Лёха - Николай Берг

Лимузин корреспондентов тем временем зафырчал и под одобрительные крики и аплодисменты сделал круг по площади. Чинившие его технари вытирали тряпками попачканные грязные руки и не без гордости поглядывали на своих сослуживцев. Но перед тем как уехать, пассажиры лимузина дождались, чтобы пленных подняли на ноги и построили в колонну на площади. Строили непривычно – по трое, и это немного путало. В итоге прикладами конвой навел порядок, и зеленая пыльная колонна двинула мимо сияющего лимузина, откуда пленных еще сфотографировали.

Идти пришлось недолго – до окраины деревни, где пленных загнали в древнего вида сарай с прохудившейся крышей. Когда последний вошел в пыльную вонючую темень, ворота закрыли и чем-то подперли. Вечерело, света сквозь прорехи попадало маловато, но, в общем, места хватило всем, чтобы лечь.

– Если интересно – посмотрел я, что там за табличку на дом повесили, – сказал артиллерист Середа, который, как-то так получилось, и шел в колонне рядом, и тут рядом оказался.

– И что? – спросил Семенов для поддержания разговора. Человек, умеющий разговаривать по-немецки, мог быть очень полезным в будущем. А артиллерист этот производил приятное впечатление.

– Ну общий смысл странноватый – колхоз «Новый Путь» принадлежит Великогерманским вооруженным силам и производит продукцию для вермахта.

– И что это значит? – осторожно спросил Леха.

– То значит, что колхозы германцы не распускают. То есть никакой землицы в свои руки колхозники не получат. Была государственная землица – государственной и осталась. Только, вишь, государство тут теперь другое, – вслух, но тихо высказался Семенов.

– Земеля, водички у вас нету, а? – шелестящим шепотом спросил у Семенова кто-то невидимый в темноте.

– А что, потерпеть до завтра не можешь? – строго спросил Семенов. Не любил он людей, которые о себе позаботиться не могут.

– Третий день не пил. Трясет всего.

– Что ж ты так себя доводишь?

– Да не я – как в плен попали, так и не попить было. Не давали, – откликнулся тихо сосед.

– Что, вообще воды не давали? – уточнил Семенов.

– Да другие могли попить, когда у речки ихние танки пропускали, а я на себе свояка тащил – не поспеть было, – виновато сказал невидимый сосед.

– Какого свояка? – не понял Леха.

Семенов дал ему незаметного в темноте тычка, и потомок заткнулся.

– Моего свояка. Нас обоих призвали на эти чертовы сборы, служили вместе, а тут ему ногу прострелило, ходить не может сам. Не бросать же… – шелестящим сухим голосом пояснил невидимый сосед.

– Ясно. Вас переписали, допрашивали? Кормили за эти три дня? – задал интересовавшие его вопросы Семенов.

– Нет, – коротко прошелестел невидимый.

– Ладно. Если что нам полезное скажешь – отдам воду, – решил боец.

– Да чего я полезного знаю-то? Я ж рядовой, – пригорюнился голос.

– Зато вы в плену уже третий день.

Некоторое время невидимый думал, молчал. Семенов ощутил сопение над ухом, въедливый запах табачища – это Жанаев присунулся поближе, тоже заинтересовался, значит.

– Ну что могу сказать… – прошелестел голос – тех, кто идти не может, германцы добивают прямо на дороге. Если упал и встать не смог – кончают. Мы ж сзади были, видел свояк своими глазами.

– Стреляют?

– И стреляют. А еще в конвоирах был такой молокосос – вот тот штыком порол. Нравилось ему.

– Он сейчас в конвое, этот сопляк? – почему-то заинтересовался артиллерист Середа.

– Не. Конвой уже дважды менялся. Но все равно: упал и встать не можешь – значит, конец.

– Понятно, в голову колонны вставать лучше. Тогда сам темп задашь, как идти, – прикинул Семенов.

– Оно конечно. Только вот замятня была позавчера – один конвойный два пальца показал, когда строились мы после ночевки, а другой – баяли, кто видел – три. Наши и замешкались – по двое строиться или по трое. А германцы вроде как рассердились на такую непонятливость – и из автоматов… да прямо по живым людям. Смеялись потом. Они вообще веселые. Понятно, верх-то ихний.

Тут шепот прервался чем-то непонятным у закрытых ворот амбара. Вроде как кто-то из пленных начал в них стучать, а кто-то тут же настучал ему самому по зубам и прекратил шум. Звук, во всяком случае, показался Семенову именно таким.

– А, вот еще запамятовал, такой же олух в первую ночь – мы тоже в сарае каком-то заперты были на ночь, – так вот городской какой-то тилигент стал до ветру проситься, в дверку стучать, чтоб выпустили опорожниться. Дескать, не может он так, не по-человечески: гадить, где люди спят.

– И что потом? – уже предполагая ответ, все же спросил Семенов.

– А стрельнули через дверь – и всех делов. Ему в живот, да еще пару человеков зацепили. Сходил до ветру…

– Ясно. Ну держи воду, – великодушно сказал Семенов.

Картина, в общем, стала ясной. И потому особенно жуткой. Послушал, как рядом невидимый сосед жадно забулькал из бутылки. Шепнул в ухо сопевшему Жанаеву:

– Что скажешь?

– Бечь нада, пока в силе. А то хана, – отозвался так же тихо тот.

Семенов согласно кивнул, сообразив тут же, что его жест никто не углядит. В вонючем нутре амбара темно было, словно у негра в желудке, как деликатно говаривал покойный взводный.

Менеджер Леха

Проснулся Леха оттого, что кто-то на него наступил, прямо на руку. Вскинулся, продрал глаза. Сначала не понял, где находится. Потом вспомнил и чуть не застонал от досады – кошмар наяву продолжался. Ворота были раскрыты, что-то рявкали снаружи нетерпеливые немецкие голоса, а пленная публика поспешно выкатывалась из загаженного помещения. Семенов был рядом – вместе с азиатом они помогали худощавому мужичку взгромоздить на спину такого же неказистого красноармейца с пухло обмотанной тряпками ступней. Из тряпок неестественно торчали отекшие синие пальцы с кровяными потеками, и Леха почувствовал приступ дурноты. Раненый тихонько, деликатно постанывал, пока его кантовали. Видно было, что ему очень больно, но он изо всех сил сдерживается. Потом навьюченный мужичишко прохрипел: «Спасибо, братцы!» – и тяжело пошагал на выход. Поспешил и Семенов, подгоняя своих спутников. Но вышли все-таки не последними, быстро встали в строившуюся колонну – и Леха, и Жанаев, и вчерашний артиллерист, предпочитавший держаться теперь вместе с ними.

Конвоиры покрикивали, ругались, наконец из амбара, поторапливаясь, вышли последние военнопленные и туда шагнул, заранее морща нос, немец в каске. Грохнула пара выстрелов, и фриц тоже поспешно вышел, закидывая автомат на плечо. Слева от Лехи оказался незнакомый долговязый парень, одетый в гражданскую одежду и почему-то босой, справа встал Семенов, Жанаев и Середа оказались в задней шеренге. Постояли недолго и тронулись.

Идти в самопальных опорках оказалось не слишком тяжело, и потому первые километры отшагались незаметно. За вчерашний день Леха вымотался, но то, что поспал, позволило восстановиться, только бока побаливали от лежанья на голой земле. Колонна шла медленно, и потому Леха вертел головой, глядя вокруг. Там было на что посмотреть – видимо, эта дорога была стратегически важной и потому, в отличие от тех дорожек, где ходил попаданец до сегодняшнего дня, следов боев на ней хватало. Да еще каких следов! Сначала колонна пленных шла довольно долго вдоль стоящих на обочине наших тракторов с тяжелыми пушками на прицепе. Почему эту технику так бросили в исправном виде – оставалось только гадать. А через пару километров потянуло гарью, и Леха увидел разломанную, перевернутую и частью сгоревшую немецкую технику, в гуще которой малозаметно стоял учинивший все это безобразие советский Т-26 с открытыми люками. Около раздолбанного гробообразного полугусеничного бронетранспортера «Ганомаг» возились несколько немцев, снимавших с него передние резиновые колеса. Вид у них при этом был какой-то вороватый, словно во дворе с чужого авто диски тырят.

Леха усмехнулся этой своей мысли, глядя на сброшенную в кювет длинноствольную противотанковую пушку, сильно помятую весом прошедшего по ней танка, на полусгоревший щеголеватый штабной автомобиль – спереди уже ржавый, а сзади совсем целый, причем на слегка запыленном никелированном бампере остро сверкал солнечный лучик. Под ногами шелестели какие-то рваные бумаги, хрустело что-то непонятно. А пахло опять тем же мерзким сладковатым запашком – хотя в поле видны были аккуратные березовые кресты с немецкими касками на них. «Наших, видно, не похоронили», – подумал Леха.

Прошли это побоище – и тут же в поле увидел ткнувшийся в землю немецкий самолет, сгоревший до состояния алюминевой мятой фольги – и опять же могилку. Украшенную как-то затейливо. Пока шаркали ногами мимо, Леха понял – в виде оградки использовали ленты от крупнокалиберного пулемета. Потом на другой стороне заметил вроде как наших похоронку – свежую земляную насыпь, в которую было воткнуто с десяток наших винтовок, и на них висели уже советские каски. И дальше – какое-то чудовищно огромное немецкое орудие на разбитом скособочившемся гусеничном транспортере. И опять могилы неподалеку.