Польский пароль - Владимир Петров

Хоть и считал себя Савушкин опытным душеведом, а ошибся на этот раз, крепенько промазал насчет Ванюшки Зыкова. Ванюшка и не подумал препираться, когда узнал о предполагаемом задании, про Атыбая и не вспомнил. Враз побледнел, потом порозовел от нахлынувшей радости, чуть ли не целоваться кинулся. И даже заплакал.

— Спасибо, дядя Егор… Да я в нитку вытянусь, в лепешку разобьюсь, а задание выполню! Не сомневайтесь.

— Разбиваться в лепешку не надо, Ванюха, — Успокаивая, Савушкин обнял его за плечо. — А вот живым доберись непременно. Как говорится, умри, но выживи.

— Доберусь, дядя Егор!

— Правильно. И сам доберись, и бумажки, которые дадим, доставь в целости. Вот тогда честь тебе и слава.

Почему-то грустно было Савушкину, тоскливо на душе… И вовсе не из-за Ванюшкиной черствости, который, в отличие от Атыбая, в решительную минуту не вспомнил про их кровную дружбу. У них, у ребят, разные счеты друг к другу, да и честно говоря, мужики в общении между собой не особенно привыкли считаться. К тому же радость, она захлестывает, как вино, туманит голову, бывает, на радостях и мать родную позабудешь. Только потом вспомнишь, устыдишься.

На рискованное дело шел Ванюшка… Опасное до того, что, представив себе его, тошнота смертельная подступает. Шутка ли, при такой хилости принять укол, вышибающий сознание, а потом сутки пролежать в холодильнике среди трупов, где всякие: и тифозные, и туберкулезные, и даже умершие от скарлатины. На обессилевших людей тут сейчас градом разные болезни посыпались…

А ну как не очнется? Вывалят его там, за лагерем, в ров вместе с мертвяками, бульдозером заровняют — и капут. Пропал белобрысый говорун Ванюха, а лагерным пленным опять в безнадежности ждать конца.

Нет, почему же? Время еще есть, чтобы повторить.

Тогда придется посылать Атыбая.

16

Первым шагом, обусловленным боевым заданием, был выход на связь с партизанским отрядом — советским или польским, смотря по обстановке. В данной ситуации это, конечно, «Батальон хлопски», наверняка имевший исчерпывающие сведения о «Хайделагере» — Полторанин теперь в этом не сомневался. Да и проводник на партизанскую базу Ян Мисюра был под рукой.

Группу приходилось делить: здесь во главе с Братаном оставались радистка и Сарбеев (фактически небоеспособный из-за своей распухшей ноги), они — тоже втроем — уходили на встречу с польским командиром. Без капрала Гжельчика обойтись было нельзя, он превосходно знал польский и немецкий языки, к тому же, будучи в форме пехотного гауптмана на случай непредвиденных обстоятельств, фиктивно возглавлял тройку («обер-ефрейтор» Полторанин играл при нем роль офицерского денщика).

Собирались в сумерках. В боевом приподнятом настроении: радистка Анилья только что приняла вечернюю сводку Совинформбюро — нашими войсками освобожден Минск! А восточнее города — в котле все дивизии четвертой немецкой армии и недобитые остатки девятой армии. Поляки Янек и Гжельчик сияли от радости: это ведь на прямом пути к Варшаве!

Что касается Полторанина, то сообщение Совинформбюро его будто подхлестнуло, даже встревожило. Ведь если советские войска подходят к польской границе, значит, сроки выполнения боевого задания резко сокращаются. Надо спешить!

А спешить нельзя, потому что всякая торопливость разведчику противопоказана. Для него это были не пустые слова: именно из-за спешки и суетливости в августе прошлого года погибла под Золочевым вся его разведгруппа…

«Побеждающий становится неосторожным, притупляет осмотрительность» — надо крепко помнить эти слова полковника Беломесяца и не позволять ребятам расслабляться. Они вон, особенно поляки, чуть ли не в пляс пустились, капрал Гжельчик даже гармошку губную вытянул.

— Можно, командир? Только один такт ради такой победы.

— Нельзя! — хмуро сказал Полторанин, забирая гармонику из рук капрала. — Радоваться будем потом, когда победа придет сюда, в эти места.

Жалко, подпортил он парням настроение — так ведь нельзя иначе!

А вот Анилья удивила. Хлопнула крышкой, закрывая панель радиостанции, и громко сказала:

— Очень правильно! Командир Жорж — умный человек.

Полторанин хотел было и ей ответить резко, резонно: дескать, приказы в одобрении не нуждаются. Но промолчал: девчонка, что с нее возьмешь…

Долго потом — уже в пути, когда гуськом пробирались по темному лесу, — Полторанин вспоминал это придуманное радисткой «командир Жорж». Стало быть, он для нее Жорж — на европейский манер? Чудно…

Что ни говори, а она ему явно симпатизирует. Достаточно проследить их отношения с самого первого дня знакомства (а как познакомились?! Тоже ведь один-ноль в его пользу: она ребят-то так и не предупредила!).

Ему о ней тоже хорошо думалось. Правда, как ни странно, загадывать ни о чем таком серьезном не хотелось. Просто он был уверен, что у лих с Анильей не может быть общего будущего. Один раз даже представил, в самолете, перед прыжком, как бы со стороны вообразил: он, Полторанин, под руку с Анильей входит однажды в родную Черемшу. И аж вспотел от неловкости… Да там ребятня уличная животики надорвет, а старухи староверки плеваться вслед будут, увидав его спутницу: аспидно-черную, глазастую, не по-женски сухопарую.

Нет, конечно, красавицей ее не назовешь… А симпатичная — это точно. И еще есть в глазах у нее необыкновенная какая-то ясность, лучезарная теплота, от которой самому легко делается. И немножко совестливо…

К полночи разведчики вышли к реке. Залегли в прибрежных камышах, прямо на болоте: следовало ждать не меньше часа, пока закатится за горный хребет луна. Волосистая низина и была партизанским «окном», с припрятанной лодкой и легким камышовым шалашом.

Вымокли до нитки. С гор, с верховьев реки тянуло холодом, ребят знобило, и Полторанин разрешил им хлебнуть спирта из своей фляги. Он все это время пытался зафиксировать маршрут по светящейся стрелке компаса, но теперь понял, что окончательно сбился: слишком часто делали в пути крутые повороты, а кое-где, как ему показалось, даже отходили назад. Вел группу Янек, который, конечно, знал свое дело.

Оплавленные лунным светом хребты, речная свежесть и глухой полуночный говор воды вдруг напомнили детство, таежную студеную Выдриху, берега которой усыпаны белолобыми валунами. Вспомнилось, как в такое же полнолуние, надрав короб бересты для факела, лучили они с дедом Липатом спящих хариусов на перекате. Дед азартно и молодо сучил рукава, всякий раз крякал, всаживая острогу в стеклянно-прозрачную воду.

Невесело усмехнулся: а тут тоже будет похоже на ночную рыбалку. Только лучить станут немцы своими осветительными ракетами, ну а вместо остроги — очередь из крупнокалиберного «гувера»… Опасной казалась эта переправа на утлой плоскодонке, и можно лишь представить, каково им придется, если вдруг лодку осветят на середине реки. Сторожевые посты немцев ведь рядом.

Попытаться вплавь — бессмысленно. Ширина за сто метров плюс сильное течение. Нет, надо ждать полной темноты.

К счастью, страхи оказались напрасными: переправа прошла благополучно. Если не считать, что перегруженная лодчонка дала течь и пришлось лихорадочно вычерпывать воду консервными банками. К противоположному берегу приткнулись полузатопленными, но колено в воде.

Янек замысловато свистнул, и сразу из густого ивняка навстречу скользнули две тени. А еще через час они сушились и грелись в бревенчатом домике лесника, прихлебывая из кружек горячий чай, пахнущий смородиновым листом. Встречавшие поляки держались сухо, отчужденно, видимо, их смущала немецкая форма. Янек вытащил из рюкзака туго свернутый парашют, развернул его вдоль стены, демонстрируя переливы добротного шелкового полотнища, дескать, вот какой подарочек преподнесли «радзецки товажиши». Не помогло: хозяева щурились хмуро, поглядывая на парашют, и по-прежнему молчали. И газета «Гвардзиста» не помогла, свежие номера которой раздал полякам капрал Гжельчик.

Тогда Полторанин вынул из кармана губную гармонику, передал ее Гжельчику, кивнул: «Валяй!» Капрал, ухмыляясь, продул гармошку и лихо вывел первое коленце польской песенки «Червона ружа, бялы квят». Это была мелодия-пароль (как и слова эти служили устным паролем).

Тут сразу все встало на место. Появились улыбки, поляки дружно вразнобой заговорили, а на столе уже парило огромное, как таз, деревянное блюдо местных гуральских голубцов.

— Бардзо просим! — С лавки у печи поднялся рослый седоватый, стриженный под ежик партизан. — Я есть командир «Батальона хлопски» Армии Людовой. Витаем вас!

Полторанин с интересом оглядел командира: по правде сказать, он ничем особым не выделялся среди остальных (если не считать поношенного офицерского френча довоенного Войска Польского и конфедератки с пястовским орлом). А ведь Янек успел им многое о нем рассказать: герой Вестерплатте, сполна прошедший ад варшавского «Павяка»[33], один из руководителей подпольной львовской «Народной гвардии». Дважды побывал в лапах гестапо…