Мы наш, мы новый... - Константин Калбанов

Но тут и впрямь ничего сложного, только бы связь с корректировщиком была постоянной, а там, можно садить так, что япошкам небо с овчинку покажется. Поглядел он на полигоне, что случается после разрыва мины. Куда там фугасу, мина дает такое количество осколков, что мама не горюй. Опять же скорострельность такая, что закачаешься, пока одна мина летит, можно еще четыре вдогон отправить, полет идет по крутой траектории и можно достать противника там, где и мортира спасует. Вот только дальность… Так себе дальность, всего-то восемьсот сажен и прямой наводкой не ударишь, минимальная дистанция пятьдесят сажен, а приблизился противник вплотную, собирай манатки и отходи, иначе не накрыть. Но зато для смены позиции не нужно никаких лошадей, один несет трубу, второй плиту, остальные ящики с минами в каждом по десять штук. С позицией тоже нет проблем, можно за бугорком пристроиться или вообще на ровной как стол поверхности, отрыл окопчик и готово, тогда тебя только прямым попаданием и достанут.

Вот и сейчас они сидят в окопе, заряжающий нервно вцепился в мину вспотевшими ладонями, ждет команду. Как поступило сообщение от корректировщика, что японцы начали наступление, так и вцепился в нее. Ну и пусть держит, раз уж неймется.

Зазуммерил телефон, стало быть наладил связь. Вот и молодец.

— Слушаю.

— Ваше благородие, это Смолин. Так что с линией все в порядке, а вот Панкратов…

— Что там еще?

— Нет Панкратова. Осколком зашибло, царствие ему небесное.

— Понял. Возвращайся.

А что ему там делать? Корректировать огонь он не сможет, этому обучены только унтер-офицеры, да и то, так себе обучены. Учили его, командира батареи, он учил унтеров, ни он, ни они боевого опыта не имеют, пробных стрельб было всего-то ничего, по десятку мин на расчет бросили, вот и вся учеба. Оружие новое, боеприпасов не так чтобы и много и взять их неоткуда, что сумеют сделать на заводе в Порт-Артуре, то и будет, а расход, судя по прошлому бою должен быть огромным. Хорошее по всему видать оружие, но вот практики применения нет.

— Силкин!

— Я, ваш бродь!

— Давай за корректировщика.

— А Панкратов?

— Нету Панкратова. Ну чего стоишь, чай не на блины сюда пришли. Двигай.

— Слушаюсь.

Едва новый наблюдатель занял свое место, как вверх взмыла красная ракета. Ну, вот и началось, прости Господи дела наши грешные.

— Первое орудие! — господи и смех и грех, тоже мне орудие, — пристрелочным! Огонь!

Глухо и в тоже время как-то звонко хлопнул выстрел и мина по крутой траектории устремилась ввысь. Разрыва мины они понятное дело не услышали, тут вообще, вокруг столько разрывов, хорошо хоть бойцы его слышат.

— Перелет. Уменьшите целик на два деления. Недолет. Увеличьте на одно. Есть! Попали!

— Батарея! Целик пять! Пятью минами! Огонь!

Первая атака захлебнулась, когда казалось, что удержать эту лавину, несущуюся на русские позиции уже невозможно. А все началось с того, что чувствующие себя в безопасности уже практически завершившие накапливание части на левом фланге, внезапно подверглись массированному артиллерийскому обстрелу. Эти минометы… Фок конечно предполагал, что японцам придется не по вкусу подобный обстрел, но он даже не представлял, что может натворить всего лишь дюжина минометов, с их невероятной скорострельностью.

Подвергнувшись внезапному и губительному обстрелу, японские офицеры погнали солдат вперед, но даже таким образом выскочить из-под огня у них никак не получалось, так как огонь минометов своевременно корректировался и разрывы мин сопровождали атакующие цепи. Затем был кинжальный огонь пулеметов. Только увидев воочию своими глазами, что могут сделать эти погремушки, к которым у него было весьма сомнительное отношение, он наконец осознал, что это за оружие. Понятно, что ему были известны результаты массового применения пулеметов, но одно дело знать, другое видеть, как под непрерывный стрекот, выкашиваются солдаты противника словно колосья пшеницы под косой крестьянина во время жатвы. В настоящий момент на позициях было не двадцать пулеметов, как планировалось Кондратенко, а сорок. Двадцать пулеметчиков были сняты с бронепоездов, в настоящее время располагавшихся за холмами, на временной ветке железной дороги и ведущих огонь на подавление батарей противника. Плотность огня была такой, что наступающая пехота словно нарвалась на какую-то непреодолимую стену, не имея возможности перейти незримую грань буквально в полусотне саженей от русских траншей.

Но упорства и ярости японским солдатам было не занимать. Несмотря на страшную картину представшую перед ним, не каждому дано вот так, хладнокровно смотреть на то, как люди гибнут буквально сотнями, Фок не мог не восхититься мужеством японской пехоты. Эти маленькие азиаты, имели поистине большое и храброе сердце, если могли вот так, в лобовую, идти на пулеметы. Если, несмотря на непрерывный огонь, все же сумели преодолеть ту незримую линию, проведенную русским оружием.

Но всему есть предел, настал он и для этих храбрецов, устремившихся в беспримерную атаку. Трудно сохранять упорство когда видишь падающих вокруг товарищей, когда тех, кто еще стоит на ногах и продолжает атаку становится все меньше и меньше, когда вокруг тебя с омерзительным и завораживающим свистом проносятся пули, эти свинцовые вестники смерти. На левом фланге противник начал откатываться.

На правом японцы приблизились вплотную даже несмотря на ураганный огонь. Когда до русских окопов оставалось не больше тридцати шагов, когда оставался последний рывок и можно было ворваться на позиции врага, чтобы рвать его на части, в ряды наступающих полетели гранаты. Несмотря на то, что это оружие было весьма ограниченным, всего концерн успел произвести и поставить в армию не более двадцати тысяч гранат, в этом сборном отряде на перешейке было более четырех тысяч единиц этой новинки. Эти новинки пущенные прицельно, с расстояния не более тридцати шагов, с радиусом поражения до двухсот метров, были куда более губительными чем даже шрапнель. Любому мужеству есть предел…

На такое Фок не рассчитывал даже в самых смелых предположениях. Потери японцев были прямо-таки катастрофическими. Полоса перед позициями была буквально усеяна трупами и ранеными. Что с потерями русских рот, пока было непонятно, но судя по интенсивности стрельбы, до критической отметки они еще не дошли. Было видно, как санитары выносят по ходам сообщения раненых, которых сносили не в блиндажи, а уносили дальше. В промежутке между двумя бронепоездами пристроились два состава, на которых и планировалась эвакуация. Сами подвижные батареи должны были выполнять роль прикрытия, им предписывалось отсечь наседающую пехоту противника при отступлении добровольцев.

— Ваше превосходительство, может пора оставить позиции, пока японцы откатились. Результат уже превзошел наши ожидания, а если мы начнем отход под давлением противника, то потери намного превзойдут те, что мы имеем сейчас.

Фок взглянул на полковника Третьякова, который вызвался руководить обороной уже ставшей ему привычной позиции еще до того, как узнал, что вместе с ним, здесь будет и командир дивизии. Нет, страха нет, он просто предлагает то, что считает разумным. Небезосновательно считает. Уничтожить лишнюю тысячу солдат противника имея все шансы потерять до трети бойцов сейчас находящихся здесь, для гарнизона Квантуна это было неравнозначное соотношение. Для самого Фока неравнозначное. Эти две тысячи пошли добровольцами, считай пошли за ним, поверили в него. Таких людей нужно беречь. Но как быть? Если начать отвод частей, то Ноги что-то заподозрит и разумеется поймет, что вторая линия более укреплена чем эта. Тогда рассчитывать на то, что японская пехота попадет в устроенную засаду не приходится.

— Отходить слишком рано. Нам слишком легко удалось удержаться здесь и если мы отойдем сейчас, то противник не пойдет в массированную атаку на Тафаншинские позиции, а нам нужно именно это. Уточните потери.

— Есть.

В этот момент зазуммерил телефон связи со штабом. Что бы это могло значить. У Фока неприятно засосало под ложечкой. Увлекшись этой авантюрой он отчего-то напрочь позабыл о том, что он командует дивизией, а не полком. Его место как командующего на НП дивизии, а не здесь, на переднем крае. С другой стороны ничего, особенного, ну телефон, что с того. Однако неприятное тянущее чувство никак не желало отпускать.

— Ваше превосходительство, подполковник Дмитриевский.

— Фок, слушаю.

— Ваше превосходительство, японцы высаживают десант.

— Где? — Проклятье, ведь чувствовал! Мальчишка! Здесь будет моя Шипка! Не твое дело торчать на переднем крае, у тебя дивизия, так и командуй ею, нечего путаться под ногами у командира полка.

— Бухта Инчензы.