Летчики - Геннадий Семенихин

— Неправда, товарищ подполковник, — воскликнул Пальчиков горячо, — вышел бы из меня и Маресьев, и Корчагин… и Пальчиков настоящий выйдет, еще убедитесь!

Подполковник посмотрел в полыхнувшее румянцем лицо офицера и засмеялся своим добрым глуховатым смешком.

— А если так, — заключил он, меняя весь ход разговора, — то немедленно за дело. Теперь вас не выпустят сразу в самостоятельный полет, заставят сделать несколько провозных. Чтобы не ударить лицом в грязь, как говорится, надо поработать над собой, советую прежде всего побольше тренироваться в кабине. Это очень полезно. Вот и по рукам! Время уже позднее, и я вас покидаю. Тем более, вы такой негостеприимный хозяин, что даже чашки чаю не предложили, — добавил шутливо Оботов.

Пальчиков покраснел и стремительно бросился к электрическому чайнику.

— Не надо, не надо, — остановил его подполковник, надевая шапку. — Я пошел. Помните, раз у вас не ладится с посадкой, каждый день в свободное время забирайтесь в кабину машины и учитесь работать с арматурой с закрытыми глазами, добивайтесь, чтобы ни единой погрешности не было. Начните такой тренаж, а я посмотрю…

И Пальчиков начал тренаж. На следующий же день он остался на аэродроме после занятий. Забрался в кабину истребителя. Перед глазами пестрела приборная доска. «Значит, буду действовать как при посадке», — сказал он сам себе и только хотел приступить к делу, как услышал: кто-то карабкается по крылу самолета. Пальчиков обернулся и увидел Оботова. Тот делал знаки, чтобы лейтенант открыл фонарь кабины.

— Тренируетесь? — спросил подполковник. — Давайте я буду ставить вводные, а вы отвечайте.

Они занимались больше часа. На прощанье Оботов сказал:

— Ошибочек у вас еще многовато, сразу их не выведешь. Нужно как следует покорпеть на тренировке.

Пальчиков пришел на самолетную стоянку и на следующий день. Мела поземка. Полетов не было, и летчикам предоставили время для самоподготовки. Едва лейтенант успел разместиться в кабине и прорепетировать действия после четвертого разворота, появился Борис Спицын. Несмотря на мороз, был он в фуражке, из-под голубого ее околыша торчали покрасневшие уши.

— Ты чего? — удивленно встретил его Пальчиков.

— К тебе.

Пальчиков насторожился.

— И если не секрет?..

— Помочь в подготовке к завтрашнему полету!

— Ты?

— Я.

Пальчиков даже присвистнул, до того забавной показалась ему цель прихода Спицына. Он положил ладонь на шлемофон и потянул его назад, словно собирался спять. На лоб посыпались белокурые волосы.

— Знаешь что, дорогой ас, — сказал он, помолчав, — шел бы ты лучше в библиотеку с Наташей амурничать. А уж я как-нибудь.

— Наташу оставь в покое, — без обиды ответил Спицын, — нужно будет, найду к ней дорогу, а сейчас давай ближе к делу. Пришел я к тебе по поручению Цыганкова и времени терять не намерен.

— Загвоздка! — протянул Пальчиков. — Сдается мне, старший лейтенант Цыганков не нашим звеном командует.

— Ты забываешь, что он еще и секретарь партийной организации, — спокойно напомнил Спицын, — в данном случае я выполняю поручение партбюро.

— А если я откажусь от твоей помощи, что сделаешь?

— Доложу партийному бюро.

— Загвоздка, — повторил Пальчиков и нехотя опустился на жесткое пилотское сиденье. — Ну уж ладно, давай. Только помни, я твою помощь принимаю как касторку.

— Это меня мало интересует, — по-прежнему спокойно ответил Спицын. — Кстати, касторка тоже иногда небесполезна.

— Не знал! — засмеялся Пальчиков. — Ну давай. Только боюсь, как бы у нас не получилось, как в анекдоте с попугаем-инструктором и обезьяной-летчиком. Знаешь такой анекдот, нет? Могу рассказать в двух словах. Готовил однажды инструктор-попугай к самостоятельному полету обезьяну. Вот летят они над аэродромам. Обезьяна в передней кабине, попугай в задней — инструкторской. Делают второй, третий, четвертый разворот. Идут на посадку. Попугай кричит обезьяне: «Выравнивай, выравнивай. Выравнивай. Ручку на себя!» Видит, что дело дрянь, обезьяна вот-вот разложит машину. Завопил тогда попугай: «Я пошел на второй круг, а ты как знаешь», — и вылетел из самолета на своих крыльях.

— Не бойся, — засмеялся Спицын, — я надеюсь, что ты у меня будешь более смышленым учеником, чем героиня твоего анекдота. — Спицын перешел на деловой тон, заговорил настолько уверенно, словно то, что им предлагалось, давно уже было принято и одобрено Пальчиковым. — Значит, тренируешься в расчете на посадку. Давай так. Будешь быстро рассказывать о своих действиях после четвертого разворота.

Через минуту из кабины доносился надтреснутый тенорок Пальчикова:

— Вывожу самолет из крена. Взгляд на лампочки шасси. Свет зеленый. Смотрю влево вперед на посадочную полоску, э-э… — Пальчиков замялся.

— Плохо, — оборвал его Спицын. — Ты потерял лишние секунды. Посадочное «Т» под самолетом, уходи на второй круг. Одним словом, все сначала.

— Ладно, — неохотно согласился Пальчиков.

Спицын внимательно прислушивался к словам летчика.

— Так, так, — одобрительно повторял он, — верно. Быстрее с выравниванием!

Пальчиков уже «отруливал» с бетонированной полосы.

— На сей раз получше, — заметил Спицын.

— А давай-ка еще! — азартно воскликнул Пальчиков, обрадованный похвалой. — Начинаем!

Спицын потер замерзшие уши и опять стал слушать отрывистый доклад товарища.

— Отлично! — весело воскликнул Борис, когда Пальчиков закончил. — Если бы ты, алтайская твоя душа, всегда так действовал, все бы в ажуре было!

— Да ну! — приподнялся Пальчиков, опираясь на ручку управления. — Ведь я так могу.

— Вот и действуй.

— И будет хорошо?

— Всегда.

— Даже здорово?

— Конечно.

— Ну, спасибо…

Они посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись.

— Кажется, и касторка помогает? — спросил Спицын.

Пальчиков протянул ему руку:

— Помогает, Борис. Не скрою…

На столе у Сергея Мочалова общая тетрадь в черной коленкоровой обложке. Возвратившись со службы домой, он часто раскрывает ее, прочитывает исписанные листы. Потом усталым движением руки разгладит густые пряди волос, потянется за ручкой и внесет новую запись о самом главном и самом волнующем, что произошло в его жизни за неделю.

Быстро бежит по бумаге перо, оставляя мелкую цепочку букв. Уютно горит под зеленым абажуром настольная лампа, отбрасывая на тетрадь легкие тени.

20 января 1950 года.

Вот уже около двух недель живу я в Энске, в этом маленьком глухом пограничном городке, которого нет на географических картах. Приехавшему сначала кажется, что жизнь здесь должна быть однообразной, скучной, но когда погружаешься с головой в летную учебу, видишь, какой высокий темп жизни у здешних солдат, сержантов и офицеров.

Я командир эскадрильи! Почетное, но трудное дело. Тысячу раз был прав старик Зернов. Да, трудно стать хорошим командиром. Мало быть хорошим летчиком, чтобы успешно командовать эскадрильей. Нужно знать психологию каждого воина, уметь к каждому найти подход.

Идут дни. Я придирчиво анализирую свои командирские задатки и часто говорю: спасибо тебе, академия. На самые трудные вопросы по аэродинамике, тактике, воздушной стрельбе я в состоянии подробно и квалифицированно ответить своим подчиненным.

Кажется, навел уставный порядок, подтянул работу техсостава. Но как этого мало, чтобы считать себя хорошим командиром! Если я увлекусь только организацией учебы и жизни по уставам, то, чего доброго, в глазах подчиненных превращусь в педантичного методиста. А мне бы хотелось стать таким командиром, каким, например, был для подчиненных Чапаев. Как он говорил про себя: «Я вам командир, но командир я только в строю. На воле я вам товарищ. Приходи ко мне в полночь, за полночь. Надо — так разбуди… Обедаю — садись со мной обедать, чай пью — и чай пить садись. Вот я какой командир!»

Если чувствуешь, что тебе подражают, что с тебя берут пример, что общение с тобой считают за честь, — ты хороший командир. Только добиться этого очень трудно.

Я не могу назвать себя сухарем, не могу сказать, что мне не свойственны отзывчивость, внимание к людям. Но сидит во мне какая-то суховатость, тормозящая доступ к душам подчиненных. Близкие друзья ее во мне не видят, а те, кто меня знает мало, при первом знакомстве считают меня малообщительным. Мне думается, что и в нашей эскадрилье некоторые думают обо мне так…

Вчера был нелетный день, мела поземка. Офицеры стояли около штаба, с надеждой поглядывая на небо. Группа молодых летчиков: Карпов, Спицын, Пальчиков и другие — окружила Кузьму Ефимкова. Велась та веселая непосредственная беседа, какие бывают обычно во время перекура. Я находился метрах в двадцати от них, ожидал Скоробогатова. Ветер дул в мою сторону, и я отлично слышал весь разговор.