Разные оттенки смерти - Луиза Пенни

Гамаш посмотрел на Фортена, стараясь скрыть неприязнь. Как и улица, на которой располагалась его галерея, Фортен обладал привлекательной внешностью, за которой скрывалось грязное нутро. Он был беспринципным. Жил за счет талантов других людей. Разбогател за счет чужих талантов. Тогда как большинство художников перебивались с хлеба на воду и брали все риски на себя.

– Вы за них заступаетесь? – спросил Гамаш. – Пытаетесь защищать от критиков?

Фортен бросил на него удивленный и насмешливый взгляд:

– Они взрослые ребята, месье Гамаш. Они выслушивают похвалу, когда их хвалят, но должны слушать и критику, когда их критикуют. Относиться к художникам как к детям – дело неблагодарное.

– Может быть, не как к детям, – сказал Гамаш. – А как к уважаемым партнерам. Разве вы не станете защищать уважаемого партнера, если он подвергнется нападкам?

– У меня нет партнеров, – сказал Фортен. Он по-прежнему улыбался, но как-то неестественно. – Партнерство штука малоприятная. Вы, наверно, это знаете. Лучше не иметь никого нуждающегося в защите. Это лишает ваш взгляд объективности.

– Интересное суждение, – заметил Гамаш.

Он понял, что Фортен смотрел видео сражения на заброшенной фабрике. И теперь завуалированно намекнул на то, что там произошло. Фортен вместе со всем остальным миром видел поражение Гамаша – его неспособность защитить своих людей. Спасти их.

– Как вам известно, я не сумел защитить моих людей, – сказал Гамаш. – Но по крайней мере я пытался. А вы – нет?

Фортен явно не ожидал, что старший инспектор заговорит о том случае без экивоков. Это выбило его из колеи.

«А ты не так уж психологически устойчив, как прикидываешься, – подумал Гамаш. – Может быть, ты в большей степени художник, чем полагаешь».

– К счастью, люди не стреляют в моих художников, – сказал наконец Фортен.

– Ну, кроме стрельбы, есть и другие способы нападения. Способы сделать больно. Даже убить. Можно разрушить репутацию человека. Если поднапрячься, то можно убить их упорство, их желание, даже творческий импульс.

Фортен рассмеялся:

– Если художник так беззащитен, то ему нужно найти себе другое занятие. Или вообще не выходить за дверь. Выкинуть холсты и быстро запереть замок. Но у большинства художников громадное самомнение. Они жаждут похвал, признания. Вот в чем их проблема. Вот что делает их уязвимыми. Не их талант, а их эго.

– Но в любом случае вы признаете, что они уязвимы.

– Признаю. Я это уже сказал.

– И вы согласны с тем, что такая уязвимость делает некоторых художников боязливыми?

Фортен задумался, чувствуя ловушку, но не понимая, в чем она состоит. Потом кивнул.

– И что боязливый человек способен на неожиданные поступки?

– Пожалуй. О чем мы говорим? У меня закрадывается подозрение, что это не просто светская воскресная беседа. И вы, вероятно, не собираетесь покупать мои картины.

Гамаш отметил, что картины вдруг стали «его» – Фортена – картинами.

– Non, monsieur. Я вам сейчас скажу, если позволите.

Фортен взглянул на часы. Вся его светскость и обаяние исчезли.

– Меня интересует, почему вы были вчера у Клары Морроу.

Вопрос Гамаша, хотя и не ставший последней каплей, переполнившей чашу терпения Фортена, заставил галериста удивленно рассмеяться.

– Так вы здесь из-за этого? Не понимаю. Вроде я не нарушал никаких законов. И потом, Клара сама меня пригласила.

– Vraiment?[56] Вашей фамилии не было в списке приглашенных.

– Знаю, что не было. Я, разумеется, слышал о вернисаже в музее и решил пойти посмотреть.

– Почему? Вы отвергли ее как художницу и расстались не слишком красиво. Что говорить, вы ее сильно унизили.

– Она вам об этом рассказала?

Гамаш молчал, глядя на Фортена.

– Конечно рассказала. Иначе откуда бы вам знать? Теперь я вспомнил. Вы ведь с ней друзья. Вы поэтому здесь? Чтобы угрожать мне?

– Разве я вам чем-то угрожаю? Думаю, вам никого не удастся в этом убедить. – Гамаш наклонил свой стакан с пивом в сторону все еще удивленного галериста.

– Есть много способов угрожать и без того, чтобы совать пистолет в лицо, – отрезал Фортен.

– Несомненно. Я сам только что вам об этом говорил. Есть разные формы насилия. Разные способы убийства, при котором тело остается живым. Но я приехал не для того, чтобы вам угрожать.

Неужели от него и в самом деле исходит угроза? Или сам Фортен чувствует себя настолько уязвимым, что простой разговор с полицейским воспринимает как нападки? Возможно, Фортен и не догадывается, что на самом деле он очень похож на тех художников, которых выставляет. И возможно, он живет в большем страхе, чем хочет в этом признаться.

– Я почти закончил и скоро оставлю вас разгребать остатки воскресных забот, – сказал Гамаш приятным голосом. – И все же, если вы решили, что искусство Клары не стоит вашего времени, то почему поехали на вернисаж?

Фортен глубоко вздохнул, задержал дыхание, не сводя глаз с Гамаша, и сделал протяжный выдох, насыщенный парами пива.

– Я поехал, потому что хотел извиниться перед ней.

Настала очередь Гамаша удивляться. Фортен не был похож на человека, который легко признает свои ошибки.

Галерист еще раз набрал в грудь воздуха. С ним явно произошла какая-то трансформация.

– Когда я был в Трех Соснах летом прошлого года, мы с Кларой сидели в бистро и нас обслуживал такой толстый человек. В общем, когда он ушел, я сказал про него глупые слова. Клара позднее припомнила мне это, и боюсь, ее слова настолько вывели меня из себя, что я вспылил. Отказался выставлять ее. Это был дурацкий поступок, и я тут же пожалел о том, что сделал. Но тогда было слишком поздно. Я уже объявил об отмене и не мог отказаться от своих слов.

Арман Гамаш смотрел на Дени Фортена, пытаясь понять, стоит ли ему верить. Впрочем, существовал простой способ подтвердить его историю. Всего лишь спросить у Клары.

– Значит, вы поехали на открытие извиниться перед Кларой? Но почему вдруг?

Фортен слегка покраснел и скосил глаза направо, в окно, за которым день клонился к вечеру. Люди начинали собираться на уличных террасах на Сен-Дени, чтобы выпить пива или мартини, вина или сангрии. Насладиться первым по-настоящему теплым летним днем.

Но внутри тихой галереи атмосфера не была ни теплой, ни солнечной.

– Я знал, что она добьется успеха. Я предложил ей тогда персональную выставку, потому что она ни на кого не похожа как художник. Вы видели ее картины?

Фортен наклонился к Гамашу. Он отринул собственную тревогу, настороженность, пришел чуть ли не в восторженное состояние. Был возбужден. Напитывался энергией, говоря о замечательных произведениях искусства.

Гамаш понял, что перед ним человек, который по-настоящему любит живопись. Да, он бизнесмен, может быть, корыстолюбив. Может быть, он самодовольный эгоист.

Но он знает и любит высокое искусство. Искусство Клары.

А искусство Лилиан Дайсон?

– Да, я видел ее картины, – сказал Гамаш. – И я согласен. Она необыкновенная.

Фортен принялся со страстью расписывать достоинства портретов Клары. Все нюансы, вплоть до применения маленьких штрихов в более длинных, текучих мазках кисти. Гамаш был очарован этой речью. И несмотря на свои чувства, наслаждался обществом Фортена.

Но он пришел не для того, чтобы обсуждать искусство Клары.

– Насколько я помню, вы назвали Габри проклятым гомосеком.

Эти слова произвели желаемый эффект. Они были не просто шокирующими, но отвратительными, позорными. В особенности если учесть, о чем только что говорил Фортен. О свете, милосердии и надежде, которые создает Клара.

– Да, назвал, – признался Фортен. – Я говорю такие слова довольно часто. Вернее, говорил довольно часто. Теперь я этого не делаю.

– Но почему вы их вообще произнесли?

– Это связано с тем, что вы ранее сказали о разных способах убийства. Многие из моих художников геи. Когда я знакомлюсь с новым художником и вижу, что он гей, я часто указываю ему на кого-нибудь и произношу те слова, которые только что произнесли вы. Это выбивает их из равновесия. Позволяет держать их в страхе, на коротком поводке. Это способ затрахать мозги. И если они не пытаются возражать, я знаю, что они у меня в кармане.

– А они возражают?

– Возражают? Клара была первой. Уже по одному этому я должен был понять, что она особенная. Художник с голосом, своим видением мира и твердым характером. Но твердый характер бывает неудобен. Я предпочитаю, когда они гибкие.

– И поэтому вы отвергли ее и попытались испортить ей репутацию.

– Ничего из этого не получилось, – печально улыбнулся Фортен. – Ее нашел музей. Я поехал туда извиниться. Я понимал, что очень скоро она будет человеком влиятельным, авторитетным.

– То есть вами двигал разумный эгоизм? – спросил Гамаш.

– Лучше, чем ничего, – сказал Фортен.

– Что произошло, когда вы приехали?

– Я приехал туда рано, и первым человеком, кого я встретил, был тот самый гей, которого я оскорбил.