Умышленное обаяние - Ирина Кисельгоф

– Я не хочу, чтобы ты пользовалась духами.

– Почему? – удивилась она.

– Это не твое. – Я не знал, как объяснить, чтобы не выглядеть идиотом. У каждой бабочки свои феромоны, я свои давно выбрал.

– Ну, если ты хочешь… – неуверенно пообещала она и снова пришла в маскхалате, сшитом из плохо пригнанных запахов.

– Больше так не делай! – Меня охватила внезапная злость.

– Прости, – тихо сказала она.

Меня скрутил стыд, и я спрятал глаза в ее волосах, губами к макушке.

– Ну что ты! – засмеялась она.

– Ирис, – сказал я, ее волосы шевелились под моими губами как живые. – Я его терпеть не могу.

– Да? – Крылья ее носа бесшумно раздулись, у меня сжало живот. – Точно, ирис. А я привыкла. Уже не чувствую.

– Если его раздавить, он пахнет болотом, – сам того не желая, произнес я.

Она покраснела душной волной; я увидел капли пота на ее висках, они вмиг запахли джидой.

– Затягивает, – неловко рассмеялся я, ловя знакомый запах. У нее задрожали губы.

– Брось! – Я целовал ее губы, проклиная себя, она прятала глаза. Я имел в виду другое, но слова разрушили настроение, и я его не вернул. Теперь уже не сказать.

Сейчас она приходит, волоча за собой тяжелую гирю из нероли, иланг-иланга и жасмина. Я терплю чужеродный коктейль, возвращая свою женщину только после любви… Другой женщины здесь быть не может. Она убьет память.

У меня мутное настроение, но дело не только в запахах. Мне впервые хочется… Что с тобой, чувак? Я гоню мысли, они возвращаются запахом наших простыней. Теперь я тащу эту гирю. И она… меня раздражает!

Меня гонит из дома темная сила, и я наматываю километры, не глядя по сторонам. Мелькают цветные бусины светофоров; я смотрю сквозь них, дожидаясь, когда машины поедут сами. И снова мотаю длинную леску километров на катушку вонючего мотора. И каждый раз «Kawasaki» приносит меня к больнице, где серые корпуса прячут ее. Она идет к остановке, я гляжу в ее тонкую спину, не двигаясь с места. Ее шаги легки, во мне тяжесть и муть. Я чую ее запах за тысячи километров, она не знает, что рядом я. Я еду за ней к своему дому, обгоняя на последнем отрезке пути. Она смущается, встречая меня у подъезда. Я жду ее, она знает, но не звонит. Что в ее голове?

– Привет! – выстреливают мои зубы.

– Да?

Ее тоска вьется из трубки, я рефлекторно отмахиваюсь рукой.

– Пообедаем в забегаловке у твоего дома? – Я не приглашаю, приказываю.

– Почему не у тебя? – просит она.

– Есть хочу! – я отрезаю ненужные вопросы.

– Хочешь, я приготовлю? – В ее голосе радость, я брезгливо морщусь. – Я умею готовить такой бешбармак, пальчики оближешь!

– Долго! – снова стреляю я. – Жди, я приеду через полчаса-час.

Я жму отбой прежде, чем она ответит. Мы не совпадаем; мне нужно выкурить муть из своей головы, ей – другое.

Застреваю в пробке, не доехав до перекрестка. Злость ворочает черным шлемом. Над головой тупит ультрамариновый яд, между ним и мной – сизый смог. Его камуфляж душит злобой город и солнце. Сквозь вонь и дым – зеркальные стекла домов стаей живых, хищных глаз. В них множится солнце, во мне – муть. Я вижу просвет и протискиваю «Kawasaki» вперед. Ррраз! – меня лупит прямо под дых, ррраз! – разворачивает башку круто вбок, ррраз! – боковое зеркало садит солнцем в зрачки, ррраз! – голова отлетает назад, ррраз! – глаза слепит взрывом осколков хитина. Из окна соседней машины в меня целятся ядовито-красные когти, за рулем посторонний мужик. Пять выстрелов долбят в цель – вместо крови пот!

– Открой! – Я бью кулаком в стекло, впечатывая ярость, ядовитый хитин отлетает прочь.

– Ты че, козел?! – Над синим металлом взвивается толстая, красная рожа. – Охренел?!

– Открой! – хрипит моя ярость, долбя кулаком в окно.

– В морду хочешь?! – испуганно орет красная рожа.

– Открой!!! – Муть и злоба рвут мозг на части.

– Нагима, дверцу не открывай! Не открывай! Слышишь?!

Руку рывком отбрасывает назад, сквозь красную мглу в лицо наотмашь бьет паслен широких зрачков.

– Нагима?!

– Тихо, мужик, тихо, – в уши долбят пасленовые зрачки. – В ментовку захотел?

– Нагима? – Я резко нагибаюсь, из лобового стекла черными пятнами вываливаются перепуганные глаза.

– Ошибочка вышла? – ржут пасленовые зрачки.

К черту! К черту! К черту! Я сбрасываю чужую руку одним ударом. «Kawasaki» взрывается бешеным ревом. Назад, вбок, назад, направо, налево – к черту!

Жара, жара, жара. Лето еще не пришло, на летней площадке кафе духота, разогретый ветер сыплет пылью с веток искусственного винограда. Вокруг весна, а у винограда красные осенние листья. Какого черта я ее пригласил? Надо было обедать одному. Да и есть не хочу.

– Твоя вода? – Траурница без сил опускается на стул и берет стакан с боржоми.

Во мне зудят раздражение и отвращение. Она шумно глотает, кадык ходит вверх-вниз, на лбу тусклые бисерины пота. Она прячет глаза, я отвожу свои. Да какого черта я ее пригласил?!

– Жарко, – глухо говорит она.

– Да. – Я смотрю сквозь красные пыльные листья; за ними надрывает лошадиные силы тяжело груженная дорога.

– В пятницу на следующей неделе открывается выставка моих работ. Пойдешь?

– Да, – я открываю меню. – Что будешь?

– Ничего не хочу, – она машет головой. – Нет. Пива.

Ее руки бессильно лежат на столешнице, на большом пальце след красного масла. Траурница замечает мой взгляд и прячет палец в кулаке.

– Хотелось закончить… – Ее глаза избегают мои, мои – ее. – Ты что-нибудь пишешь? Я… Мне хотелось бы…

– Нет, – отрезаю я любопытство одним словом.

Жара, жара, жара. Между лопаток течет пот, по ее лицу – тоже. Она вытирает его бумажной салфеткой, на столе ее скомканный платок. Мои глаза блуждают по летней площадке, на которой, кроме нас, никого нет. Одна, вторая, третья кружка пива. Меня начинает клонить в сон, ее смуглые скулы краснеют.

– Я сейчас, – заплетающимся языком говорит она. Мне кажется, она уйдет, но она остается. Ее лицо в ладонях, черные глаза сверкают сквозь пальцы.

– Сейчас, – бормочет она и кусает мякоть своих ладоней. – Вот посмотри, – протягивает мне руку, на ладони вдавленный красно-синий след острых зубов. – А вот, – поднимает рукава, предплечья цветут синими, красными, желтыми отпечатками. – Я ждала… – с жалобной укоризной говорит она и тут же резко вскидывает голову. – Нет! Не говори! Ничего не говори!

Мы молчим, солнце жарит июльским зноем, ее голова лежит на скрещенных руках.

– Как в трясине, – бормочет она. – Плыву, плыву. Не выплыву…

Я тоже в трясине, раздавленные ирисы пахнут болотом и тиной. Меня засосало. Как я сразу не понял?

– Я хотела сама… А потом взяла да и привела к себе мужика. Ты его не знаешь… Никого не знаешь… Да и зачем? – Она хохочет. – Не смогла! Чуть не стошнило! Гадость!!! – Она хватает себя за горло и жалобно стонет. – Зачем? Зачем вспомнила? Сейчас стошнит… Мне в туалет…