Ловушка Пандоры (СИ) - Кузнецов Стас

Матфей тогда пришел домой, сорвал со стен чертовых чучел и сжег их. Он никому не сказал почему и зачем.

— Я ведь грешен, бог и забрал сына, потому что грешен. Я двоеженец. Двух женщин любил. — Матфей сжал кулаки, хотелось бы ему поспорить с ним о любви. — Светка — мать его. Она — первая моя любовь, со школы. Думал, навсегда. Женились детьми и жили не тужили. Но характер у нее больно замороченный. Она в грусть, и дом сразу становится холодным. А я — мужик. Мне тепло нужно, когда с работы прихожу. Вот и Галька возникла, веселая, простая, девчонка еще совсем. Разрывался, жил на две семьи. Тут сын, там дочь. Пять лет мутыжился. Ушел к Гальке, проще с ней. И дочка, она меня любит, — он улыбнулся, сказав о дочке, так что Матфей даже в потемках увидел морщины вокруг глаз. — А сын меня после чучел ненавидел, как белены объелся. До драк доходило! Звереныш, смотрел на меня, будто я нелюдь какой. Может, мать он так любил, что ко мне ревновал. Опять же, по Фрейду, у пацанов такое бывает. А может, уже тогда чувствовал, что за мой грех Бог его заберет прежде, чем пожить успеет. А когда я уходил, он прям довольный был. Наговорил мне. Я со злости ему врезал. Он же, гадёныш, плюнул презрительно мне в ноги и в ответку даже дать не попытался, а лоб уже здоровый был, шестнадцать годков. Дал бы в ответку, может, на душе бы таким камнем не висело. Много мы друг другу сказали тогда «хорошего». Но я отошел, хотел пойти к нему, замириться. Куда там! Даже слушать не захотел! А у меня тоже гордость есть. Еще один грех до кучи.

— У всех нас есть грехи.

— Галька — мудрая женщина, советовала обождать, со временем, мол, опыт как появится, поймет. Сам с сестрой придет знакомиться. Как же, дождались!..

Матфей вспомнил тот день. Собранные чемоданы и маму на коленях. На коленях его, сволоту, просила не уходить. А он ей и тогда не сознался, что к другой сваливает. Даже пытался обелить себя, мол, тебе же лучше без меня будет.

Как же, лучше ей без него будет! Такой ранимой, такой наивной! Внушила себе, что только одного его, мудака, и должна любить всю жизнь.

Матфей тогда понял, что такое эта любовь в действии. Романтическая чушь, оформленная в рамочку ванильного кинишка — полная ерунда.

Ему как раз подвернулась книга «Государь» Н. Макиавелли. Любовь, как и страх — лишь оружие власти. От любви нужно держать себя подальше. Может, поэтому ему было сравнительно легко порвать с Аней. Он испугался, что у кого-то будет над ним такая власть — такая, которая может свалить на колени.

— Я помогать буду, — пообещал отец матери, поднимая её на ноги, будто им нужна помощь от предателя.

Мама всхлипнула и, покачиваясь, все же отлипла от отца, закрывшись в своей комнате.

Матфей стоял на веранде, скрестив руки, и молчал. Он переживал, что мама осталась одна, и может с собой что-то сделать. Но с показным удовольствием остался смотреть, как отец, кряхтя, вытаскивает чемодан, из гаража достает проклятые ружья и удочки, грузит все это в машину.

— Я ж не совсем вас бросаю … — промямлил отец, глядя виновато на сына.

— Сваливаешь — вали! — скрестив руки на груди, презрительно кинул Матфей. — Обратно не заявляйся, и деньги свои в зад засунь.

— Не мели языком, мал еще, чтоб меня судить!

— А мне на тебя плевать, ты тут чужой!

— Чужой?! — взревел, отец, надвигаясь на него. — Да, ты ж все для этого сделал, говнюк!

— Свесить на меня свое дерьмо не пытайся!

Отец приблизился почти вплотную. Лицо его, перекошенное от гнева, врезалось в память. Таким он его и запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Он ударил Матфея. Так, что в ушах зазвенело, и Матфея сшибло с ног.

Матфей встал, сплюнул кровью отцу в ноги и, глядя ему в глаза, прошипел:

— Скотина!

Отец развернулся и пошёл к машине, бросив через плечо:

— Она тебя точно нагуляла, сопляк! Не родной ты мне!

— И хорошо! Мне от такого папаши гены не нужны!

— Ублюдок! — зло кинул отец на прощание, садясь, наконец-то, в свой джип и уматывая подальше.

Отец тогда умотал. Потом купил им с матерью двухкомнатную квартиру. Сам же заехал с новой семьей в их большой дом.

Ночами Матфей сидел под маминой дверью и слушал приглушенные рыдания. Он записывал их в памяти, чтобы никогда не простить отцу.

Матфей наблюдал, как мама все глубже уходит в себя, как проявляются симптомы клинической депрессии: рассеянность, провалы в памяти, отсутствие аппетита. Самое жуткое, что в конце концов она перестала вставать с постели. Её глаза стали пустыми, будто слезы выжгли из них жизнь.

Матфей проштудировал весь интернет. Пытался вытащить ее своими силами: заставлял есть, отвлекал, выводил на прогулки. Но с каждым днем делалось все более очевидно, что нужен специалист, и не государственная дурка, а именно нормальный специалист. Но для нормального специалиста требовались нормальные деньги.

Даже тогда Матфей не стал просить их у отца.

Впереди маячило лето, каникулы. Он напряжено соображал, где можно заработать много, быстро и без образования. Матфей хорошо рисовал, но, чтобы этим зарабатывать, сначала нужно сколотить себе имечко в интернете, а на это необходимы деньги и время, которых у них с мамой не было.

Он увидел объявление в интернете, что на стройку требуются работящие и не пьющие, здоровые парни — этот минимум был при нем.

Однако бригадир брать его отказывался, хотя Матфей в свои шестнадцать выглядел довольно взросло. Дядька с большим опытом сразу смекнул, что тот несовершеннолетний, и, если что случится, а на стройке случается часто, хлопот с этим не оберешься. Ему такая ответственность была ни к чему.

Матфей не сдался. Он неохотно, но честно рассказал, что деньги нужны на лечение матери. Бригадир, поколебавшись, через несколько дней все же позвонил ему и принял неофициально, с испытательным сроком, оставив за собой право в случае чего дать Матфею крепкого пендаля.

Эти дни на стройке стали для него адом, но и спасением тоже.

Матфей уставал так, что падал дома замертво. Сутки состояли из работы и сна.

Пыль, грязь, высота, маты. Пот мешается с известью и цементом. Они забиваются в нос, рот, уши. Тело потом зудит, как при чесотке, даже после душа.

Бесконечный шум, так что голова превращается в чугунок, и шаги домой отчеканивают ритм вбивающихся свай.

Солнце палит беспощадно. А в дождь и того хуже — скользко, сыро, зябко.

Матфей продал приставку, крутой телефон, наушники, купленные ему когда-то отцом. Даже фамильные часы — семейная реликвия, подарок отца на тринадцатилетние, передающаяся из поколения в поколение, были сданы в ломбард. Вырученные деньги добавил к заработанному и за два месяца смог накопить нужную сумму, чтобы определить маму в более или менее приличную клинику.

Тогда он повзрослел окончательно и понял: твои проблемы — это твои проблемы. Никто тебе не поможет, если ты сам себе не поможешь.

Маму он на ноги поднял. Она после лечебницы устроилась на работу медсестрой в детский сад и, кажется, была по-своему счастлива.

А что с ней будет теперь?

— Я сына вычеркнул тогда и не скажу, чтоб сильно этим маялся. Время так скоро пролетело, пять лет, как с куста. Тут Света звонит, рыдает… Я ей сначала не поверил, психика у нее подвижная… Он ведь — стальной парень. И вот нет его, скажешь? Не поверю, жить будет во мне.

Отец схватился за цепочку на шее и сорвал с себя крест, вложил его священнику в руку.

— Я просил Его за грехи наказать меня, но не сына. Свечки ставил. Твой Бог глух и жесток! Мне не нужен такой Бог!

Отец, отвернувшись, с трудом поднял грузное тело и, покачиваясь, стал спускаться, глухо напевая под нос: «Черный ворон, что ты вьешься над моею головой…»

Когда отец учил Матфея играть на гитаре, они пели эту песню вдвоем. И еще много хороших, правильных песен пели они тогда. Отец всегда учил его всему правильному и хорошему — всему тому, чему в жизни, оказалось, нет места.