И на всех одна звезда - Виктория Абзалова

Какая-то небольшая часть его существа пребывала в шоке от подобного абсолютно не свойственного ему способа выплеснуть эмоции: юноша был в шаге от того, чтобы самым недостойным способом пересчитать эльфенку зубы, наплевав и на раны, и на то, что пять минут назад сам за него волновался. Но предательство по отношению к девочке, искренне и бескорыстно согревавшей их всех теплом своего сердечка, угроза ребенку просто не способному ни на что дурное, — вдруг задели в нем что-то, о чем он до сего момента и не подозревал.

— Сивилл! — резкий окрик, заставил его разжать пальцы и уронить несопротивляющегося Диниэра на постель.

Фейт поднимался с колен, прижимая к себе дочь. Ингер дрожала, уткнувшись в грудь отца и судорожно обнимая его за шею.

— Мастер… — юноша выпрямился. Страх за девочку одновременно ослаб при виде того, что она немного пришла в себя, и усилился, — потому что с Ингер все еще было далеко не все в порядке.

— Позже, — определил Дамон, вынося ее и успокаивающе поглаживая по спинке.

Сивиллу и в голову не пришло дальше настаивать: мастер всегда знает, что делает, раз ничего не поручил, значит он действительно сейчас ничем не может помочь. Сидя под дверью, куда осторожно прокрался, он слышал размеренные монотонные шаги мужчины, голос, в чем-то негромко и ласково убеждающий, — и словно видел, как мастер Фейт меряет шагами спальню с дочерью на руках, успокаивая ее уже не столько магически, сколько более простым и естественным способом. В этот момент он даже немного завидовал девочке: ей повезло, у нее есть человек, который ее любит так, как только можно любить, тот, кто никогда не оставит, не предаст, от всего защитит… Кто лелеет и оберегает, всегда поддержит без лишних просьб и намеков либо откровенной мольбы и последующих попреков…

Сивилл поднял голову на шорох и в изумлении уставился на Диниэра: цеплявшегося за стену эльфенка запросто можно было спутать с привидением, и как он вообще смог встать и куда-то идти?!

Пока юноша с некоторой неприязнью таращился на это явление, силы, потребовавшиеся на марш-бросок длиною шагов в двадцать, видимо закончились и эльф начал сползать по стенке вниз. Чтобы Сивилл не думал на его счет, но наука мастера Фейта видно впиталась в него уже основательно, так что юноша не рассуждая подскочил, подхватывая оседающее тело под мышки.

— Интересно, все эльфы такие психи, или ты мое персональное наказание? — риторически вопросил Сивилл, возвращая эльфенка туда, где ему было место, то бишь в кровать, — Знал бы, чем дело обернется — точно бы тебя отпустил еще при первой встрече!

Диниэр не счел нужным ни ответить, ни оправдаться. Только тоски в его взгляде в сторону было столько, что к праведному гневу, невольно примешивалась знакомая жалость.

Тяжесть детского тельца на руках. Шепот из каких-то пустяков и глупостей. Пять шагов туда, пять обратно. И ужас, слепой нерассуждающий ужас, который кое-как удается затолкать подальше, снова и снова передавая вздрагивающей девочке ощущение покоя, уверенности, безопасности. Он попросту выжег из ее сознания концентрированный комок из воспоминаний, страха и отчаяния, доставшийся от эльфа, но осталась ее собственная память о чем-то жутком, что она увидела и узнала. Не всякий взрослый может справиться с таким потрясением, а что говорить о ребенке!

— Солнышко мое, ласточка моя… ты мое сокровище… ты моя радость… счастье мое… ненаглядная моя девочка…. звездочка моя маленькая, я с тобой… все хорошо…

Сколько раз он носил ее так совсем маленькой и постарше, когда Ингер умудрилась подцепить какую-то местную разновидность лихорадки в госпитале. Маленькие детки — маленькие бедки, а Ингер не такая уж и малышка. Можно было догадаться, что она попробует сама помочь эльфику. Дамон даже Сивиллу еще ничего серьезного не позволял, а воздействие на сознание в состоянии 'Тропы' не для дилетантов. И Ингер, попробовав повторить вслед за ним его действия, провалилась в чужой кошмар, из которого могла попросту не вернуться!

Сердце снова сжал короткий ледяной спазм, и руки сами собой крепче прижали к себе девочку.

К чему иметь дар предчувствия, если все равно в большинстве случаев ничего не можешь сделать! Он полагал, что тягостное предощущение беды относится к эльфенку, на котором вновь четко проступила печать скорой гибели, да и светлых со Стражами нужно было ждать чуть ли не со дня на день — не может быть, чтобы Рузанна просто забыла о нем… И проморгал настоящую угрозу! Хотя смерть Ингер не грозила… Только то, что может быть хуже смерти.

Дамон потерся щекой о мягкие кудряшки и ощутил, как девочка в ответ прижалась теснее: она уже почти успокоилась, но по-прежнему не собиралась отпускать отца от себя. С грустной улыбкой, Дамон осторожно устроил свое хрупкое беспокойное счастье в своей постели. Лежать было неудобно, потому что Ингер его так и не отпустила, но он лишь снял с нее свободной рукой домашние туфельки и выплел из волос ленту. Убаюканная девочка сопела ему в шею, в то время как он посылал в ее сны сказочных фей и русалок, дивные сады и луга, расцветающие волшебными цветами, прекрасных и мудрых драконов, зовущих ее в полет… стирая этими образами последние следы кошмара. В душе тяжело ворочалась бессловесная мольба ко всем возможным и невозможным Силам: пусть все действительно будет хорошо, пусть у его девочки будет долгая, а главное счастливая жизнь! Да, она не обходится без бед и горестей, но пусть у Ингер их будет как можно меньше!

Что значат все судьбы мира по сравнению с одной улыбкой его негаданного, неожиданного, самого чудесного сокровища…

Утро выдалось хмурым и пасмурным. Госпожа Симилла, у которой на лице было написано: 'я же предупреждала!', осталась посидеть с Ингер. Бледно зеленый от хронического недосыпания Сивилл, и эту ночь проведший в гамаке, благодаря чему в довершении ко всему еще и попал под дождь, был отправлен в больницу, предупредить о вынужденном отсутствии доктора Фейта. Сам Дамон занялся эльфенком, которого вмешательство Ингер все же сорвало с самоубийственного пути.

Судя по всему, ночь у него выдалась не менее, а может быть и более скверная, чем у всех остальных. Диниэр не смотрел на мужчину, спрятав взгляд в тени по-девичьи густых ресниц, но весь как-будто сжался при его появлении, низко опуская голову.

Вместо слов, Дамон положил на подушку свирель. Динэ вкинул на него пораженный непонимающий взгляд.

— Что это? — вырвалось у него.

— Это тебе. С той ночи… Она не опасна, но если хочешь — сломай. Если не умеешь играть, я могу тебя научить.

Диниэр повертел в изуродованных пальцах инструмент даже с некоторой опаской, по щеке скатилась первая слеза… Он не мог с точностью сказать, как долго он плакал, но оказывается, слез в нем накопилось больше, чем он мог представить. Они рвались наружу, оставляя после себя пустоту и острую болезненную легкость. В какой-то момент Динэ осознал, что он плачет, уткнувшись в колени темного, а тот утешающее гладит его по голове.