Очерки Москвы - Н Скавронский

Прежде всего правила, которыми руководствуются в настоящее время, слишком сложны для фабричного: поняв некоторые, по (большею частию) безграмотности со слов других, он боится остальных, которых не возьмет в толк; начальствующий тон заставляет его лукавить; раскусив, чем пахнет расчетный лист, он начинает и побаиваться и не уважать хозяина и смотреть на него, как на что-то вроде станового; такие отношения ведут прямо к ущербу фабриканта, потому что русский работник только и работает и скоро и хорошо, когда у него развязаны руки… И без того все уже работающее, все, живущее трудом, у нас так запугано, что при более или менее сильном проявлении хотя бы, например, хозяйской власти, у человека дрожат, опускаются руки: он боится потерять последние средства к жизни, он терпит и работает (предоставляем судить, спора ли работа под вечным страхом); руки у русского рабочего и вообще у всего работающего подымаются только тогда, когда он выходит из себя. Нам не раз случалось видеть, как сосланный за какую-нибудь, чаще всего пустую провинность, фабричный прежде плакал, стоя со своими пожитками у ворот недавней его кормилицы — фабрики, потом шел пить и потом уже буянил и попадался в полицию. Один недавний пример убедил нас, до чего застращено все служащее и особенно по русской промышленности, если оно не имеет другой крайности — не нахально и не дерзко. При одной фабрике в числе других служащих был старый старик, в былое время деятельный помощник прежнего хозяина, воротила, как это обыкновенно называется, потом немного ослабший человек; лишившись места и проходив несколько времени без занятия, он определился в должность дозорного, или обхожего, на фабрике, вся обязанность которого — несколько раз в ночь обойти фабрику, взглянуть на сторожей и вообще на весь ночной порядок; день, разумеется, ему также не давали даром есть хлеб, и работа находилась постоянно. Раз как-то середь дня фабрикант заметил, что он выпивши; старик, как на беду, в это время делался говорливее — его сейчас потребовали пред светлые очи; светлые очи нашумели, накричали, обругали старика и, отставив от должности, потребовали на другой день к расчету; старик не был пьян, он, что называется, только хлебнул, хмель с испуга у него весь вылетел из головы; несколько раз, совсем уже трезвый, он приходил в тот же день просить позволения стать ночью к своей должности — нет! Надо было видеть, что сталось с ним в одну ночь: он похудел, пожелтел, опустился, трясся весь, когда поутру явился к расчету; по обыкновению, ему ничего не пришлось, полушубок и платье взяла артель за харчи, иди хоть в одной рубашке — иди! Ни сострадания, ни жалости! Горе свалило старика; приказчики и служащие несколько раз обращались к хозяину с просьбою оставить его; наконец, промучив четыре дня человека, он умилостивился, и то тогда, когда служащие взяли его на поруки. Это пример самый свежий — они не редки, есть немало и погрубее; предоставляем судить о деликатности и развитости чувств большей части заведывающих и хозяев наших фабрик. До чего доведет оно? Не утомляем более читателя разбором первой половины устава; ясно, чего недостает ему, чтоб быть человечным; обратимся ко второй — к отношению работника к хозяину по работе.

Пересмотрим прежде его основания в сокращенном виде: а) В нужде (оброк, домашние беды и пр.) хозяин может выдать рабочему вперед только десять рублей серебром, под опасением потери излишнего… к) За недостаток материала, кроме угара, свойственного фабрикации, работник подвергается вычету, л) За передачу секрета, рисунков или способа производства работник подвергается взысканию по усмотрению местного начальства… Из спора о порче товара работником возникает три правила: 1) за порчу, происшедшую частию от фабричного, частию от приказчика, отвечают тот и другой по размеру жалованья и заработке; 2) если виноват хозяин, то работник отвечает до тех пор, пока хозяин увидит свою вину (?!); 3) работник не отвечает только тогда, когда материал не годен и ког-оа он об этом заявит…

Мы останавливаемся на этом, предоставляя любопытным прочее просмотреть в приложенных правилах. каково звучит это ограничение выдачи вперед десятью рублями — сколько в нем острастки даже и для человеколюбивого фабриканта, не говоря уже о том, который на это правило обопрется, как на каменную гору, хотя бы деньги рабочему были нужны дозарезу! К чему ограничение того, что может ограничиться свободным договором и быть чрез него законно! Усмотрения местного начальства в таких частных делах, каково, например, передача рабочим другому фабриканту рисунков, секрета или способа производства, имеет на деле то последствие, что действительная передача того, другого или третьего — дело самое обыкновенное и имеет основанием то, что тут круговая порука; беспатентное производство и открытый, часто в подрыв изобретателю, метод ведения дела довольно ясно намекают, чего не достает нашей фабрикации; рабочий тут — только руки, которыми загребают жар… Три правила, выходящие из спора о порче материала, не требуют никакого объяснения: так они оригинальны, особенно второе…

Из представленных нами отношений открывается именно то, что называется «фабричным бытом», — этот бездомовый, бивуачный, кочевой быт, в котором не видно не только удобств жизни, но даже и малого подобия их. Черты сельского житья приносятся поселянами-рабочими и на фабрику — тот же дырявый овчинный тулуп является одеялом; тот же мешок с рубахами, кафтаном и проч. кладется в головы, но обстановка совершенно изменяется: не родной уже избой пахнет, не в сельской здоровой обстановке спит весной и летом на фабрике работник. Вы видите сотни, тысячи рабочих, видите немалое число детей, женщин, девочек, девок… А место, где бы удобно было отдохнуть после тяжелого трудового дня, вы редко увидите.

На некоторых фабриках человек-хозяин еще устраивает так называемые нары, нечто вроде полатей или навесов над станами, и за это доброе слово хозяину! — потому что в настоящем положении возможность опрятной кровати для фабричного — вещь весьма забавная, и над этою потребностью нахохотались бы вдоволь и хозяин и работник… Вероятно, многим случалось видеть нары, и многие знают, что это такое! Мы не раз подходили к ним, когда от них еще пахло лесом, и потом, чрез какой-нибудь месяц, их уже было трудно узнать: фабрика коптила их, покрывала сажей, народ пропитывал своим запахом, загаживал; заглянуть в их внутреннее содержание без преувеличения было страшно — тут уже всякий наиблагороднейший фабрикант может и имеет право умыть руки: ввести опрятность в фабричный быт при настоящем положении рабочего нет никакой возможности, «тут радикальные потребны средства!».