Песни китов - Владимир Шпаков

Чтобы не напускать тень, Рогов занялся пуговицами на блузке, молнией на юбке, успокаиваясь и одновременно возбуждаясь от механических действий. Последний барьер – застежка на лифчике, но с этим Рогов научился справляться (как-то даже чинил такую застежку). И вот уже белое, буквально светящееся в темноте тело укладывается на нижнюю полку, и Рогов конечно же ложится рядом, ведь без него критической массы не образуется.

Взрывов было два, один сильнее другого. Рогову хватило бы одного, но его не отпустили: Рита приникла к его паху, разметав по животу рыжую шевелюру; когда же накрыла вторая волна возбуждения, устроилась сверху. Над ним ритмично покачивалось что-то белое, фарфоровое на вид, горячее на ощупь, а главное, издававшее стоны. В сравнении с Алкой – негромкие, только Рогов все равно думал: зачем она это делает? От подлинной страсти или нарочно, чтобы завести партнера? Он вообще по ходу думал, что о чем-то говорило. Мысли кончились лишь в пиковый момент, когда белое тело выгнулось дугой и, издав самый громкий стон, опрокинулось навзничь.

Потом Рогов курил, пуская дым в иллюминатор; Рита же натягивала и застегивала то, что было недавно расстегнуто и стянуто. Она не торопилась, что тоже о чем-то говорило. Выйдем на воздух? Вообще-то, пора спать, завтра с утра на заказ…

– Мы ненадолго, просто подышим.

– Разве что ненадолго…

Они вышли на ту сторону, что была обращена к Ленинграду, видневшемуся вдалеке обширной россыпью огней. Палубу продувал ветерок, в борт била легкая волна, и Рогов спросил: не холодно ли ей? Спросил дежурно – горячка прошла, но оставался ритуал, коего воспитанные люди должны придерживаться.

– Ничего, нормально.

Пауза, затем нервный смешок.

– О другой, наверное, думаешь?

Рогов вздрогнул:

– С чего ты… Ни о ком я не думаю!

– Да не переживай… ты хороший, ну, как мужчина. Только и я ведь думаю о другом.

Он как чувствовал, что не следует покидать каюту. Останься – не слушал бы про капитана третьего ранга, служившего на «Комсомольце», что ухнул в морскую пучину. Слышал ли Рогов об аварии этой субмарины? А то! Новостные каналы о ней молчали, но он-то работает в конторе, где такие происшествия обсуждают в курилках. Другой вопрос: хотелось ли ему слышать о человеке, который любил ее до беспамятства и, как только возвращался из автономки, сразу бежал на телеграф? Почему не на переговорный? Потому что в аспирантской общаге, где жила Рита, не звали к телефону, зато телеграммы доставляли сразу. Что любопытно: через месяц после аварии она получила однокомнатную квартиру, и телефон сразу провели, вот только звонить было некому…

В общем, опять удушливое облако слов, пусть искренних, исповедальных, но все равно заслоняющих ясную картину жизни. В чем, собственно, вопрос? Разрабатывайте подводные ракетоносцы тщательнее, повышайте живучесть, и не будет дрожания в голосе женщины, что едва не плачет. Или она делает это специально? Про квартиру доложила (Рогов-то жил в общаге!), про одиночество, осталось лишь уткнуться в его плечо и обмочить бабскими слезами!

– Извини, я пойду.

– Я тебя…

– Не надо провожать, спасибо.

Похожая бессмыслица сквозила в разговорах с Ларисой. Не разговоры, а «песни китов», не имеющие смысла. Внятность-то где? Где четкость, разумность, где давно напрашивающийся выбор? Наверное, права ее мать, все дело в генетике. Как-то они остались со Светланой Никитичной тет-а-тет, и та раздраженно высказалась, мол, папина дочка!

– Даже если вскользь вспомнишь этого, извините за выражение, кобеля, тут же на дыбы: оставь отца в покое! А это, дорогой Сева, всего лишь гены, от них никуда не денешься. Вы знакомы с генетикой?

– Это примерно как язык ЭВМ? Ну, программа такая человеческая, верно?

– Можно сказать и так. Так вот у них с этим человеком… Короче, у них похожая программа. Нравится им это, ну, вы понимаете, о чем я. А что другие при этом страдают, их не волнует! Вы вот страдаете, и Женя по-своему страдает, а ей хоть бы что!

Если вычесть Мятлина, страдающего «по-своему», остальное было понятно. Программа, алгоритм, все объяснимо – кроме того, пожалуй, что Лариса все-таки переживала: оголенный нерв, а не молодая красивая женщина. Слезы внезапные, реплики типа: «Ты меня не понимаешь! И вообще ничего не понимаешь!» Тут и не захочешь, а взалкаешь простоты, даже примитивности, чтоб все было как у людей. Пряжская формула немудрящего обывательского счастья, прежде отвергаемая Роговым, вдруг обрела притягательность, сделалась сермяжной, так сказать, правдой. А если другой правды не предлагают, не следует ли отчалить от такого берега?

Оставшись в одиночестве, Рогов долго стоял на палубе, бросая в темную маслянистую воду окурки и наблюдая, как вдали мерцает огнями Ленинград, отпустивший свое создание, над которым корпели тысячи людей в разных закрытых организациях. Этот город, собственно, и предназначался для того, чтобы ковать военно-морской щит, а заодно и меч; Петр лишь для блезиру разбивал Летние сады и вычерчивал Невскую «першпективу». То есть «творенье Петра» было не столько городом Эрмитажа, сколько конгломератом секретных контор, за стенами которых без устали работают трудяги гномы, создавая технические шедевры вроде «Кашалота». Что ждет создание дальше? Все будет нормально, они не повторят судьбу «Комсомольца», и пусть Жарский не каркает! Никакой смерти, они вернутся триумфаторами и сделают что-то еще более грандиозное…

«Засланец» первого отдела возник на заказе незадолго до выхода в море. Как и положено бойцам невидимого фронта, он имел безликую физиономию, типовую фамилию Сидоров и, по легенде своих кураторов, был обязан вносить изменения в схемы. Поскольку ранее этим занималась Алка, Гусев принял новичка в штыки.

– Где поселились? – с презрением вопрошал он. – В ракетном отсеке? Там, родной, о-очень неуютно!

– Ничего, – пожимал плечами Сидоров, – я к трудностям привычный.

– А мы, извини, нет! Полна коробушка, ищи другое спальное место!

– Но мне сказали…

– Да наплевать на то, что тебе сказали! Иди к начальству, пусть тебя поселяет.

Сидорова отправили таким путем, чтобы тот, не знающий о каверзах пространства, блуждал подольше. В конце концов, он определился в одну из офицерских кают, что для выполнения задания было минусом, зато в отношении комфорта – безусловным плюсом.

Над «засланцем» подшучивали, давая понять, что его задание ни для кого не секрет. Но Сидоров переносил насмешки на удивление спокойно, даже посмеивался вместе со всеми, мол, надо же, как остроумно! Возможно, реплики сдатчиков потом фиксировались, только делалось это в глубокой тайне, в обыденном общении Сидоров оказался покладистым.

– Светлая у тебя голова! – похвалил он Рогова, упростившего алгоритм управления сходней. – В жизни бы до такого не додумался!

Когда же Рогов реанимировал систему, работая под током, восхищению Сидорова не было предела. В тот раз «молодой» вообще удивил коллег, проявив качества, коими человеческое существо не должно обладать по определению.

Необходимость реанимации возникла в связи с предстоящим выходом в море. Аккурат перед выходом на пульте ЭРЫ летит блок! Важный блок, без него «Кашалот» – как человек без мозжечка или гипофиза, инвалид (если не труп). А самое главное, для ремонта пульт уже не отключишь, потому что обесточишь корабль. Тут-то Рогов и вызвался разобраться, что поначалу привело сдатчиков в недоумение.

– Да ты понимаешь, куда лезешь?! – кипятился Гусев. – Там же напряжение триста восемьдесят, и работать нужно пальчиками, не в резиновых перчатках!

– Знаю, – отвечал Рогов, – и что с того?

– То! От тебя головешка останется, а мне потом отвечай?!

Монтаж и ремонт вообще не входили в обязанности Рогова, это была зона ответственности Гусева. Но раз пошла такая пьянка…

– Что ж, ждите Деркача, он вас за это так по головке погладит…

Тень военпреда перевесила чашу в пользу Рогова, и он, забравшись в недра пульта, завис головой вниз, будто йог. Не самое удобное положение, хотя главную опасность таили маячившие перед носом латунные контакты. Хочешь не хочешь, а надо браться за них голыми руками…

Он не сразу решился: давно не проверял своих способностей. Может, они утрачены? С осторожностью коснувшись холодного металла, он почувствовал легкое покалывание в кончике пальца, и тут же успокоился. «Кашалот» принял его, позволив копошиться в своих внутренностях и давая возможность хотя бы на полчаса почувствовать себя единым целым с кораблем. Паяльник дать? Отвертку? Вопросы задавали негромко, едва ли не шепотом, Рогов же молча работал, отрешившись от уязвимых живых. Живые мешали, они были несовершенны: ремонтируй их или нет – толку не будет. А вот это устройство, где слева и справа – смерть, поможет вернуть «Кашалот» к первоначальному проектному идеалу. По ходу ремонта вдруг вспомнился черный, что прикрывал во время сумасшедших гонок на мотоцикле. Рогов вроде как призвал того в помощь, и он появился, сказав: не дрейфь, миссия выполнима! Представь: ты не имеешь внутри человеческих органов, они исчезли. А тогда пусть подключают хоть шесть тысяч вольт – тебе по фигу!