Чарлстон - Александра Риплей

Разумеется, когда они подошли к дому девушки, мисс Эдвардс пригласила их на чай. Она и ее отец пьют чай в самое неурочное время, добавила она. Мэри приняла приглашение.

– Было бы страшной грубостью отказаться, – шепнула она Пинкни, пока девушка ходила в кабинет за отцом.

Пинкни провел довольно жалкие полчаса. Мэри и доктор Эдвардс вели обстоятельную беседу о том, в каком плачевном состоянии находится одежда для хора. Пруденс сидела, положив руки на колени, и внимательно изучала их. Пинкни, чувствуя себя неловко, усиленно пытался подавить волнение.

В следующий раз, когда Мэри согласилась зайти к Эдвардсам выпить чаю, он метнул в нее разъяренный взгляд. Доктор Эдвардс казался рассеянным. Пруденс недоброжелательно взглядывала на Пинкни.

– Так не следует делать, мама, – сказал он строго, когда они возвращались домой. – Все шито белыми нитками. Ты ставишь меня в неловкое положение и обременяешь мисс Эдвардс. Очевидно, мы нежелательные гости для них.

Мэри надула губы и обвинила его в недостатке вежливости. Ей пришлось переменить атаку. Женская проницательность подсказывала ей, отчего в самом деле Пруденс держится с Пинкни натянуто.

– Она безумно влюблена в Пинкни, – доверительно сообщила Мэри своей подруге Каролине Рэгг. – Это ясно как день. Я уже послала девушке записку с приглашением заходить к нам всякий раз, когда идет дождь. А ты хорошо знаешь, Каролина, как часты теперь грозы.

– Мэри, такое коварство не подобает леди. К тому же это просто глупо. Ведь ты хочешь видеть отца, а не дочь.

– Отец будет ее сопровождать, вот увидишь. Девушка неглупа. Она догадается отплатить мне услугой за услугу.

– Бедный Пинкни! Ты бросаешь сына прямо ей в когти.

– Вздор, не беспокойся о Пинкни. Он помолвлен с Лавинией. Пруденс может сохнуть по нему сколько угодно, она не добьется толку.

– И ты называешь себя христианкой! Это ужасно!

– Ужасно то, что Божий человек живет здесь почти полгода и ни единая душа из конгрегации не открыла перед ним дверь. Даже члены приходского управления сторонятся его, едва только выйдут из храма.

– Да, так себя ведут мужчины. Но ведь многие дамы охотно пригласили бы его к своему столу.

– Они не могут этого сделать. Даже я не могу угостить его запросто чашкой чая: один из сыновей должен сидеть рядом со мной. Бедняга был бы рад даже небольшому обществу.

Так оно и было. В Чарлстоне Адам Эдвардс жил очень одиноко. В других городах без него, известного проповедника, не обходилось ни одно важное общественное событие. Его приглашали на обеды, на чай и даже в охотничьи общества. Он был одним из лидеров аболиционистского движения в Новой Англии и постоянно выступал с речами на собраниях и съездах. Его строгие религиозные убеждения были искренни, а отзывчивость неподдельна. Набожность Мэри Трэдд явилась для него отдушиной в чуждом, враждебном городе. Ее нежный голос и утешительное воркование наполняли его сердце теплом. С ней он чувствовал себя очень уютно.

Вскоре Эдвардсы сделались постоянными гостями в доме Трэддов. Они приходили на чай каждый вторник и пятницу, независимо от погоды. Мать обязывала Пинкни быть ее компаньоном. Пинкни пытался отговориться, Мэри плакала. Приходилось соглашаться.

Пинкни держался безукоризненно, внимая пышным монологам Адама Эдвардса, из которых в основном и состояла вся беседа. Пруденс мало участвовала в разговоре. Пинкни привык к тому, что девушки без конца щебечут, заставляя мужчину сознавать собственную значительность. В присутствии Пруденс ему было не по себе.

Мэри цвела. Напевая, она хлопотала в гостиной, поджидая гостей. Джулию это совершенно удручало. Она отказывалась знакомиться с Эдвардсами столь же презрительно, как отказывалась от присяги на верность.

– Проклятье, – пробормотал Пинкни. Это был первый звук, нарушивший тишину, помимо поскрипывания мелков.

Лиззи и Джо оторвались от работы.

– Простите, – сказал Пинкни. – У меня сломался мелок. – Пинкни размял затекшие пальцы. – Весь день только и делаю, что пишу.

Он резко поднялся из-за стола, едва не опрокинув стул, и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Лиззи крепче сжала мелок. Она пристально вглядывалась в неровный ряд «W», которые написала. Ее ручонка тряслась. Симмонс взглянул на люстру, заливавшую комнату ярким светом. За темными окнами бушевала гроза. Светильник был газовым. Ослепительный свет безжалостно подчеркивал склеенные стыки и помутневшие кристаллы некогда великолепного светильника.

– Нелегко писать левой рукой. Неудивительно, что устаешь.

Говорил он медленно. Лиззи продолжала писать.

– Правда, мне и правой писать тяжело. Я ведь никогда не умел. Ты, букашка, меня опередила.

– Придумываешь, – проворчала Лиззи. Она еще внимательней посмотрела на свою доску.

– Вовсе нет. Взгляни-ка. – Тень указал на свою доску.

Девочка с подозрением вгляделась в путаницу «V», «М» и «W», стеснившихся на запятнанной мелом доске.

– Три! – воскликнула она.

– Что – три?

– Разные буквы.

– Вот эти разве не похожи на «W»?

– Не все. Вон те похожи. – Она ткнула в них указательным пальцем. Ее рука больше не дрожала.

– А вот эта? – Он показал на «М». – Гляди, только повернуть нужно. Поставь вертикально доску, так будет лучше видно.

Лиззи послушалась. Она с удивлением взглянула на букву. Затем сдвинула бровки.

– Сейчас подумаю, – заявила она.

Джо подождал. Слышно было, как за окном квакают жабы.

– Понятно! – Лиззи восторженно улыбнулась щербатой улыбкой. – Те, что ты раньше писал не так, теперь написаны правильно. А то, что раньше было правильно, сейчас не получилось. Только «W» у тебя получилось. Или «М», неважно.

Джо хмыкнул и почесал нос. Лиззи испытующе поглядела на него. В глазах Джо зажглись озорные искорки.

– Да! Вы правы, мисс. Так оно и есть.

Девочка засияла. С лукавым видом она потянула его за рукав.

– Да, если не перевертываться на голову. – Лиззи хихикнула.

Джо с любовью наблюдал за ней. Он никогда не задумывался, почему так привязан к этому ребенку. Ее бледное, испуганное личико тронуло его при первой же встрече. Он был рад, что девочка привязывается к нему все сильней и сильней. Ведь она, безо всякой причины, боялась обоих братьев и мать. Ее страх перед Джулией был ему понятен, он и сам ее побаивался.

– Мистер Симмонс?

– Что малышка?

– Отчего Пинни на меня сердится?

– Он сердится не на тебя, а на янки, который отстрелил ему руку. Теперь ему надо учиться все делать заново. И не только писать, но и есть, одеваться, перелистывать страницы в газете.

– Зато он умеет читать.

– Да. Для этого руки не нужны.