Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - Ноэль Шатле

Дети с восторгом приняли идею поездки. Но Поль не преминул позвонить Феликсу, чтобы как следует разузнать все об условиях их пребывания в Севилье и мимоходом дать спутнику матери несколько советов, которые Феликс нашел «поистине отеческими и потому особенно ценными».

А позавчера неожиданно забежала Лиза — к счастью, Марта была дома! — и сказала, что видела изумительное платье. Точнее, она сказала: «самое оно — для Севильи!» — и добавила, подумав: «во всяком случае, куда больше подходит для юга, чем ваше синее шелковое…»

Ближе к вечеру Марта отправилась пешком — хотя путь предстоял не такой уж близкий — в сторону Сены, где находился магазинчик, в котором обожаемая невестка обнаружила платье. Марта сразу поняла, какое: оно висело в витрине.

Мало того, что поняла — сразу почувствовала, что именно о нем всю жизнь только и мечтала, только и ждала, когда же оно наконец станет ее платьем. Красные узоры на кремовом фоне чем-то напоминали занавески и покрывало в спальне, но были куда более нежными. У Лизы оказался глаз-алмаз…

Марта захотела примерить. Продавщица оказалась очаровательная, она была очень внимательна к старой даме, которая — непрерывно и только что не облизываясь — говорила о поездке в Испанию и о каком-то Феликсе.

Интересно, а когда Марта в последний раз покупала себе платье? Бог его знает… Но вот это — оно точно ей подходит, и очень к лицу. И ткань такая легкая… И длина идеальная…

— Хотите прямо в нем уйти? — спросила продавщица и с улыбкой добавила. — Вы потрясающе в нем выглядите!

Марта заколебалась. Ей прямо отсюда надо идти на свидание в «Три пушки», да, конечно, сейчас жарко, но вообще-то — вот так, взять да избавиться от своего привычного, синего…

В конце концов она согласилась с предложением продавщицы и дала себя убедить, что к платью нужна еще именно эта маленькая сумочка из кремовой кожи, и пара матерчатых легких туфелек, и новая соломенная шляпка в тон.

Выходя из магазина и спиной чувствуя на себе взгляд молоденькой продавщицы, Марта вдруг опомнилась, и ее охватил непреодолимый страх. «А вдруг Феликсу не понравится платье?» — сходила с ума она, без конца повторяя одно и то же, но совершенно непонятным образом к ужасу ее примешивалось ликование. А тут еще и бедро, внезапно пробудившись от спячки — или ей это чудится? — принялось задавать ей вечные свои вопросы.

Она решила ехать в кафе на такси…

Потом, когда Марта вспоминала этот день, впечатления от того, что тогда происходило, казались ей более чем странными.

В момент, когда Марта садилась в такси, она увидела, как из автобуса на другой стороне улицы выходит женщина с чуточку нелюдимым выражением лица, в которой — тут можно голову дать на отсечение! — нельзя было бы не узнать Женщину-маков цвет, если бы у нее не были стянуты в тугой узел на затылке волосы и если бы она не была одета в синее шелковое платье, немыслимо похожее, впрочем, на то, что она сама несколько минут назад сняла с себя в магазине.

Видение было мимолетным, но оно взволновало Марту.

А вечером она произвела фурор в «Трех пушках»! Она даже задумалась, показалось ей или на самом деле Феликс, явно пораженный новым обликом возлюбленной, немножко покраснел, встречая ее у их столика. Положительно, все возвращается на круги своя…

~~~

И вот наконец настал Великий День. Так Марта обозначила 5 июня в своей сафьяновой книжечке, которая как нельзя лучше умещалась в новой сумке из кремовой кожи.

Смешно, но ночной поезд в Севилью уходил ровно в семь — в час их свиданий в «Трех пушках»…

Поль, Селина и маленькая Матильда проводили путешественников до перрона.

Марта крепко прижала к себе сначала Селину и Поля, потом, на закуску, Матильду.

— Ты отлично выглядишь в этом платье, мама!.. Просто — твои цвета!.. Почему ты раньше их не носила? Жалко…

— Береги себя, мамочка! Ты не забыла лекарства?..

— А ты мне привезешь оттуда что-нибудь такое, Бабуля, ну, скажи, скажи, Бабуля, привезешь?..

Она повторяла «да, да, да…», отвечая сразу на все вопросы, и голос ее постепенно терял твердость, а потом она, наконец, с помощью подавшего ей руку Феликса поднялась по лесенке в спальный вагон…

Теперь они стояли рядом, высунувшись из окна. Посылали воздушные поцелуи провожающим — как в голливудских фильмах и книжках с хорошим концом. На Феликсе был шейный платок цвета граната с кашмирским орнаментом.

Свисток, объявлявший об отправлении, прозвучал пронзительно.

Марта приложила руку к сердцу: его стук перекрывал все вокзальные шумы.

Ну вот… Поезд тронулся.

Момент был такой же пронзительный, как только что отзвучавший свисток. Как бы продлить это ощущение, это чистое чувство, как бы сохранить его надолго?

А потом Феликс спросил:

— Что вы скажете, Марта, насчет…

— Рюмочки портвейна, я полагаю?.. Скажу, что…

Улыбка Феликса заставила ее покраснеть. Бабушка-маков цвет. Женщина-маков цвет…

ДЕВОЧКА И ПОДСОЛНУХИ

Перевод Н. Васильковой

Приклеившись лбом к стеклу, вытянув губы трубочкой, она играет в дышалки: дышит на окно, чтобы запотело… И действительно, от ее теплого дыхания оседает пар, скрывая за белым облачком своим тянущиеся и тянущиеся бесконечно зеленые пространства.

До чего же озадачивает, как она смущает, вся эта зелень!

Нет, Матильда вовсе не так представляет себе лето — без океана на горизонте, без песка, который просачивается повсюду: хоть в сандалии, хоть в пирожки с вареньем, без песка, который так славно скрипит на зубах…

Нет, не такими должны быть каникулы — без крабов в глубине ямок, вырытых под водой, без воздушных змеев в высоком небе…

Иногда, между двумя выдохами, между двумя белыми облачками осевшего пара, обманчиво мелькают желтые искры. И она радуется. Но зря. Потому что — обманчиво. Потому что это лютики. А лютики, они — на севере, учительница говорила.

А она подстерегает, она — как в засаде: ждет, когда появятся подсолнухи. Потому что подсолнухи это юг. Южные, стало быть, такие цветы.

Кажется, там, прямо из дома, стоящего среди виноградников и абрикосовых деревьев, можно будет увидеть, как они с утра и до вечера разговаривают с солнцем на языке цветов.

Так мама говорила.

Конечно, это придется проверить, как и все остальное, как все мамины обещания, потому что Матильда хорошо знает свою маму и ее всегдашнее стремление приукрасить жизнь. Чтобы заставить дочку уступить, она может даже совсем глупые вещи говорить, например, что в деревне куда веселее, чем на море, что в реке, где полно травы и тины, приятнее купаться и что Бенедикта, дочка Кристианы, маминой подружки, с которой они вместе снимают этот дом, о Боже, что она теперь совсем другая, вся переменилась и с ней будет интересно играть, и она стала нормально есть.

Нет, это все придется как следует проверить…

— Не прижимайся лицом к стеклу, Матильда, оно грязное!

Матильда оборачивается. Ну как объяснить, что подсолнухам надо хоть сколько-нибудь тепла, и она хочет передать им его, и что может, то вот и делает: тепло передает из этого поезда со всей этой противной зеленью вокруг, от которой она уже просто в отчаянии!

— Надулась опять, что ли?

Матильда рассматривает рот, рот Селины, ее мамы. Вот из этого самого рта вылетают обещания, такие лживые все, но и поцелуи — тоже ведь от него, а они самые что ни на есть настоящие…

Нет, это сейчас не сердитый рот, хотя уголки губ опустились, это печальный такой рот.

Матильда вдруг насторожилась. А если ей, ее маме, тоже не хватает песка в пирожках с вареньем, и крабов, и воздушных змеев? Что, если и ей не хватает?..

И потом, в прошлом году, правда же, там был Он. И пусть от этого волны поднимались почти до неба, выше, чем девятый вал, пусть двери по ночам хлопали, как ненормальные, громче, чем паруса ударяются о мачты во время шторма, Он был там.

А если ей не хватает Его? Ведь Матильде-то Его точно не хватает?

— Ничего я не дуюсь, мне просто холодно, — отвечает девочка и прижимается к матери.

Ласковая такая. Замерзла, вот и стала ласковая.

Она просовывает голову под руку Селины, трется щекой о шелковистую ткань блузки. Закрывает глаза. Сейчас подействует.

Нет лучшего средства согреться, чем подышать приятным запахом, а духи ее мамы в этом смысле вообще ни с чем не сравнить. Мама пахнет, как никто.

Стучат колеса, и этот стук напоминает Матильде о поезде, который увозил Бабулю, когда она отправлялась в Севилью со своим женихом, с Феликсом. Она, Матильда, тоже едет сейчас в поезде, но это совсем другое. Бабуле-то повезло: у нее есть Феликс, она уехала на край света с женихом, а тут — ничего похожего…

— Знаешь, мам, а Бенедикта — она все равно моя подруга, даже когда носом над тарелкой крутит. И Кристиана тоже, она ведь твоя лучшая подруга, да, мама, да, скажи!