Не-Русь - В. Бирюк

— Что?! Ты мне выговаривать будешь?! Да у моего отца таких пащенков… в каждом придорожном селе по парочке! В Суздале такие, вон, толпами бегают…

— Ой ли? Такие да не такие. Ты ж, говорят, брата своего Ивана сильно любил-уважал.

Андрей, уже разозлившийся, уже ощутивший свою вину от небрежения своим сводным братом, да ещё — племянником по жене, раздражённый привкусом справедливости в упрёке, уже принявший позу отстранённого и грозного повелителя, уже, подсознательно реализуя свои желания, твёрдо, в охват, как перед ударом, взявший рукоять меча… вдруг остановился, замер. Распахнул глаза.

— Тебя… тебя как звать-то?

И замер, уже зная и понимая ответ, сводя вместе уже известное и получая в своём мозгу, загруженном религиозными, из разных концепций, священных текстов и преданий, обрывками и ошмётками, новое… ещё не знание, но подозрение, предположение…

Глава 342

— Именно так, брат мой Андреюшка. Иваном меня звать. Вы ж на сороковины смерти брата твоего, княжича Ивана Юрьевича, туда, в Кучково, съехались. Сороковины упокоенному Ивану отвели, нового… «ивана»… вот, стало быть, зачали.

Переселение душ?! Прямо здесь?! Души его собственного, хорошо знакомого и любимого брата?!

Душа человеческая сорок дней ходит по земле, подобно сыну божьему, бродившему по миру дольнему и учившему апостолов уже и после вокресения, но до вознесения. Так в Писании сказано, это ж все знают! Почему и поминают умершего на сороковой день.

Вот тут его проняло. Вот тут он перестал наглаживать меч, намертво вцепился в него пальцами. А в меня — глазами.

Я ласково, чуть покровительственно, как старший — младшему, как умудрённый — неуку, улыбнулся ему. И опустил глаза:

— Не взыскуй ложных истин, Андрей. Одна, та душа, пошла на небеса. Другая же послана была на землю. В тот же час. Встречались ли они у ворот святого Петра, беседовали ли, жребиями своими поменялись ли… Кто знает? Сказывают, что когда ангел, принёсший на землю новую душу, помещает её в дитя, то прикасается пальцем своим вот сюда. Дабы забыла душа человеческая, известное ей прежде.

Я ткнул себя пальцем в ямочку на подбородке.

Сам ангела за работой по формированию подбородочной кости младенцев — не видал, врать — не буду. Но в книгах — читал, могу сослаться на авторитетные источники. Связка: зачатие-душа — не синхронна. Душа, по канону, помещается в человека в момент рождения, а не зачатья. Но издавна есть и другие версии.

«Час зачатья я помню неточно» — было уже чем запомнить. Хоть бы и неточно.

— Видишь? — След глубокий. О былом… ничего не ведаю.

Как всегда у меня — ничего кроме правды: ямочка — есть, про покойного княжича Ивана Юрьевича — ничего не помню.

Андрей замер, приглядываясь в полутьме шатра к указанной мною части лица. Потом, оставив, наконец, непрерывное жмаканье святой железяки, инстинктивно пощупал свой подбородок. Понял, что на ощупь ничего не поймёт, зеркала здесь нет, разозлился за собственную глупость и «попёр буром»:

— Лжа! Брешешь! Небылицы! Лишь бы из-под топора выскочить! Да где бы ты жил все эти годы..!

И — остановился. Под моим насмешливо-сочувственным взглядом.

— Не веришь? Не хочешь признать? Не нужен тебе живой брат Иван? Ну, бог тебе судья… А насчёт лжи… Спроси. Хоть Маноху того же спроси — у нас с ним дела были. Хоть в вотчину, в Рябиновку мою — сгоняй кого.

«Поезжайте! Поезжайте в Киев! И спросите: кем был Паниковский до революции?».

И в Киеве вам ответят: Паниковский был слепым. А в Рябиновке про лысого Ваньку-ублюдка каждый скажет: боярич-правдоруб.

— Я лжу говорить не могу. Заборонено мне. Вот ею.

Я кивнул на икону. И улыбнулся ей. Как давней хорошей знакомой. Нет, не подмигнул панибратски, просто чуть поклонился: приятно увидеться, поздорову ли…?

Вот так, приязненно улыбаясь Богородице, я продолжил:

— Сам-то посуди. Могу ли я волю Царицы Небесной порушить, не исполнить? Или я вовсе дурак-дураком? А как же тогда — нынешний приступ к крепостице с мостиком моим самобеглым? Ты глянь-то на меня. Без волос — не без мозгов. Радость ты наша.

Последняя фраза была обращена прямо к этой милой еврейской женщине с трудной судьбой. Напрямую. Игнорируя присутствующего здесь кое-какого… князя. «Собаки и ирландцы могут не беспокоится».

Но… вежество. И с теми же умильно-терпеливым выражением лица и интонацией голоса, я стал втолковывать Боголюбскому:

— Ты подумай сам. Ты вспомни-то. Или ты прежде не знал, что та девочка, сестра твоей Улиты Кучковны, замуж под Новгород-Северский выдана была? — Ведь знал же. Что муж её старый в тот же год в походе на Угре погиб? — Тоже тебе не новость. Что девчушка та в ту зиму умерла родами? — Поди, слух-то доходил.

— Сына! Сына у ней не было, с дитём она умерла!

— Ой ли? Тебе так и донесли? А ты и поверил? Андрей, ну ты будто дитё малое. Вспомни, какие раздоры в тот год шли на Руси. Или ты вправду думаешь, что сын Долгорукого в те поры на Черниговщине выжил бы? Если бы хоть кто со стороны о том знал?

— Лжа! Как малое дитё — в живых остаться могло?! Без отца, без матери?!

— Экий ты, Андрейша… одномерный. Мир-то не без добрых людей. И слуги верные бывают, и… Дела-то тогда творились страшные, кровавые. Ежели сболтнёт дитё по глупости… Не помню я её… даже и лица… даже и где могилка… Умерла младшая Кучковна в безвестности… И по сю пору не знаю всего. Потом… «Чужие дети — быстро растут» — слыхал такое? Ты ж, верно знаешь, когда отца… князя Юрия в Киеве убили… пошла замятня. Кого там Свояк на Киевскую сторону подсылал против Изи Давайдовича… Тебе прозвище Касьян-дворник по тогдашним делам знакомо?

Темновато, но Андрей слушает неотрывно, «вцепивши». Вглядывается меня, пытается найти в моих словах — несуразицы, на лице — хитрость, лживость. А мне… Как давно это было! Какой я был глупый, беспомощный, бестолковый…

Мне и притворятся не надо: воспоминания вызывают несколько стыдливую усмешку умиления. Собственным детством, удивительной наивностью, ложными надеждами, псевдо-мудрыми рассуждениями… Уже здесь, в «Святой Руси».

Андрей слышит… непривычное. Прозвища князей. Которые отнюдь не секретны, но и не повсеместны. Ибо подавляющему числу жителей на «Святой Руси» — и одного своего князя запомнить — уже много. Толку-то от них… в обычной крестьянской жизни. И некоторые подробности, которые и вообще широкой публике не должны быть доступны. О поддержке Свояком восстания смердов на Киевщине, о посылке им туда своих слуг, конкретно — с именами-прозвищами…

Попутно идёт «давление на психику»: Андрей слишком мощная личность, чтобы его можно было «сшибить одним тычком». Но он уже не так дёргается при употреблении мною слов — брат, Андрейша. «Назови человека сто раз свиньёй — он захрюкает» — древняя общечеловеческая мудрость.

Интересно, если я сто раз назову Боголюбского «милый братик» — он захрюкает? Или — засюсюкает? Или — зарычит? Правильный ответ: зарубит.

Что ж, тоже вариант. «Дальше — тишина». Гамлет, братишка! Ух, как мы с тобой в той тишине оторвёмся-погуляем…! Но… спешить не буду.

— Пять лет назад Касьяна-дворника с его людьми поймали. Уже — Ростик. Нынешний наш Великий Князь Киевский. Я его тогда вот как тебя видал. Корзно он носить так и выучился. Как в седло — так корзно на спине горбом. Касьяну моему и ещё там… — головы срубили. Речка есть, выше Киева — Волчанка прозывается. И меня там должны были… за компанию… Лекарка одна забрала. Я тогда совсем плохой был. Не поверишь, брат, вся кожа слезла. Вот, видишь. До сих пор так и хожу — голова как коленка.

Я постучал по лысому черепу. Недоверчивый, злой, но уже чуть растерянный, взгляд Боголюбского скользнул вслед за моей рукой. Оценив явление природы опустился, было, к моим глазам. И снова вернулся к очевидному, наглядному подтверждению моей правдивости. Вот же — плешь во всю голову! Сам видишь. Как я и говорю.

— Потом… Потом много чего было. Выбирался с Киева на Черниговщину — попал под половцев. Изя Давайдович в тот год навёл поганых. Чудом убежал. Дорогой бабёнка одна пристала. У неё мужа там убили. Ну, не бросать же душу невинную. А идти мне… Ну да! Только к тебе! Уж ты, братец, меня приголубил бы! Плетьми до сблёву. Пошёл куда глаза глядят. Эта молодка — дочка Акима Рябины. Довёл её до отцовой вотчины. Аким приветил. Сыном назвал. А кем?! Княжичем?! Иваном Юрьевичем?! Как я от рождения прозываюсь?! Тут бы мне смоленские… за все дела-подвиги папашки да братьев… И за твои — тоже… Пришлось… «ванькой прикинуться»… Аким и не знает ничего. Вот только ему, славному сотнику храбрых смоленских стрелков… Выблядка главного ворога в своём дому выкармливать! Мда, забавно… А тут дело, вишь, какое… Время пришло — шапку боярскую получать надо. Ну какой из меня — смоленского князя боярин?! Перед Ромочкой Благочестником спину гнуть?! Ты бы стал? Вот и я… Начудил там малость… Знаешь, Андрейша, разрослось сильно древо Рюриково. Пора уж княжон и внутри дома в жёны брать. Такие есть… хорошенькие родственницы!