Все могу (сборник) - Инна Харитонова

В те редкие дни, что проводили они вместе, не случалось ничего экстраординарного. Паша смотрел с Лизой мультики, играл с Лизой в приставку, ездил с Таней по магазинам и навещал родителей. Спокойно, ровно, но отдаленно проживали супруги свой совместный седьмой год. Все реже и реже выбирались они куда-то вместе. Ольга долго просила Таню, чтобы та вместе с Пашей, Борей и Кирой пошла с нею в театр, на «Медею», которую она любила перечитывать и ни разу не видела на сцене. С десятой попытки семейный культпоход состоялся, правда, в усеченном составе, без Киры и Бори, но все же с Пашей, что было вдвойне приятно.

Паша театр не любил, так же как отец, но на уговоры поддался и даже купил цветы, но очень уж неуютно чувствовал он себя в числе истинных театралов, которые шли на спектакль по зову сердца, а не по обязательству.

Когда с Таганки отвезли Ольгу домой и пожалели забрать спящую Лизу, когда стало ясно, что вечер у них холостой, поехали Таня с Пашей гулять дальше, на дискотеку, к коктейлям, к беззаботной молодости, которая уже давно кончилась, а вернувшись на миг в виде ночного клуба, вызывала противоречивые чувства.

Паша смотрел на Таню чужими глазами. Он видел в ней жену, видел мать своей дочери, но не узнавал в ней ту женщину, которая, сама того не желая, давным-давно заставила его томиться в долгом любовном угаре. Тут же он хотел вспомнить те ощущения, которые поглощали его на протяжении всего времени, пока раздумывал он о Тане, пока гадал о женитьбе на ней. Он силился повторить то чувственное прозрение, нехарактерное и не свойственное ему. Он нуждался в нем, чтобы что-то доказать себе, чтобы через него взглянуть дальше, как когда-то он взглянул на Таню. Он хотел, но не мог.

Ничего из пережитого в те полгода не возвращалось к нему даже намеком. Единственное, что ему удавалось понять, – что Таня стала для него почти тем же, чем была машина, без которой трудно, но можно прожить. Весь их дом, красивый, аккуратный, казался Паше фальшивым. Ничего из того, что хотелось бы ему в нем видеть, в нем не было. Домашняя еда давно не вызывала аппетита. Танины вышитые скатерти, столовые приборы и тарелки казались убогими. Ужины и обеды пресными. Постельные радости скудными. Лизочкина любовь наигранной. Танина верность ложной. Если бы Паша чуть-чуть больше знал о жизни, он бы понял, что одолевает его кризис среднего возраста. Но Паша этого словосочетания никогда не слышал, а потому жил как умел и действовал как думал, предпочитая последствия своих действий не предугадывать, хотя и надо было.

Развеселая Таня Пашиной сосредоточенности не замечала. Пила коктейли, мотала головой по сторонам и зазывала мужа танцевать. Игривое настроение жены Пашу удручало. Таня же, пользуясь случаем, решила мужа если не растанцевать, то разговорить.

– Павлик, у нас все нормально?

– Конечно…

– Павлик, а ты меня любишь?

– Конечно…

– Павлик, а мне звонила твоя. – Таня сказала это просто так, еще раз желая убедиться в своей исключительности, получить подтверждение своей необходимости мужу, а вышло все наоборот.

Слово сказанное перевесило слово думанное. На воре сгорела шапка. Пашина простота не заподозрила подвоха, обычной провокации. Пашина искренность не совладала с хитростью, и Таня услышала ответ, который, по сути, являлся приговором:

– Она не могла этого сделать. Не могла.

Каждая супружеская измена раскрывается по-разному. Так глупо и бесхитростно можно было разоблачить только Пашу.

Всю семейную жизнь Тане казалось, что именно она контролирует ситуацию, а тут в одночасье ситуация вышла из-под ее контроля и пошла гулять сама по себе, да и ранее гуляла, только не заметно для Таниного ока. Мало того что она услышала все то, что в обычных семьях бережливо скрывают, она очутилась в положении незнакомом, не отрепетированном жизнью. Она сидела, мешая трубочкой коктейль, и не знала, как реагировать. Она обессилела и тут же, на месте, сразу простила Пашу, отпустила ему все грехи про себя, внутри, потому что в душе чувствовала большее предательство, основанное на вечном, произнесенном вслух всем и каждому, кроме самого Паши, недовольстве супругом. Она предавала его почти в каждой беседе с Ирой, с мамой, с приятельницами и знакомыми, хотя сама могла поклясться, что муж про нее никогда ничего плохого не скажет.

Таня, будучи одаренной глубокой проницательностью и задатками аналитического мышления, осознала, что обманула его первой, пусть и не физической изменой, хотя сейчас это было фактически не важно. У нее было два пути дальнейших действий. Она могла поставить знак равенства между собой и им, тем самым простив его и еще раньше простив себя. А могла встать на дыбы, устроить скандал и выиграть себе право на свободу и на очень кстати подвернувшегося англичанина. Таня старалась всю жизнь быть честной и всю жизнь любила себя. В данном случае надо было чем-то жертвовать – или любовью, или честностью. Таня пожертвовала честностью и выбрала второй путь своих действий, не учтя одного – другую женщину, «ту». Захлестнутая своими переживаниями Таня, поначалу филигранно не выяснив, кто именно путается с ее мужем, потом уже не могла предпринимать попыток к рассекречиванию, потому что они явно бы противоречили легенде о телефонном звонке.

Третьим участником семейного скандала стала Ольга. Забрав наконец-то к обеду Лизоньку, Таня, оперируя одними только повелительными наклонениями, заставила Пашу остаться у родителей. Свекровь выкатила глаза, но при невестке выступать не стала. Подождав, пока лифт с внучкой уедет, Ольга позвала Степана и вошла в кухню, где сыночек Павлик провинившимся школьником сидел на табуретке и смотрел в окно. В окне ничего особо интересного не показывали. Занималась весна, ее самое начало, видимое немногим. Люди обходили лужи, талый снег обнажал осеннюю грязь… Самое радостное из всех времен года начиналось с сонной дремы, которую бороли витаминами, долгим сном и крепким кофе.

«Бедный мой дом, забытый в далеком детстве. Родители совсем как чужие. Стены, обои, двери… Отец, бедный отец, всю жизнь как дурак с писаной торбой все носится со своими железками. А магнитофоном так и не обзавелись. Все говорили, зачем нам магнитофон, у нас радио и телевизор, а еще проигрыватель на ножках, как гроб на колесиках. И много пластинок. Господи, они всю жизнь прожили с пластинками и радио, и им ничего больше не нужно. Они слушают Анну Герман и Прокофьева. Обедают по часам. Заваривают с утра крепкий чай, который будит весь дом, а первая утренняя отцовская сигарета поднимает с постели всю квартиру окончательно. Я помню все это. Но я это забыл. Здесь все чужое. Там не мое. А где мое? Где я? Как живу я?» Паше хотелось уснуть и долго не просыпаться. Паше впервые за все время очень сильно захотелось одного. Прожить всю жизнь заново.

Ольга укрутила кругляш радио, вечно белый от муки, которая переносилась с Ольгиных рук, занятых то блинами, то пирогами, на транслирующий прибор. Муж стоял рядом, ковыряя отверткой очередное изобретение, и ничего не понимал. А она уже все знала. Только посмотрела на сына и сразу все поняла. Пашин рассказ лишь дополнял мутное Ольгино представление о случившемся конкретными деталями. И не сказать, что он сильно удивил или расстроил ее. Зато впервые за все время разошелся Степан Кузьмич. «Кобель драный», – было самым не обидным определением Пашиного поведения. Ольга же молчала, понимая, что винить во всем стоит только Татьяну.

До ночи, наоравшись и настучавшись кулаком о стол, Павлик и Степан еще долго сидели на кухне. Пили водку. И тихонько находили взаимопонимание и оправдание. Ольга подслушивала, дивясь тому, насколько все-таки они похожи. Село, деревня, тундра-лесостепь.

Окончательно разобрались только к утру, порешив, что «Танька, курва драная», сама во всем виновата. Тут Ольга влезла в разговор, сказав, что мириться не стоит, что квартиру надо разменивать и Таньку на фиг выселять. Степан, могучая душа, прикрикнул на нее, озвучивая их с сыном совместное решение. Пусть Танька живет и Лизку растит, а Павлик себе новый дом купит. Павлик протестовать не стал.

16

Но растить Лизку в огромной квартире Тане пришлось еще от силы полтора года. Ровно столько понадобилось для того, чтобы утрясти все юридические и прочие нюансы и отбыть на постоянное место жительство в город Ньюкасл Соединенного Королевства.

За это время Таня успела съездить в Великобританию, познакомиться с семьей англичанина Дейва. С его мамой, фиолетовой пенсионеркой, и сестрой, старой сиреневой девой. Успела Таня свозить Дейва в Россию, прокатить его по Санкт-Петербургу, Москве и Золотому кольцу. Северная Пальмира англичанину не глянулась, Москва понравилась больше, Золотое кольцо напугало отсутствием надлежащего для туристического маршрута сервиса. По мере сближения с Дейвом открыла Таня для себя многие его преимущества. Не укрылась от нее его готовность мыть за собой посуду, играть в развивающие и образовательные игры с Лизой, быть почтительно-нежным в ином общении. Преимущества англичанина пока не перевешивали его недостатков, но под Таниным чутким руководством и это не минуло случиться.