Мой-мой - Владимир Яременко-Толстой

– Давай куда-нибудь зайдем.

– Нет, лучше купить в магазине и пить на ходу. Сидеть не хочется.

Мы проходим парк насквозь, и я покупаю ей и себе по бутылке пива в магазинчике на Таврической. Рядом, в булочной-пекарне покупаю нам по пирожку с рисом. По Таврической выходим на Шпалерную и поворачиваем направо в направлении Смольного собора, сияющего в ярких солнечных лучах.

– Хочешь, дойдем туда и залезем на самый верх – там есть смотровая площадка и мы увидим город, как птицы.

– Боюсь, что нам не успеть. Скоро должна приехать Ханнели. Она будет работать у нас с завтрашнего дня в визовой секции. Первую ночь она будет спать у меня, а потом ее заберет к себе Сиркку.

– Я хотела бы купить в Петербурге квартиру, – нарушает молчание

Пия. – Знаешь, у меня нет дома. Квартира, где я живу, принадлежит министерству иностранных дел. Квартиру, в которой мы жили в Лаппенранте, продала моя мама. После смерти папы она была для нее слишком большой, и она переехала в маленькую. Теперь для меня там нет места. Купить что-нибудь в Финляндии – страшно дорого. Поэтому я могла бы купить что-нибудь здесь. Хорошо иметь какое-то свое место, где можно держать свои вещи и ни от кого не зависеть.

– Конечно, можно найти что-то очень хорошее в центре. Пока квартиры стоят недорого, надо покупать. Через пару лет ситуация может меняться. Если хочешь, я могу походить с тобой по агентствам и посмотреть подходящие варианты.

– Да. Но сначала я решила купить машину. Моя мама живет совсем рядом с границей, отсюда на машине три-четыре часа, и мы с Каем могли бы ездить туда на уик-энд. Мы уже выбрали с ним машину по каталогу. Это такая большая "Тойота"-вездеход. Я ее уже заказала. Мне должны позвонить на следующей неделе, и сказать, когда я могу забрать ее из Хельсинки.

Кая приводит Мерья. Он ночевал у нее. За ним и за ее дочкой Йенни, девочкой одного примерно возраста с Каем, вчера кто-то присматривал. Если я правильно понял – домработница Мерьи. Йенни одета в красивое платье, в ее светлые волосы вплетены бусинки. Мерья тоже выглядит сегодня неплохо. От ее вчерашнего перепоя не осталось никаких заметных следов. Настроение у нее приподнятое.

– Владимир, ты знаешь, что умеет Мерья? – спрашивает меня Пия.

– Что? – спрашиваю я.

– Сейчас увидишь! – Пия подставляет мне лоб и знаком показывает, чтобы я уперся в него своим. – Смотри мне в глаза!

Мы стоим посредине кухни, упершись лбами, и смотрим друг другу в глаза.

– Теперь поворачивай голову, но не как я, а в обратную сторону!

Смотри в глаза!

Как только мы начинаем вращать головами, голова у меня начинает кружиться, изображение плывет, и я закрываю глаза. Пия смеется. У нее тоже закружилась голова.

– Не можешь, да? И я не могу! А теперь с Мерьей!

Я упираюсь лбом в твердый лоб Мерьи и вижу перед собой ее неподвижный, по-бараньи застывший взгляд. Кручу головой. Голова у меня кружится, даже тошнит, а Мерье хоть бы что! Я не выдерживаю и отстраняюсь. Моргаю и трясу головой, чтобы прийти в себя, а Пия смеется. С двумя чемоданами и сумкой появляется Ханнели и Пия принимается готовить ужин.

Мы пьем красное французское вино. По вину я соскучился. В Вене я привык пить вина. В России же приходится пить водку. Вина стоят здесь гораздо дороже, чем на Западе.

После ужина я вынимаю свои фотографии. Показываю. Им очень нравится. Величественные виды Сибири и камлания моей мамы, начавшей в последние годы заниматься шамано-терапией и лечить людей.

– После климакса у некоторых сибирских женщин открывается шаманический дар, утратив детородную функцию, они обретают способность лечить, – объясняю я. – Это очень редкий дар и его не все замечают. Но моя мама его вовремя заметила и начала развивать, помогая сначала лишь родственникам и знакомым. Теперь к ней приезжают люди за многие сотни и даже тысячи километров, и она не может никому отказать.

На ночь Ханнели располагается на диване в гостиной. Кай, привыкший в последнее время спать с мамой, недовольно отправляется в свою комнату, а мы с Пией закрываем за собой дверь спальни.

Глава 22. УТРО. ОКРАСКА БАТАРЕИ. КИТАЙСКИЙ ПРОЕКТ. "ФОРА".

Многое в этом романе будет начинаться утром и закачиваться ночью

– до того самого момента, когда я не утрачу сон и не обрету бессонницу. Тогда дни и ночи сольются для меня воедино, они будут перетекать друг в друга, и между ними не будет больше границ.

А пока я еще сплю, уткнувшись лицом в рыжие волосы финской женщины по имени Пия. Сквозь сон я слышу, как включается функция будильника на ее мобильном телефоне. Слышу, как она просыпается, как встает, чешет задницу и смотрит в зеркало. Даже слышу, как она улыбается. Как выглядывает в окно, и как выходит из спальни.

Из слуха сквозь сон я опять погружаюсь в сон, и во сне я на какое-то время теряю слух, а потом вновь его обретаю и снова начинаю слышать сквозь сон. Слышу, как что она снова в комнате. Ходит по полу и роется в шкафу. Одевается. Смотрит на меня.

Я открываю глаза – она одета. Она ничего не говорит, а только смотрит. Я снимаю со стоящего рядом тренажерного велосипеда свои штаны и быстро в них влезаю. Я уверен, что я одеваюсь гораздо быстрее других мужчин, потому, что я никогда не ношу трусы, даже зимой. И штаны я одеваю просто так – на голое тело.

Не носить трусы – очень удобно. Тогда их не надо стирать. Когда не носишь трусы, тогда не потеет член и это более гигиенично, чем, если бы он потел. Это женщинам необходимы трусы, потому что они часто в них что что-нибудь носят, то прокладки, то что-то другое, иногда они носят в них деньги.

Денег же у меня не так много, чтобы носить их в трусах. Поэтому я ношу их в кармане, или в кошельке, или в сумке. Но в трусах – никогда!

Мы выходим на улицу, и я вдруг прозреваю. Я неожиданно начинаю видеть то, что не видел. О, Пия, Пия! Я всегда буду тебе благодарен за то, что ты невольно открыла мне глаза на эти стороны петербургской жизни! Не будь тебя, я бы их никогда не увидел! Разве что только случайно. С тобой же я получил уникальную возможность видеть их часто и даже порой регулярно.

Когда мы выходим на улицу, примерно в восемь пятнадцать, то попадаем в перформанс. Я не мог видеть его в прошлый раз, потому как уходил раньше, когда еще не было восьми.

Сейчас же действо в полном разгаре. Со всех сторон, вернее из всех окрестных казарм потоками колонн вываливают солдаты, курсанты и матросы и идут, идут в непонятном мне, но понятном их командирам направлении, выпуская в морозный воздух теплые струйки пара из тысяч ртов. Все они идут в одну сторону. Куда-то к Таврическому парку за кинотеатр "Ленинград".

– Пия, что это? – спрашиваю я. – Это что, всегда так?

– Да, всегда, когда я иду на работу, а иду я к половине девятого.

Мы идем дальше и поворачиваем на Чайковского. Сбоку у стены стоит человек на одной ноге. Рядом с ним сидит большой лохматый пес.

– Этот человек тоже всегда стоит здесь в это время, – говорит

Пия. – В другое время я его никогда не видела.

– Да ты что! А я вообще ни его, ни этой собаки, ни разу не видел, хотя похоже, что он здесь, на Чайковского живет!

– Ты думаешь, что это странно?

– Я думаю, что – да! А еще я думаю, что нам надо сходить в кино.

Как ты на это смотришь? Я давно в кино не ходил.

– Я тоже. А куда мы пойдем?

– Мы пойдем на Неделю Исландских Фильмов, которая открывается завтра. Надеюсь, у вас в консульстве есть пригласительные билеты?

– А, так? Я буду об этом спрашивать.

– А я буду заниматься ремонтом.

– Пока!

– Пока!

У моего дома мы расстаемся. Я иду направо под арку, а она налево

– через дорогу к консульству. Там она будет работать, а я даже не знаю, чем она занимается. По своей невнимательности и нечуткости не удосужился поинтересоваться. А нужно было бы.

Что делать в такую рань? Ложиться еще поспать? Пойти завтракать в "Колобок"? Или же действительно заняться ремонтом?

Я с ненавистью смотрю на синюю батарею и тут же решаю ее покрасить. Белую эмаль такого же типа, как и ИКБ, я уже заблаговременно купил. Кроме того, купил я резиновые перчатки, кисть и строительный респиратор.

Я приоткрываю окно и бросаюсь вперед – на окраску. Крашу, как угорелый, теряю даже счет времени и чувствую, что действительно угорел. Отравился. От запаха краски. Она страшно вонючая, а я нею еще батареи крашу. На раскаленных батареях она быстро сохнет, какая-то гадость из нее испаряется, а я эту гадость полной грудью вдыхаю. Все это я замечаю, когда покрашено уже полторы батареи, и впадаю в полную панику. Мечусь по квартире, выскакиваю на балкон, обливаю себя душем. Ничего не помогает. Решаю, что может стать легче, если поем. Я ведь сегодня не завтракал.

В прошлый четверг я был в супермаркете, и продукты еще у меня остались. Открываю баночку грибной икры и всю ее с куском сухого хлеба съедаю. Вроде бы становится легче. Завариваю чай, пью. Еще легче, но пока не совсем хорошо. Лучше всего – пойти гулять на воздух. Может, зайти к Будилову и отнести ему надувную кровать? Отличная идея!