Автобиография - Хельмут Ньютон

Мне не удалось далеко продвинуться в своих ухаживаниях. Сначала это возбуждало меня, а потом начало бесить, поскольку я европеец и не люблю всех этих китайских церемоний. Но она просто никак не решалась уступить мне.

В конце концов я переспал с ней в моей маленькой хижине. Потом мы надумали отправиться на несколько дней в старый шахтерский городок Балларт, в нескольких часах езды от Мельбурна, для проверки нашей совместимости. Мы зарегистрировались в гостинице и провели ночь вместе на скрипучей железной постели с ужасным продавленным матрасом. Обстановка была не самой подходящей для бурной страсти, но это нас не остановило, и мы пришли к выводу, что с каждым разом становится все лучше.

В то же время я продолжал встречаться с Луизой Голдинг. Вообще-то, я тогда встречался со многими девушками. Дора Маклел-лан была моей подругой в военные годы; хотя мы больше не спали вместе (или, по крайней мере, не очень часто), но оставались добрыми друзьями. Она была умной женщиной и гораздо старше меня. Она работала в лаборатории промышленного химического анализа на Флиндерс-Лейн, а ее босс был ее бывшим любовником. В прошлом у нее было огромное количество любовников. Потом она завела любовника, который имел привычку бить ее. В то время мы еще продолжали встречаться, и мне кажется, ее не смущало, что ее колотят время от времени. Так или иначе, ее босс был очень любезным человеком. Иногда, когда я заходил к ней в офис, мы втроем с ним отправлялись на ланч.

Хотя я свободно разговаривал по-английски, босс Доры знал, что я иностранец, и обычно обращался ко мне в полный голос, поскольку думал, будто я лучше пойму его, если он будет говорить очень громко. Поэтому во время ланча он начинал кричать, что очень забавляло меня. Разговор велся на таких повышенных тонах, что Дора говорила: «Перестань кричать на него, он хорошо говорит по-английски. Он знает английский язык!»

Начиная с какого-то времени мои отношения с Джун стали довольно серьезными, и я начал подумывать о том, чтобы жениться на ней, но в то время мы еще были вроде как обручены с Луизой. Я находился в ужасном затруднении. Когда дело дошло до крайности, я позвонил Доре и сказал: «Послушай, давай встретимся в кафе. Мне нужно посоветоваться с тобой». Я рассказал ей о своем положении и действительно получил от нее отличный совет. Она спросила: «Ты действительно хочешь жениться на Джун?» — «Я еще не вполне уверен, но думаю, это возможно», — ответил я. «Луиза беременна?» — спросила она. «Нет, конечно, нет!» — воскликнул я. «Тогда в чем проблема? Просто скажи ей, что между вами все кончено!»

Это был очень хороший и разумный совет. Я всегда очень высоко ценил женский прагматизм и здравомыслие.

Мы с Джун стали встречаться регулярно. Она прекрасно устраивала меня в качестве подруги по той простой причине, что работала в театре по вечерам. Днем она работала в офисе. Должно быть, начальник отдела очень хорошо относился к ней, поскольку на этой работе она практически ничего не делала. В течение дня она обычно раскладывала под столом либретто и заучивала роли для тех пьес, в которых должна была играть вечером.

Я стал завзятым театралом. Ранним вечером я печатал фотографии в темной комнате, а в девять вечера приходил в театр, садился в заднем ряду и смотрел пьесу, в которой играла Джун. Это повторялось изо дня в день. Я был совершенно очарован ею. После представления мы отправлялись ужинать, а потом я отвозил ее домой в зажиточный пригород Мельбурна под названием Кентербери.

Днем я гулял по Флиндерс-Лейн — длинной, узкой улице с многочисленными швейными магазинами и ателье, — где показывал свои фотографии и пытался получить работу в надежде приобрести славу модного фотографа.

После загородной прогулки или посещения кинофильма с подругой было принято «приглашать» кавалера на чай или домашний ужин, в зависимости от времени суток, но Джун никогда этого не делала. Потом я выяснил причину: она не умела заваривать чай. Она даже не могла вскипятить чайник. Когда она наконец пригласила меня к себе домой, чай подала ее мать, которая подвергла меня экспресс-оценке вместе с ее тетушкой Элли, старой девой. Они раньше никогда не видели иностранца, тем более еврейского происхождения.

Однажды утром, после бурной ночи, проведенной в моей маленькой хижине, Джун появилась дома рано утром, одновременно с разносчиком молока. Когда она вошла, дверь скрипнула и послышался голос тетушки Элли: «Вот она, Мод! Ах ты, негодница! Мать всю ночь не спала, сидела у окна и высматривала тебя!»

После этого случая мать Джун целый месяц не разговаривала с ней и запретила встречаться со мной. Джун было двадцать три года. Я сказал ей: «Послушай, ты взрослая женщина. Ты можешь делать все, что хочешь, и вовсе не обязана слушаться свою мать — во всяком случае, насчет нас с тобой». Джун сказала, что она никогда не сможет солгать матери, но мы продолжали тайно встречаться. Я забирал ее из офиса после работы, и мы заезжали в паб, где пили пиво и разговаривали.

Впоследствии Джун рассказала мне о том моменте, когда она поняла, что действительно любит меня. Дело было субботним вечером; я отвез ее в уютный мельбурнский паб под названием «Риверсайд-Инн». На мне был двубортный серый костюм, который я привез из Сингапура. Она сказала, что смотрела, как я иду к стойке бара, беру напитки и возвращаюсь к столику, где мы сидели. Именно тогда, по ее словам, она по-настоящему влюбилась в меня. Я хорошо помню этот момент.

В центре Мельбурна есть озеро под названием Альберт, которое находится в парке с одноименным названием. Это искусственное озеро, но оно всегда мне нравилось. Альберт-Парк был нашим любимым местом для вечерних прогулок. Помню, однажды мы сидели в автомобиле, когда над озером сияла полная луна, и я спросил Джун: «Ты не думала о том, чтобы выйти за меня замуж? Мне бы этого хотелось! Но я не уверен, что тебе пойдет на пользу брак, потому что ты очень хорошая актриса». Мы оба достаточно хорошо понимали, что если она выйдет за меня замуж, ее актерская карьера сильно пострадает. Игра на сцене была единственным занятием, к которому она серьезно относилась. Значительно позднее, в Париже, когда ей пришлось прекратить выступления из-за языкового барьера, она впала в глубокую депрессию.

«Почему бы нам не жить вместе? — предложил я. — Я не против супружества, но хочу предупредить тебя об одном: моя работа всегда будет стоять на первом месте. Я отправлюсь туда, куда потребует моя работа, как бы сильно я ни любил тебя». Мне было двадцать семь лет, и я уже не сомневался в этом.

Я также сказал Джун, что никогда не буду богатым человеком. Возможно, на каком-то этапе у нас будет достаточно денег, чтобы приобрести хорошую квартиру, но тогда это казалось мне нереальным, принимая во внимание скудные заработки фотографов. Я счел нужным сообщить все это Джун еще и потому, что ненавижу обязательства. Я считал, что если скажу об этом заранее, то потом она не сможет меня упрекнуть: «Ты уговорил меня выйти за тебя, мерзавец!» Поэтому я предупредил ее обо всем, но она сказала: «Ладно, давай поженимся».