекина, Белобородова, Юровского. Во-вторых, портрет Мебиуса дополняет характеристика семи палачей интернациональной бригады. "Их ненависть к царю, -- пишет Мейер, -- была настоящей, так как им бьшо ясно, что Россия будет продолжать войну против их родины в случае победы контрреволюционных белых армий. Это могло быть причиной назначения их на эту кровавую роль, готовность к которой они подтвердили на последующем опросе"[281]. В-третьих, многочисленные детали рассказа Мейера подчеркивают тщательность и продуманность готовившейся операции по уничтожению. Это показано подробным описанием охраны ("железного кольца") не только дома Ипатьева, но и прилегающей к нему территории накануне казни. "Меня часто позднее спрашивали, -- вспоминал Мейер, -- не было ли возможно кому-нибудь неизвестному проскользнуть в дом и позднее из него выйти? Я могу только сказать, что это было совершенно невозможно"[282]. То же самое подчеркнуто описанием картины расстрела: 11 экзекуторов, вооруженных семизарядными наганами, делают 77 выстрелов, причем каждый из них "заранее выбрал себе цель". После расстрела Юровский на вопрос Голощекина "Все ли мертвы?" предлагает тому вместе с сопровождающими лицами самим убедиться в этом. Описание осмотра не оставляло сомнений в том, что царская семья и находившиеся при ней лица были мертвы: Войков "был занят обследованием расстрелянных, не остался ли кто-нибудь жив", П.С.Медведев, Ваганов и Г.П.Никулин "были заняты заворачиванием трупов" в то самое шинельное сукно, которое Мейер по просьбе Юровского и Голощекина за несколько дней до казни предусмотрительно достал для этой цели. "Было одиннадцать трупов, -подчеркивает Мейер. -- Это были, и в этом нет никакого сомнения, царь со своей семьей и своими последними верными людьми"[283].

Столь же однозначно Мейер рассказывает и об уничтожении трупов. По его словам, их сбросили в шахту, забросали дровами, облили бензином и подожгли. При этом "образовался огромный огненный язык". В течение ночи пылал в урочище "Четыре брата" костер, затем процедуру повторили еще раз, а после пепел и угли залили серной кислотой и сравняли шахту с землей. "Это было действительно настоящее адское дело, даже последние следы Романовых должны были быть навсегда уничтоженными", -- заключал свой рассказ Мейер[284].

Имея возможность читать книгу Соколова, другие опубликованные материалы и исследования об убийстве царской семьи, автор воспоминаний не мог знать целый комплекс свидетельств, ставших известными лишь совсем недавно. Но именно они доказывают фальсифицированный характер "показаний" Мейера.