Цветы для Элджернона - Дэниел Киз

Учитель рассмеялся и махнул рукой в сторону своих учеников:

— С-с-согласны. Т-только ему п-п-придется т-т-тогда забрать и нас. А н-нам н-нужно б-будет м-много д-дерева д-д-для работы.

Он начал показывать мне мастерскую, и я заметил, какие необычно молчаливые здесь ученики. Они работали — ошкуривали скамейки, полировали их, но не разговаривали.

— Это м-мои т-тихони, — почувствовав мое недоумение, сказал учитель. — Г-г-глухо-н-немые.

— У нас их сто шесть, — добавил Уинслоу. — Их обучение финансирует федеральное правительство.

Просто удивительно! Насколько меньше дано им, чем другим людям! Умственно отсталые, глухие, немые — и с таким рвением полируют скамейки!

Один из ребят — он зажимал кусок дерева в тиски — оставил свое занятие, похлопал Уинслоу по плечу и показал рукой в угол, где на полках сохли уже законченные изделия. Он указал на подставку для лампы на второй полке, потом на себя. Это была неуклюжая подставка, неумело сделанная, кособокая, лак на ней расплылся неровными пятнами. Уинслоу и учитель с энтузиазмом стали хвалить его. Юноша гордо улыбнулся и посмотрел на меня, ожидая, что я тоже присоединюсь к хору похвал.

Я кивнул и, преувеличенно четко выговаривая слова, сказал:

— Очень хорошо… Просто прекрасно…

Я сказал это, потому что он нуждался в моих словах, но в душе моей была пустота. Юноша улыбнулся и слегка коснулся моего рукава. Так он говорил мне «До свиданья». Сердце мое сжалось, и пока мы не вышли из мастерской, мне стоило огромного труда не расплакаться от жалости к нему.

Директором школы оказалась невысокая пухлая дама, совсем не строгая на вид. Она усадила меня перед плакатом, на котором аккуратными буквами были выписаны различные типы пациентов, а также число учителей и перечень предметов, предназначенных для каждой из групп.

— Конечно, — объяснила она, — теперь у нас мало пациентов с высоким КИ. Тех, у кого он от шестидесяти до семидесяти, все чаще и чаще обучают в обычных школах, правда, в специальных классах. Общество в какой-то степени заботится о них. Большинство вполне способны жить самостоятельно в приютах, общежитиях, работать на фермах, заниматься ручным трудом на фабриках или в прачечных…

— Или в пекарнях, — подсказал я.

Директриса задумалась.

— Да, мне кажется, это не выходит за пределы их возможностей… Мы делим наших детей — независимо от возраста я всех их называю детьми — на «чистых» и «грязных». Когда в коттедже пациенты только одного типа, ими значительно легче управлять. Некоторые из «грязных» — пациенты со значительными повреждениями мозга и обречены лежать, пока жизнь их не кончится…

— Или пока наука не найдет способа помочь им.

— Боюсь, — сказала директриса, — что этим уже ничто не поможет.

— Нельзя терять надежды.

Она растерянно, но вместе с тем пристально посмотрела на меня.

— Да, да, конечно, вы правы… Надежда — это главное…

Я нарушил ее душевный покой и улыбнулся про себя, подумав, в какую категорию запишет она меня: «чистых»? Или нет?

Мы вернулись в кабинет Уинслоу. Он заварил кофе и повел речь о своей работе.

— Это неплохое место. У нас нет штатного психиатра, только консультант, он появляется раз в две недели. В общем, это не имеет значения. Все наши психологи работают, не щадя себя. Можно было бы нанять и психиатра, но на те же деньги я держу двух психологов — людей, которые не боятся отдать нашим пациентам частицу самого себя.

— Что вы имеет в виду под «частицей самого себя»?

Сквозь усталость Уинслоу мелькнуло раздражение и в голосе появились недовольные нотки.

— Масса людей дает нам деньги или оборудование, но мало кто способен отдать время и чувства. Вот что я имею в виду!

Он показал на пустую детскую бутылочку, стоящую на книжной полке. Я сказал, что уже обратил на нее внимание.

— Так вот, многие ли из ваших знакомых готовы взять на руки взрослого мужчину и кормить его из этой самой бутылочки, рискуя оказаться при этом обделанными с ног до головы? Вы удивлены! Вы не можете понять этого, сидя в своей научно-исследовательской башне из слоновой кости. Откуда вам знать, что значит быть отрезанным от человечества?

Тут уж я не мог сдержать улыбки.

Уинслоу сразу же встал и ледяным тоном попрощался со мной. Если я в конце концов попаду сюда и он узнает мою историю, он поймет. Такой человек способен понять.

Я вел машину в Нью-Йорк, и ощущение холодной серости вокруг меня дополнилось внутренней отрешенностью от всего. Никто из тех, с кем я говорил, ни словом не упомянул об излечении своих больных, о возможности того, что когда-нибудь их можно будет вернуть обществу… и самим себе. Ни единого слова надежды. Пациенты были для них живыми мертвецами — нет, хуже, никогда не жившими людьми, обреченными бездумно воспринимать пространство и время в бесконечном чередовании дня и ночи.

Я вспомнил хозяйку дома — женщину с багрово-красной родинкой в поллица, заику-учителя, добрую директрису, молодого психолога с усталым лицом. Как они нашли дорогу сюда, чтобы посвятить себя служению этим молчаливым умам? Подобно парню, державшему на руках младшего собрата, каждый из них нашел смысл жизни в том, чтобы отдать часть ее обделенным жизнью.

…А коттеджи, которые мне не показали?

Может быть, и я вернусь сюда и проведу в Уоррене остаток жизни. В ожидании…

Раз за разом откладываю встречу с матерью. Мне ужасно хочется повидать ее, но я понимаю, что пока не разберусь, что же собственно ждет меня, проку от этой встречи будет мало.

Элджернон отказывается бегать по лабиринту, никакая награда на него не действует. Сегодня я зашел посмотреть на него и столкнулся с Немуром и Штраусом, они с обеспокоенным видом наблюдали, как Барт насильно кормит его. Странно видеть этот белый пушистый комочек привязанным к лабораторному столу и Барта, склонившегося над ним с пипеткой в руке.

Если и дальше будет так, придется поддерживать в нем жизнь инъекциями. Не сводя глаз с извивающегося под ремешками Элджернона, я представил, как они охватывают мои собственные руки… ноги… Я начал задыхаться и в поисках свежего воздуха выскочил из лаборатории. Пора бы перестать отождествлять себя с ним.

Я зашел в бар Мюррея и выпил, потом позвонил Фэй, и мы совершили обычный обход злачных мест. Фэй раздражена тем, что я перестал выводить ее на танцы. Вчера вечером она разозлилась и ушла, не попрощавшись. Она не имеет ни малейшего представления о моей работе. Ей просто наплевать на нее, но мне трудно винить в этом Фэй. Ее интересуют только три вещи — танцы, живопись и секс. Единственное, что способен разделить с ней я, — это секс. Глупо даже пытаться заинтересовать ее своей работой. Так что она ходит танцевать без меня. Позавчера она рассказала, что ей приснилось, будто она подожгла все мои книги и записи и как мы потом весело плясали вокруг костра. Нужно быть с ней поосторожнее — она начинает предъявлять требования. Я только что осознал, что моя квартира стала походить на квартиру Фэй, постепенно превращаясь в грязную свалку. И я слишком пью.

Вчера вечером Алиса и Фэй наконец-то встретились. Алиса пришла, узнав от Барта, что произошло с Элджерноном. Она догадывается, что это может означать, а кроме того, чувствует себя виноватой в том, что втравила меня в это дело.

Мы долго пили кофе и разговаривали. Я знал, что Фэй умчалась в «Звездную пыль» и не ждал ее так рано. Однако примерно без четверти два мы были сражены внезапным появлением моей соседки на пожарной лестнице. Она постучала в окно, открыла его, влезла и, вальсируя, прошлась по комнате с бутылкой в руке.

— Устроим вечеринку. Я принесла свою долю.

Я уже рассказывал ей, что Алиса тоже работает в университете, и упоминал Алисе о существовании Фэй — так что встреча не оказалась для них неожиданной. Бросив друг на друга несколько оценивающих взглядов, они заговорили об искусстве, обо мне и, казалось, забыли о моем присутствии. Да, они понравились друг другу.

— Надо еще кофе сварить, — пробормотал я и поплелся на кухню, оставив женщин наедине.

Когда я вернулся, Фэй уже сняла туфли и сидела на полу, отхлебывая джин из бутылки. При этом она объясняла Алисе, что, по ее глубокому убеждению, для человеческого тела нет ничего лучше солнечного загара и что колонии нудистов — готовое решение моральных проблем человечества.

Алиса несколько нервно посмеялась над предложением присоединиться к упомянутой колонии и приняла от Фэй стаканчик с выпивкой.

Мы просидели почти до утра, и мне захотелось проводить Алису домой. Она попыталась сказать, что в этом нет надобности, но Фэй тут же заявила, что только совершенная дура может выйти в такой час одна на улицу. Я вышел из дома и поймал такси.