Разные оттенки смерти - Луиза Пенни

– Я, по крайней мере, задавала вопросы, – отрезала Рут.

– Только потому, что мне не удалось вставить ни слова.

Мирна и Клара присоединились к двум другим женщинам в бистро и уселись напротив камина, горевшего больше для уюта, чем из необходимости.

– Она спросила у Андре Кастонге, какого размера у него член.

– Нет. Я спросила у него, какого размера член он сам. Это разные вещи.

Рут раздвинула большой и указательный пальцы, показывая расстояние дюйма в два.

Клара не смогла сдержать улыбку. Ей и самой нередко хотелось задать этот вопрос владельцам галерей.

Доминик покачала головой:

– Потом она задала вопрос другому…

– Франсуа Маруа? – спросила Клара.

Вообще-то, ей хотелось отправить к художникам Доминик и Рут, а с торговцами искусством поговорить самой, но пока она была не готова встречаться с Кастонге. Не готова после его звонка и ее разговора с Питером.

– Да, Франсуа Маруа. Она спросила, какой у него любимый цвет.

– Я думала, это будет полезно.

– И что, было полезно? – язвительно спросила Доминик.

– Не в той мере, в какой можно было ожидать, – признала Рут.

– Значит, несмотря на жесткий допрос, ни один из них не признался в убийстве Лилиан Дайсон? – спросила Мирна.

– Они держались на удивление хорошо, – сказала Доминик. – Хотя Кастонге и обмолвился, что его первой машиной был «гремлин»[53].

– Ну разве он не психопат? – подхватила Рут.

– А как дела у вас двоих? – спросила Доминик, потянувшись за лимонадом.

– Даже не могу толком сказать, – ответила Мирна и зачерпнула горсть орешков кешью, почти опустошив вазочку. – Мне понравилось, как ты разоружила этого Нормана, когда он вспомнил Дени Фортена.

– Ты это о чем? – спросила Клара.

– Ну, когда ты сказала ему, что сама пригласила Фортена. Вообще-то, если подумать, это еще одна загадка. Что здесь делал Дени Фортен?

– Мне не хочется тебе об этом говорить, – промямлила Клара, – но я и в самом деле пригласила его.

– На кой черт ты это сделала, детка? – спросила Мирна. – После того, как он поступил с тобой?

– Если бы я отказывала от дома всем дилерам и галеристам, которые отказывали мне, то вчера здесь никого бы не было.

Не в первый раз Мирна удивлялась своей подруге, способной простить такие оскорбления. И получившей столько оскорблений. Мирна считала себя довольно сильной личностью, но сомневалась, что смогла бы долго протянуть на вине и сыре и в беспощадном мире искусства.

Интересно, кого еще простила и пригласила Клара из тех, кого не следовало бы?

Гамаш позвонил заранее и теперь смог занять парковочное место за галереей на рю Сен-Дени в Монреале. Место это было зарезервировано для персонала, но сегодня, в воскресенье, в половине шестого большинство уже разъехались по домам.

Он вышел из машины, огляделся. Сен-Дени была одной из шикарных улиц Монреаля. Но проулок за ней имел жалкий вид: повсюду на асфальте валялись использованные презервативы и пустые шприцы.

За величественным фасадом скрывалось убожество.

Гамаш запер машину и пошел к шикарной улице, спрашивая себя, какая Сен-Дени настоящая.

Стеклянная входная дверь галереи Фортена была заперта, и Гамаш пошарил взглядом в поисках звонка, но тут появился улыбающийся Дени Фортен и отпер дверь.

– Месье Гамаш! – Он обменялся рукопожатием со старшим инспектором. – Рад снова вас видеть.

– Mais, non[54], – возразил Гамаш, слегка поклонившись. – Это я рад вас видеть. Спасибо, что смогли принять меня так поздно.

– Это дало мне возможность закончить кое-какую работу. Вы же знаете, как это бывает. – Фортен запер дверь и жестом пригласил гостя вглубь галереи. – Мой кабинет наверху.

Гамаш двинулся за Фортеном. Прежде они встречались несколько раз, когда Фортен заезжал в Три Сосны, предполагая устроить персональную выставку Клары. Фортену, яркому и привлекательному, было, вероятно, лет сорок. В отлично скроенном пиджаке, отглаженной рубашке с открытым воротом и черных джинсах он выглядел стильным и элегантным.

Пока они поднимались по лестнице, Фортен с немалым увлечением рассказывал о некоторых картинах на стенах. Старший инспектор внимательно слушал, но не забывал оглядывать стены – не найдется ли где работы кисти Лилиан Дайсон. Стиль Лилиан был настолько уникален, что ее картина наверняка бросилась бы в глаза. Но хотя Гамаш и увидел несколько блестящих работ, картин Дайсон среди них не было.

– Café? – Фортен указал на кофемашину рядом со своим кабинетом.

– Non, merci.

– Может быть, пива? День выдался жаркий.

– Не откажусь, – сказал старший инспектор и удобно устроился в кресле.

Как только Фортен вышел за дверь, Гамаш наклонился над столом и просмотрел бумаги. Контракты с художниками. Макеты анонсов предстоящих выставок. Одна – знаменитого квебекского художника, другая – неизвестного Гамашу. Вероятно, какого-то многообещающего таланта.

Упоминаний Лилиан Дайсон или Клары Морроу его быстрый осмотр не выявил.

Заслышав мягкие шаги, Гамаш сел, и тут же в кабинет вошел Фортен.

– Прошу. – В руках галериста был поднос с двумя стаканами пива и сырной тарелкой. – У нас всегда есть запас вина, пива и сыра. Необходимая принадлежность профессии.

– Разве принадлежность вашей профессии не кисти и краски? – спросил Гамаш и взял запотевший стакан с холодным пивом.

– Ну, это для тех, кто занимается творчеством. А я всего лишь низменный предприниматель. Мост между талантом и деньгами.

– À votre santé[55].

Инспектор поднял стакан, Фортен сделал то же самое, и оба с удовольствием пригубили пиво.

– Творчество, – сказал Гамаш, поставив стакан и взяв кусочек пахучего «стилтона». – Но художники еще и эмоциональны, временами душевно неустойчивы.

– Художники? – спросил Фортен. – Вы это о ком?

Он рассмеялся. Смех у него был легкий и веселый. Гамаш не мог не улыбнуться в ответ. Трудно было не испытывать симпатии к этому человеку.

Гамаш знал, что обаяние – это тоже принадлежность профессии галериста. Фортен предлагал сыр и обаяние. Когда это ему было нужно.

– Я полагаю, – продолжил Фортен, – это зависит от того, с кем их сравнивать. Если сравнивать с бешеной гиеной или, скажем, с голодной коброй, то художник покажется невинным ягненком.

– Кажется, вы не очень любите художников.

– Вообще-то, я их люблю. Я их люблю, но самое главное, я их понимаю. Их эго, их страхи, их чувство незащищенности. Очень немногие художники чувствуют себя в своей тарелке среди других людей. Большинство предпочитают тихо работать в своих мастерских. Тот, кто сказал: «Ад – это другие люди», вероятно, был художником.

– Это сказал Сартр, – уточнил Гамаш. – Писатель.

– Я подозреваю, что, если вы поговорите с издателями, они вам то же самое скажут о писателях. В моем случае мы имеем дело с художником, который умеет на небольшом плоском холсте передать не только правду жизни, но и загадки, дух, глубину и противоречивые эмоции человеческого существа. И в то же время большинство из них ненавидят и страшатся других людей. Я это понимаю.

– Понимаете? Каким образом?

Повисла напряженная тишина. Дени Фортен, при всей его общительности, не любил неудобных вопросов. Он предпочитал играть в разговоре первую скрипку. Гамаш понял, что его собеседник привык к тому, что его слушают, что с ним соглашаются, что перед ним пресмыкаются. Он привык к тому, что его решения и заявления принимаются безоговорочно. Дени Фортен был влиятельным человеком в мире уязвимых людей.

– У меня есть теория, старший инспектор, – сказал Фортен, закидывая ногу на ногу и разглаживая джинсовую ткань. – Согласно этой теории, большинство профессий само нас выбирает. Мы можем привыкнуть к той или иной профессии, но по большей части карьера находит нас сама, потому что она отвечает нашим душевным потребностям. Я люблю искусство. Художник из меня никакой. Я это знаю, потому что пробовал. Я и в самом деле думал, что хочу быть художником, но несчастная моя неудача привела меня к тому, что отвечало моему внутреннему «я». Отыскивать другие таланты. Совпадение получилось идеальным. Я зарабатываю неплохие деньги, и меня окружает прекрасное искусство. И прекрасные художники. Я стал частью культуры творчества, но при этом избавлен от всех трудностей, связанных с процессом творчества.

– Я полагаю, ваш мир не совсем свободен от этих трудностей.

– Верно. Если я решаю продвигать художника, а выставка проваливается, то это может плохо сказаться на мне. Но тогда я принимаю меры, чтобы распространить слух, будто это означает лишь, что я человек смелый и готов рисковать. Что я в авангарде. Это приносит хорошие результаты.

– Но художник… – произнес Гамаш, намеренно не закончив фразу.

– Да, вы точно уловили суть. Художник тут страдающая сторона.

Гамаш посмотрел на Фортена, стараясь скрыть неприязнь. Как и улица, на которой располагалась его галерея, Фортен обладал привлекательной внешностью, за которой скрывалось грязное нутро. Он был беспринципным. Жил за счет талантов других людей. Разбогател за счет чужих талантов. Тогда как большинство художников перебивались с хлеба на воду и брали все риски на себя.