Летчики - Геннадий Семенихин

— Пальчиков, а ну, расскажите, как вы перепугали в аэропорте пассажиров, — басил Ефимков.

Пальчиков, горячо жестикулируя, рассказывал:

— Я все по порядку, товарищ капитан. Дело в аэропорте было. Я поехал туда по поручению Земцова и, пока не было диспетчера, разговорился с летчиком пассажирского самолета. Как сейчас помню: на мне новая шинель, новая фуражечка, брюки навыпуск, выутюжены как следует. Словом, одет идеально, ни пылинки, ни морщинки не найдешь.

— По-пальчиковски одет, — вставил Спицын.

— Бориска, помолчи, — одернул его лейтенант и продолжал: — Летчик пассажирского самолета все время меня презрительно оглядывал и никак не хотел поверить, что я на истребителе летаю. «Ты желторотик еще, — говорит, — небось в штабном АХО проездные документы выписываешь». Я обиделся. Не удостоверение же личности ему показывать, в самом деле. «Ладно, — говорю, — вы еще узнаете, какой я желторотик». Прошло не более тридцати минут. Стали на эту машину собираться пассажиры. Какой-то старичок в очках, очень почтенного вида, молодая дама с ямочками на щеках, две студентки. На самолете уже моторы опробуют, пассажиров с посадкой торопят, а я в это время в разговор вступил. Показываю им на моторы самолетов и говорю самым убедительнейшим образом: «Товарищи, вы на этом тарантасе лететь хотите?» — «На этом», — отвечает дамочка. Я закатил трагически глаза и ораторствую: «Неужели вам жизнь не дорога, дорогие товарищи? Да вы присмотритесь получше. У этого самолета винт одного мотора в одну сторону вращается, а винт другого в другую. Это на земле. А в воздухе и не то может быть!» И начал всякие страсти рассказывать. Смотрю, старикан боком, боком — и в кассу. «Извините, — говорит кассирше, — но лететь этим самолетом я не хочу. Буду ждать следующего. У вас следующий по расписанию без посадок идет до Москвы, так вот я с ним». Девушки-студентки тоже за стариканом сдавать билеты: «Не хотим на этом самолете». Половина пассажиров отказалась лететь. Узнал про такое мое вмешательство начальник аэропорта, Земцову нажаловался…

Пальчиков заканчивал под общий смех, и я не мог расслышать его последних слов. Потом он стал рассказывать еще какую-то потешную историю, явно стараясь угодить Кузьме, но Ефимков ушел в штаб. Летчики остались одни. Им было весело. Когда же через несколько минут к этой группе подошел я, шутки и смех смолкли. Летчики подтянулись, дружно ответили на мой вопрос: «Как дела?» — короткой фразой: «Дела неважные, погода подкачала». — «А настроение как?» — спросил я с улыбкой и получил в ответ: «Ничего, доброе». Мне очень хотелось, чтобы продолжался тот веселый, непринужденный разговор, что был затеян при Ефимкове, но летчики посерьезнели, стали сдержанными, веселья как не бывало!

Вот и выходит, что Кузя благодаря своей общительности легче находит дорогу к их сердцам. Как бы хотелось, чтобы подчиненные видели во мне не только требовательного командира, но и товарища, чтобы шли они за советом и помощью, делились своими думами, горестями и радостями!

30 января 1950 года.

С Кузьмой Ефимковым у нас снова возник принципиальный спор. Лейтенант Пальчиков допустил грубую ошибку на посадке, чуть было не разложил самолет. Кузьма рассвирепел, написал рапорт об отчислении его из истребительной авиации. Мой приятель твердо решил, что из этого юнца не выйдет летчика-истребителя. В ответ на все мои доводы твердил одно и то же: «Хватит, нанянчился». Пришлось передать рапорт по команде подполковнику Земцову. Вопрос решался у командира части. Наш Земцов с виду ворчун, но на самом деле — добрейшая душа. Если он волнуется, то вскакивает со стула и начинает быстро ходить по кабинету, насупив лохматые брови. В хорошем настроении командир склонен шутить, иногда даже мурлыкать себе под нос какой-нибудь мотив, обычно из оперы. Рапорт Кузьмы он прочитал дважды, а последнюю фразу даже вслух: — «Считаю, что лейтенант Пальчиков относится к числу людей, которым трудно прививать летные навыки. Настаиваю на отчислении его из истребительной авиации».

Земцов кончил читать, положил на стол карандаш и вперил свои выпуклые черные гл-аза в Кузьму.

— Значит, считаете, непригоден?

— Считаю, — тряхнул коротко остриженной головой Ефимков.

— А вы личное дело Пальчикова читали? — вдруг загремел командир и выпрямился над столом.

Он говорил о том, что в личном деле Пальчикова лежат положительные характеристики из оконченного им авиаучилища, что Пальчиков обладает крепким здоровьем, что в технике пилотирования он постоянно ошибается только в одном — в действиях при посадке.

— Что же получается, товарищ капитан? — грозно спрашивал Земцов. — Молодой летчик служит у нас всего около года, а мы не в состоянии отучить его всего лишь от одной ошибки. Кто виноват? Вы, а не он! Поняли? Вы обязаны сделать его летчиком, заботливо воспитать. А вы не можете методически верно подойти к этому! Напишите новый рапорт и закончите его такими словами: «Я, капитан Ефимков, не в состоянии обучить летному делу лейтенанта Пальчикова, а поэтому, ввиду моей методической неспособности, прошу отчислить его из истребительной авиации». Вот как будет правильно! — Земцов остановился и полоснул ладонью воздух сверху вниз. — Командир эскадрильи майор Мочалов, вы как считаете?

— Считаю, что Пальчикова нужно упорно тренировать, — быстро ответил я. — Об отчислении не допускаю и мысли.

— Вот и хорошо, — заключил Земцов. — Идите оба в эскадрилью и больше по этому вопросу ко мне не обращайтесь.

Мы вышли из кабинета в коридор и поглядели друг на друга. Я ожидал увидеть на лице Кузьмы выражение недовольства, но он неожиданно расхохотался.

— Ай да батя! Вот это дал мне выволочку. Надо обдумать теперь, как дальше этого Пальчикова воспитывать, чтобы все на уровне было.

Без числа

Я часто думаю, как много может сделать человек, у которого появились проблески воли. Каждый день наблюдаю за Пальчиковым. Он буквально меняется у нас на глазах. Можно с уверенностью сказать: нет в эти дни летчика в нашей эскадрилье, который бы готовился к любому занятию, к полетам с таким потрясающим упорством. Пальчиков теперь совершенно другой.

Он даже внешне изменился в эти дни: как-то посерьезнел, улыбка вылиняла, никто не слышит от него обычных прибауток. Кузьма временами ворчит и безутешно машет рукой, утверждая, что из лейтенанта ничего не выйдет. Я стою на иной точке зрения. Сегодня на двухместном самолете проверил Пальчикова. Лейтенант здорово волновался, подводя машину к земле. Когда он передавал «делаю четвертый разворот», голос его дрожал. А посадка получилась.

Завтра дам ему два самостоятельных полета по кругу. Справится — поверю в него окончательно…

На этом записи обрываются. Сергей прочитал их до конца и улыбнулся при мысли о том, как быстро заполняются листы. «Приедет Нина, а у меня уже целый том заметок о воинском воспитании, — подумал он. — «Мысли начинающего командира» — вот как надо озаглавить эту тетрадь».

Медленное февральское утро подступало к Энску. Еще час назад над крышами каменных зданий плавал предрассветный туман. Сейчас, подгоняемый ветром, он стал быстро рассеиваться, открывая взору далекую панораму синеющих гор. На одной из самолетных стоянок сержант Еременко суетился у истребителя с цифрой «4» на хвосте. Под его руководством моторист Новиков, маленький, по-волжски окающий ефрейтор, старательно чистил фюзеляж и плоскости. Иногда он позевывал, без смущения открывая рот.

— Что, не выспался? — строго спросил у него Еременко. — А вроде и с девушками на посиделках не был.

— Рано сегодня подъем устроили, товарищ сержант.

— А это потому, что полеты большие назначены. А без нас, технарей, тут не обойдется. Знаешь, есть такая авиационная присказка: «Кто встает раньше всех? Петух и технарь. Петух, чтобы петь, технарь, чтобы моторы греть».

Новиков усмехнулся.

— В архив пора сдавать эту пословицу.

— С какой же стати?

— Скоро получим реактивные самолеты и позабудем слово «мотор».

— Слово, может, и позабудем, — возразил рассудительный Еременко, — но вставать с петухами технический состав все равно не разучится.

На соседней стоянке зарокотал мотор и заглушил их веселый говорок.

«Пора и нам опробовать», — решил Еременко и залез в кабину. Мотор работал бесперебойно. Прогрев его положенное количество минут, механик со вздохом вылез из самолета. «Не мотор, а зверь, — пронеслась мысль, приходившая в голову чуть ли не каждое утро, — и какая жалость, что эта машина Пальчикову досталась». В глубине души Еременко недолюбливал нового командира экипажа, лейтенанта Пальчикова. Тактичный, дисциплинированный, он, разумеется, никому не высказывал этого вслух. Раньше Еременко обслуживал самолет лейтенанта Спицына и об этом времени вспоминал с тоской. «Спицын — тот орленок настоящий, — думал сержант, сравнивая прежнего командира экипажа с нынешним. — А новый что? Хочет Ефимкову подражать, но не получается».