Волчья ягода (СИ) - Юрай Наталья

Еж смешно двигал носиком, пытаясь нащупать крошечными пальчиками точку опоры.

— Благодарю, Волче! — я приникла к его губам, чуть уколовшись об усы, и засмеявшись в такой желанный рот.

— Балуешь, горюха, пошто мучаешь? — со стоном оторвал меня от себя Волче. — Дай срок, и я мучить стану.

— Жду не дождусь! — перевела дыхание и пригладила жесткие иголки ручного ежика, не стесняясь яркого румянца, зацветающего на щеках. — Ты мне слово дал, охотник!

Перед сном заглянул Славка и, в изумлении приподняв брови, спросил:

— Птицу помню, птица прилетала, а теперь что — на грызунов перешли? Своеобразная манера ухаживать. Деревенщине и сучок — лошадка. Кстати, если ты не знала, ежи здорово кусаются.

— Он ручной совсем, смотри! — опустив ладонь к полу, я ойкнула, когда острые коготки ощутимо царапнули кожу, и маленький лесной хищник забрался подставленную руку. — Видел!? Я и имя ему придумала — Колючкин!

— Один чёрт. — раздражение Мстислава чувствовалось на расстоянии нескольких шагов почти физически. — Ежи спят зимой, Волче тебе его из-под снега выкопал, похоже.

— Слав, ты ревнуешь что ли?

— Ревную. Что ты в нём нашла? Немытый, нечёсанный, двух слов связать не умеет. Ну, разве что силой родители не обидели. Повезло дураку, что я его в прошлый раз не прирезал. Повезло. И как он так быстро на ноги встал? Не знаешь?

— Неа, — мысль о том, что Малуша украла у Моревны живую воду, обожгла поздним раскаянием, — сам же говоришь, что сильный. Но ты ведь мне обещал, что больше никакой поножовщины, да?

— Обещал, — буркнул Мстислав, — но это не значит, что ты мне не нравишься, Евгения. И что я не буду стараться отбить тебя у этого придурка.

— Уф! Спокойной ночи, Ромео!

Признаться, я понятия не имела, как обращаться с ежом, и его ночное бдение, сопровождаемое поистине слоновьим топотом, стало неприятным сюрпризом. Так не хотелось вылезать из-под тёплого пухового одеяла, но шумные передвижения зверя не давали спать. Подавив желание пристукнуть животину ударом чего-нибудь смертельно тяжёлого, я обратилась к хулигану самым ласковым тоном, на какой была способна:

— Слушай, дружок, ты реальная заноза в заднице! Ну, чего тебе не спится-то, а? — глаза никак не могли привыкнуть к темноте. — Иди-ка сюда, чудовище колючее!

Ёж затаился, и пришлось опускать ноги на холодный деревянный пол.

— Давай, Колючкин, покажись! Я тебя на ручки возьму, честно-честно!

Легкое голубое свечение заметно стало лишь после того, как я встала с кровати. Оно шло из-под лавки у окна.

В детстве мне нравилось рассматривать светло-зеленого оленя на подставке в виде камня, который стоял у отца на комоде. Сувенир был подарен кем-то из коллег и сделан был из особого пластика, который днём “накапливал” солнечный свет, а в темноте светился вот точно так же. А зверёк-то непростой!

— Эй, ты светишься, ёж? — свечение переместилось к дальнему углу. — Охренеть! Ёжик-светлячок — это из разряда научной фантастики. Иди-ка, чего я тебе дам, — пальцы скатывали хлебный мякиш в шарик. Хорошо, что остатки ужина не унесли, а накрыли плотным полотном.

Колючкин высунулся и повел носом, ловя запах угощения. Каждая его иголка светилась, будто намазанная флуоресцентной краской, и когда зверек побежал ко мне, тонкие чёрточки света смешно и одновременно завораживающе задвигались.

— Колючкин, давай поспим чуточку. У тебя же зимой спячка, неужели совсем не тянет вздремнуть?

Ёжик пошебуршал, покрутился и улёгся, наконец. Прилегла и я...

...{ — Прости меня, Жень! Прости! Но ты сама виновата, кто только тебя водить учил! Прости! А-а-а-а!... }

В ушах ещё звенел этот крик, когда я открыла глаза. Было еще совсем рано: не суетилась прислуга, не плыл по коридорам ароматный дух свежевыпеченного хлеба. Дом и его обитатели спали, и только противный топот маленький когтистых лапок переворачивал мои представления о физических способностях ежей. Но сейчас не об этом были мысли. Значит, сшиб Женьку с трассы Славик. Зачем он гнался за ней? Почему бросил на месте аварии, как посмел убежать, оставив человека и даже собственную машину в вечернем лесу?

Впервые я задумалась о том, как Женя жила всё это время после нашего раздвоения. Что происходило в её, а, значит, и в моей жизни? Ответов, конечно же, не было, но теперь груз отчаяния и вины придавил голову: там, за этим чёртовым порталом остался папка. Как теперь он, как переживёт смерть дочери? Как я буду жить здесь, понимая, что страдает он?

Мстислав прав, нужно как можно быстрее добраться до Кощея и вытребовать исполнение желания.

Одевалась я споро, благо навык теперь имелся. Доела остаток ужина, завернула ежа в тряпку, засунула за пазуху, неприятно морщась от уколов растопырившихся иголок. Внутри росло чувство, что всё делаю правильно, что именно сейчас и нужно идти.

В тереме скрипело всё — половицы, ступени и большая, запертая на неподъемный засов дверь. Казалось, что грохот стоит на весь дом и сейчас разбудит людей, но, постояв на крыльце несколько секунд, я не услышала шума и тихо спустилась во двор. Лошадей запрягать я не умела, так что идти к Моревне пришлось пешком.

За воротами я растерялась — предутренний сумрак пугал, напоминая о волках и разбойниках. Больно колясь иголками, за пазухой заворочался ёж, и я вынула его, удивившись всё еще заметному свечению. Обернулась на шум больших крыльев: На конёк ворот присела серебристая сова, флегматично моргнувшая огромными глазами.

— То есть, вы вроде как проводники? — повинуясь импульсу, я поставил ёжика на утоптанный снег, — тогда ведите!

Сова летела, а ёжик, будто не замечая холода и не боясь отморозить лапы, мчался вперёд так быстро, что я совсем скоро начала немного задыхаться. Они вели меня в чащу, где всё еще царила тьма, где под лапами елей мерещились горящие волчьи глаза, и потому я старалась не смотреть по сторонам, и всё же, увидев домик, высоко поднятый от земли на толстом бревне со странным рисунком, от неожиданности вскрикнула.

— Это что? — рассматривала я маленький, потемневший от времени сруб под двускатной крышей. — А где дверь? Или окно хотя бы?

Круглая голова совы отвернулась на 90 градусов, ёжик просился на руки, цепляя лапками подол юбки, и укладывая его за пазуху, я пыталась сообразить, куда же привели меня посланники Марьи. Ни знаков, ни намёков.

— Ну, ладно, вспомним народное творчество! — откашлялась я и, порывшись в памяти, негромко произнесла: — Избушка, избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом?

Домик на деревянной ноге не шевельнулся.

— Ладно, "сезам, откройся" явно не прокатит, как там еще было? Избушка, избушка, встань по-старому, как мать поставила?

Тишина.

— Ребят, ну так нельзя! Давайте как-то решать вопрос, я же замерзну!

Рискнула обойти домик, который в сумерках казался очень мрачным. Подошла поближе к столбу, на котором он держался — искусная резьба покрывала всю поверхность некогда могучего ствола. Неизвестный мастер методично и, видимо, очень долго трудился над чешуйчатым рисунком. Я скинула рукавицу и приложила ладонь к дереву. Вся конструкция неожиданно вздрогнула. Да, именно так, как живое существо! Раздался противный скрип, и домик начал поворачиваться вокруг своей оси, при этом медленно опускаясь вниз по столбу.

Когда сруб оказался на уровне моих глаз, в стене уже зиял чёрный непроглядный проход, в который я уверенно и без всякого страха шагнула.

Шла сквозь мглу долго, пока не уткнулась в большую знакомую дверь — такая же была в земляном коридоре под избой Лешака. Надо было бы, конечно, постучать, но не хватило ума. А потом я и вовсе замерла, ошарашенная увиденным: посередине уже знакомой мне “лаборатории” Моревны стояла огромная кровать, окружённая догорающими в больших железных поставцах факелами, на которой занимались любовь Марья и ее законный супруг.