Герда - Эдуард Веркин

Мимо медленно пополз трамвай, мне захотелось в него запрыгнуть и уехать, но я сдержалась. Двинулись дальше по улице Весенней, сквозь пыль и пух с тополей.

– А вон мой дом уже, – указала Саша. – Пришли уже.

Дом Саши был похож на крепостную башню: почерневший кирпич, чугунные балконы с завитушками, водосточные трубы, старая железная крыша, выкрашенная в зеленый цвет.

– Второй подъезд, – сказала Саша. – Раньше тут размешалось общежитие НКВД.

– И подвал имеется? – спросила я.

– А как же, – ответила Саша. – Все как надо.

Широкая лестница, мы поднялись до последнего этажа. На площадке было две квартиры, дверь в одну из них оказалась приоткрыта, и из щели распространялся вкусный хлебный запах. Саша открыла дверь шире, и мы вошли. С кухни выглянула тетенька миниатюрных параметров, похожая на Сашу, но, наверное, чуть красивее.

– Это мама, Наталья Дмитриевна, – представила Саша. – Это Игорь, это Аглая, его сестра.

– Очень приятно, – улыбнулась мама Саши. – А это кто?

Она указала на Герду.

– Это Герда, – пояснила Саша. – Она ротшвайгер.

– Собаку в дом не пущу, – категорически заявила Наталья Дмитриевна. – Она мне натопчет, вон какие лапищи-то. А в-четвертых, я не люблю собак вообще. Шур, ты ее в гараж отведи, пусть там пока посидит.

Саша и Гоша отправились отводить Герду в гараж, а Наталья Дмитриевна пристально поглядела на меня, спросила:

– Что такая бледная?

– Нервное истощение, – объяснила я. – Сгорела на работе.

– В твоем-то возрасте? – не поверила Наталья Дмитриевна.

– Увы, – пожала плечами я. – Парашют не раскрылся.

– Бывает, – согласилась Наталья Дмитриевна. – Пойдем.

Она взяла меня за руку и отвела на кухню. Тут было все интересно, два холодильника, две плиты, лари и буфеты, кастрюли, мука на полу – два мешка, бардак.

– От нервов хорошо мята помогает, – сказала Наталья Дмитриевна.

Я испугалась, что она мне сейчас, как мать, чай начнет заваривать, но Наталья Дмитриевна сунула мне в руки тарелку с печеньем, из холодильника достала бутылку лимонада, самодельного, как мне показалось. Я попробовала. Печенье…

Ну, это трудно описать. Оно действительно было мятным. Я остановилась на пятом, чтобы передохнуть и отхлебнуть лимонада. Лимонад оказался тоже самодельным из лимонов, меда, с имбирем и с какими-то кусочками, я не поняла чего.

– Ой, а можно еще? – попросила я. – И печенья, и лимонада.

– Можно.

На столе стояла здоровенная миска с печеньем. Наверное, это была самая большая миска, которую я вообще видела. Настоящий таз.

Еще несколько тазиков с печеньем стояло на подоконнике, на шкафу, на табуретках, Наталья Дмитриевна набрала печений из каждого, вручила мне тарелку и стакан, проводила по коридору до Сашиной комнаты.

Никогда не подумала бы, что Саша живет в такой комнате. В такой старинной комнате. Я не знала, что такие комнаты существуют в действительности, она была одновременно старой и не отвратительной. В ней было чисто, опрятно, доски пола блестели, блестели стальные шары на койке, протертое кресло с заплатками выглядело не жалко, а мило.

Окно. Широченное, наверное, в два раза большее, чем у меня дома, к тому же оно проходило через угол буквой «Г», чего я тоже никогда не встречала. Комната как будто на улице находилась, висела над трамвайными рельсами, над брусчаткой – тут сохранилась брусчатка!

С потолка свисала лампочка в самодельном газетном абажуре, у окна стояло кресло-качалка дореволюционного вида. Я устроилась в нем и стала жевать печенье.

Печенье было… Наверное, выдающееся. Точно, выдающееся. Про любого Ктулху забудешь, начнешь серьезно подозревать, что смысл жизни вообще несколько в другом, что, может быть, ты катишься по неправильным рельсам. С вяленой рыбой и со сладкой брусникой, с апельсиновыми корками и с имбирем, с редькой и с медом, я уничтожала его в два укуса, потому что такое редко встретишь, то есть никогда, собственно. И лимонад, кажется, в нем плавали небольшие кружочки ревеня.

Показались Саша с Гошей.

– Как тебе интерьеры? – улыбнулась Саша.

– Конструктивизм, – сказала я. – Мечта Маяковского.

– Точно, – Саша принялась открывать окно. – Дом старый…

– Тридцатые годы, – кивнула я. – Ленинградская школа, нам на краеведении рассказывали. Целый район так застроен.

– Зимой тут холодище, вот и весь конструктивизм, – сказала Саша. – Окно здоровое, а трубы все заросли, поэтому батареи еле греют. И трамвайное депо рядом. Трамваи гремят, как в Питере.

– Это здорово! – восхитилась я.

– А в апреле капель прямо над головой. И коты чиркают когтями по железу. Как только тут энкавэдэшники жили – с этими-то котами?

Это тоже здорово. У нас никакие коты по крыше не чиркают, у нас она антикотовым реагентом полита. Чтобы не нарушали комфорта.

– Ты тут всегда живешь?! – поинтересовалась я.

– Ага.

– Классно!

– Что-то как-то… – покачал головой Гоша. – Чересчур ретро, наверное.

– Тут раньше моя бабушка жила, – пояснила Саша. – А теперь я.

Шторы с бешеными индийскими огурцами, они, наверное, удивили меня сильнее всего, я таких и в кино не видела. Ну, разве что еще в глухонемом, где Разин княжну с баржи топит.

– А почему ремонт не сделаешь? – поинтересовался Гоша. – Ну, не знаю, как-нибудь украсить здесь все, этажерку какую поставить… Повеселее чтоб?

– А зачем? – Саша села на подоконник. – Я тут всю жизнь не собираюсь торчать. Зачем тогда делать ремонт?

– Логично, – согласилась я.

– У меня все мои вещи в чемодане хранятся, – Саша указала пальцем под койку, из-под которой одним боком торчал зеленый дорожный саквояж на колесиках. – Берешь и уходишь.

– Куда? – не поняла я.

– Мало ли, – Саша пожала плечами. – Бухучет дело хорошее, но хочется чего-нибудь поинтереснее.

А мне понравилось. Взяла чемодан – и ушла куда-то. Невзирая. В дали. В нети. Вперед, дружище, «Мария Селеста» ждет тебя у причала, помню, раньше Гоша любил рисовать корабли.

– Интересная концепция, – кивнула я. – Надо обдумать. Минутная мобильность, это да.

Саша поглядела вниз, с улицы донесся грохот трамваев, я в очередной раз подумала, что мне его сильно не хватает, у нас дома тишина, а это тоже надоедает, хочется, чтобы рядом какая-то жизнь протекала.

– Моя бабушка прожила тут семьдесят лет, – Саша похлопала по стене ладонью. – И умерла тоже здесь, в январе как раз, на этой койке. Она умерла – и все трамваи остановились. Короткое замыкание. Почти три дня чинили. Может, морса принести? Вам надо обязательно попробовать морс, мама делает лучший в мире морс.

Саша вышла. Морс поверх лимонада. Бедная я, бедная.

– Она супер, – прошептала я Гоше.

– Комната? – прошептал он.

– Сашка. И комната тоже, впрочем.

– А я бы ремонт все-таки сделал…

Я скептически покачала головой.

– В тебе вскипает буржуазная близорукость, – сказала я. – Тут ничего не надо менять, тут и так хорошо. Я бы прожила в такой комнате всю жизнь. Под грохот трамваев. С печеньем и морсом. Хотя это тоже буржуазная близорукость, мечтать прожить в одном месте… Сашка права, надо раскидывать паруса и дышать простором.

Появилась Саша с глиняным кувшином и со связкой вяленой рыбы, разлила морс, раздала рыбу. Странное сочетание, конечно, но оказалось, что это очень и очень, вяленые подлещики оказались вполне себе изумительные, без костей, мягкие, со вкусом почему-то креветок, а совсем не рыбы.

Морс же…

– Это… – Гоша закрыл глаза. – Это просто…

Да, морс был тоже дежурно фантастическим. Кислый, сладкий, с ледяной крошкой, пахнущий лесом. Лучший морс в мире. Ктулху мертв. А я еще нет.

– Нужна специальная клюква, – сказала Саша. – С Алешкиных болот. Ну, и, конечно, особый рецепт. Кушайте на здоровье.

Никогда не думала, что буду есть вяленого подлещика, закусывая печеньем и запивая морсом. Настоящая еда, у нас почему-то совсем не так все, какая гадость этот тофу, жуешь, а по вкусу мочалка мочалкой.

– А это что? – спросил Гоша, указав пальцем на дверь. – Подкова? Настоящая?!

– Ага, – кивнула Саша. – Настоящая и очень старая, еще девятнадцатого века.

Саша сняла с двери подкову, протянула ее мне. Я взяла двумя руками, да и то с трудом.

– А что она такая здоровенная-то? – спросил Гоша. – На шею надеть можно такую подкову.

И действительно – взял и надел подкову на шею. Как хомут. Не, дурачок определенно мой брат.