Укрощение дьявола - Колин Голл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему Бог, давая человеку великий талант, благословляет его на страдания?
— Послушай как-нибудь католическую мессу “De Profundis”, может сама поймешь. Обязательным условием будет, чтобы песня исполнялась на латинском, мальчиками от 8 до 12 лет. Их чистые сопрано восхитительны. Достаточно два красивых голоса. Мне не нравится, когда мессу исполняют большим хором и с современной оркестровкой.
— Что я пойму, слушая мессу на латинском?
— Если будет угодно небу, поймешь! Человек понимает то, что трогает его душу.
— Я уже кое-что поняла. Дьявол не будет отвечать перед Богом за страдания великих мучеников.
— Моя дорогая Сара, тебе будет приятно знать, что возможно ты права.
Вельзевул поднялся с дивана и приблизившись к Саре положил руку на ее плечо.
— Я признателен тебе за эти слова. Теперь я не удивляюсь, что ты здесь.
Сказав это, он направился к выходу, в дверях остановился и пальцем поманил Сару.
— Пойдем со мной.
В спальне Вельзевул достал из бюро шкатулку из слоновой кости и открытую поставил на стол, покрытый камчатой скатертью. Сара ахнула, увидев так много драгоценностей. Дав ей насладиться зрелищем, Вельзевул протянул ей рубиновую брошь в золотой оправе.
— Вещь времен французской Империи, сделана в духе того времени. Это тебе, — сказал он.
— О, Вилли! — дрожащим голосом простонала Сара. — Ты мой отравленный бургер, ты моя неспетая песня, ты мой снотворный порошок. Ты смотришь с достоинством, снисходишь милостиво, все объясняешь, — шутя умаляешь свое величие.
— Не плохо. Достойно Бержерака.
С этими словами Вельзевул протягивает Саре кольцо с бриллиантом.
— Дорогой мой! Как же так? — проговорила Сара, любуясь бриллиантом, отражавшим мерцающий свет, преломлявшийся в камне.
— Да вот так! Ты заслуживаешь поощрения. Бери.
С минуту Сара меланхолически кусала губы, глядя в сторону. Продолжила тем, что исторгла очередной дифирамб.
— О, Вилли! Я пленилась тобою так же, как я пленилась маленькой ночной серенадой, которую я слушаю на балконе своего одиночества. У тебя столько неотразимых доводов, но их не принимает женщина, сердце которой ты истерзал своими насмешками.
— Прекрасно! Сколько невинности в этом томном сладострастии! — вскричал Вельзевул. — Еще! Что-нибудь в таком духе.
— Ты мой соловей, сидящий на розовом кусте, дивное пение твое так отрадно душе моей, неповторимой в своей прелести, что я забываю себя и свои выгоды. Весна — время влюбляться друг в друга!
— Великолепно! Все овеяно духом Мольера! Возьми за это, — и Вельзевул протягивает Саре платиновый браслет.
— О, Вилли! Ты как февральские сумерки полон унылой тоски, но, когда ты не такой, взгляд твой способен зажечь огонь в моем костре и растопить полярные льды. Любовь в сердце, крест на груди, муки мои так глубоки!
— Восхитительно! Ничего не ясно, но все понятно. Твои чудные слова разрывают у меня сердце. Возьми за них нефритовые бусы. Но в этом посвящении ты пустила шпильку!
Сара вся в волнении, она поражена изысканной роскошью драгоценностей, которые держит в руках. По счастью, они ей ничего не стоили. И какой изумительный цвет у нефритовых бус!
— Говори. Твои слова ласкают мой слух, — требует Вельзевул. — Но скажи стихами.
— Хорошо. Праздный кутила, тонкий гурман, силы свои ты расточаешь в разгуле, обещания твои — горькие пилюли.
— Остроумно! Это злословие можно ли назвать правдой? Сара, фантазия твоя выходит за все пределы, она живая, полна плодоносных соков. К черту оперу! Ты должна прежде всего стать поэтессой. Будь добра, теперь, что-нибудь слишком романтическое.
— Я исчерпала себя.
— Что с тобой? Иссякло вдохновение?
— Вилли, ради чего тебе мучить меня?
— А ну покажи, что ты получила.
— Я не могу все это взять. Это целое состояние! И все за какие-то слова?
— За красивые слова. Я ценю хорошую фразу. Она радость моей души. Такая фраза плод тонкого ума. Вот за что ты получила подарки.
— О, что за подарки, просто королевские. О-о, я пьяная счастьем!
— А ведь можно сказать и так: я испытываю опьяняющую радость. Отчего бы не сказать так: радость обуяла мою душу. Хотя и поэтично, даже изящно, но так сегодня не говорят. В любом случае, хорошая фраза стоит того, чтобы за нее платили. Согласишься с этим?
— Я соглашусь с этим и тем. Спасибо дорогой! Я перед тобою в долгу. Теперь ты понимаешь, почему я стараюсь продлить этот образ жизни. Ах, боже мой! Я многое готовы вынести, чтобы хорошо устроить свою жизнь. Ты обо всем этом подумай.
— Что ж, буду иметь удовольствие видеть тебя…э-э, короче, приглашаю тебя к себе на завтрак. Завтра мы продолжим говорить о литературе. Ты поняла, что я ценю в женщине ум больше, чем красоту.
— О, если бы твои слова, дорогой, были правдой!
17. За два минувших месяца они завтракали вместе уже пятый раз. Из кухни они переместились в библиотеку и там продолжили разговор, начало которому было положено за чашкой кофе. На стене висела литография с видом старого кладбища.
— Это итонское кладбище, где у Грея возникла идея «Элегии», о ней я потом скажу, — объяснил Вельзевул и направил свой взгляд на дагерротип, в овале помещался старый мужчина с лицом квакера. — Это Адам Вейсхаупт, немецкий религиозный лидер, основатель тайного общества иллюминатов. Они существовали главным образом в Германии и оставались в силе после его смерти в 1830 году. Рядом портрет Пол Джонса. Он был американским пиратом. Шотландец по происхождению. Он грабил английские суда вблизи побережья Великобритании во время войны за Независимость. В Голливуде сняли замечательный фильм о нем.
После этого Вельзевул выдвинул ящик стола и извлек две изрядно потрепанные книги.
— Мои реликвии. Словарь Джонсона. Первое издание «Словаря английского языка». Он составлен писателем и лексикографом Сэмюэлом Джонсоном в 1775 году. А это так называемый «Королевский календарь», 1812 год. В нем перечислены фамилии видных государственных деятелей Англии. А это первая кантата Россини. Я стащил ее из архивов болонского филармонического лицея, оставив там копию. У меня есть еще очень ценное письмо, написанное в Греции лордом Байроном. Пребывание там было очень грустной элегией. В другой раз я тебе расскажу почему. Все-таки я должен признаться, что до сего дня жалею, что не успел помешать Муру предать огню его письма. С Байроном я был знаком лично, благородный, честный, неуемный: дважды я был в Ньюстедском аббатстве. Насколько я помню, в первый раз у него за столом вино подавали в черепе. Я не нашел это романтичным, чего не могу сказать о Шелли, который тоже пил вино из черепа, чтобы вызвать
