Гранит - Григорий Терещенко

Теперь замолчал Громов. Потом перешел на шутливый тон:

— Ишь какой хитрый, — всыпьте... А как тебе, чертушка, всыпать, если переходящее знамя вручим? Ты пока сам себя как следует покритикуй. Понял?.. — И Громов повесил трубку.

«Значит, мое персональное дело рассматривать на партийном бюро все же не будут, — подумал Григоренко.— Наверняка Боровик отстоял. — Вспомнив о нем, Сергей Сергеевич покачал головой: — Эх, Боровик, Боровик... Надо же было тебе за лопату хвататься! В бетонщики захотелось! Личным примером... И вот результат... Скоро ли еще встанешь?.. Знал бы ты, как сейчас нужен здесь!..»

Оксана Васильевна прошла мимо Любы, даже не взглянув на нее. Она решила выяснить, почему Сергей Сергеевич совсем ее не вызывает. Хотя у него, конечно, тяжелые дни после несчастного случая с теми ребятами, но все равно должен был бы встретиться с ней. Ведь любит же он ее! Мог бы, в конце концов, хотя бы позвонить!

— Добрый день, Сергей Сергеевич. Я к вам,— подняла она на Григоренко серые глаза, в которых словно вспыхнули голубые искорки.

— День добрый... Только вас, кажется, я не вызывал?

Оксана Васильевна сначала даже не поняла, что он ей сказал. Это было так неожиданно, что она растерялась.

Стояла и ждала неизвестно чего.

— Свои вопросы можете решить с главным инженером. Когда понадобитесь — я вас вызову.

— Вот как?.. Извините...

Оксана Васильевна побледнела. Она почувствовала, как сжалось сердце. Что произошло? Почему он так сух, официален? Почему не смотрит в глаза, а в голосе чувствуется даже раздражение? Неужели в секретаршу влюбился? Она смеялась, когда слышала такую болтовню, потому что знала, была уверена — он любит только ее, Оксану... Хотя все может статься. Поговаривают ведь, что Люба ночует у него на квартире. Конечно, нужно за дочкой присмотреть, ведь мать еще в больнице и должен же кто-то ему помочь. А она секретарь, работает вместе с ним... Младше его почти вдвое... Кому же, как не ей, и помочь?.. Однако помощь помощью, а любовь может прийти совсем неожиданно... По себе хорошо знает... Но если он и полюбил кого-нибудь, то разве это причина, чтобы не здороваться с нею, Оксаной, чтобы избегать встреч даже по работе?.. Нет, здесь что-то не так!..

— Сергей Сергеевич, что случилось? Вы, может быть, объясните мне? — Оксана Васильевна ждала, что он поднимет голову, посмотрит на нее, и она по глазам догадается о причине его неприязни.

Но Григоренко сидел, словно окаменев, устремив неподвижный взгляд в бумаги, беспорядочно разбросанные по столу.

Пауза затягивалась. Он не отвечал, не предлагал сесть. Оксана Васильевна стояла у дверей, готовая разрыдаться.

— Идите же! — произнес вдруг холодно Григоренко.

— Сергей Сергеевич!.. — тихо вскрикнула она.

— Идите, Оксана Васильевна, — повторил он глухо и добавил: — И прошу забыть все, что было между нами...

— Что произошло?

— Вы это знаете лучше меня.

Наконец-то он поднял голову и взглянул на нее. Но лучше бы не смотрел. Оксане Васильевне показалось, что его взгляд убивает, уничтожает. Такое в нем было презрение...

Поникшая, подавленная горем, так толком и не поняв, откуда такое свалилось на нее, Оксана Васильевна повернулась и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Вид у нее был, наверное, ужасный. Оксана это поняла, когда взглянула на Любу. В глазах девушки светилась откровенная радость: ну что, мол, допрыгалась, добегалась, теперь получай... Всегда выдержанная, спокойная, Оксана Васильевна вспыхнула и, наклонившись, многозначительно, с вызовом прошептала:

— Так вот ты какая — тихо-оня!.. Добилась все-таки своего...

Не успела Люба и слова в ответ сказать, как Оксана Васильевна выпрямилась, гордо, как всегда, подняла голову и уверенной походкой пошла по коридору.

Когда за ней закрылась дверь, Люба вскочила с места и без стука ворвалась в директорский кабинет.

Григоренко поднял голову. Затуманенными глазами взглянул на секретаря.

— Что тебе, Люба? — спросил он тихо.

— Сергей Сергеевич, прошу вас... Скажите прямо... может, мне лучше на строительство...

— Что случилось, Любочка? С чего ты взяла?

— Если бы вы слышали, что сейчас сказала мне Оксана Васильевна! Если бы вы видели ее! Она... она...

Из глаз Любы брызнули слезы.

Григоренко через силу улыбнулся.

— Успокойся, Люба. Не обращай внимания. И кроме того... — он умолк.

— Что — кроме того? — всхлипнула Люба.

— Ну-у... Кроме того, я привык видеть тебя каждый день... Кроме того, ты прекрасный секретарь... Кроме того, я не знаю, кем тебя заменить... Видишь, сколько этих — «кроме того»!.. Так что иди — и спокойно работай. А на Оксану Васильевну не обращай внимания.

В голосе Сергея Сергеевича звучали такие мягкие, ласковые нотки, что Люба зарделась, вытерла глаза и молча вышла из кабинета.

Боль утихала и возвращалась снова. Вдруг глаза ослепила яркая вспышка, и тут же раздался невероятный грохот. А затем опять наступила тишина. Белошапка с трудом поднял тяжелые веки.

«Я — жив... Вот окно... вижу небо и солнце...» Остап снова закрыл глаза, вздохнул. Откуда-то, словно из другой комнаты, донесся голос:

— Остап, родной мой, любимый!..

Собравшись с силами, он чуть-чуть повернул голову и увидел знакомое лицо. Но кто это? Наконец он все-таки вспомнил.

— Зоя?.. Ты?..

— Я, мой милый! Я...

Глаза Зои наполнились слезами.

— Ты плачешь?

— Нет, не плачу.

— А где Лисяк? Что с ним?

— Здесь я, здесь... — отозвался тот.

Остап, превозмогая слабость, всмотрелся, и из тумана выплыли очертания второй кровати.

— Разве взрыва не было?

— «Телята» не взорвались. Только капсюль...— сказал Лисяк. — А патрон был пустой, болванка. Помнишь, я два патрона принес...

«Что это он такое говорит?» — никак не мог сообразить Остап.

— Не знал я, что ты такой...

— Какой?

— Ну, такой... Не могу я объяснить, да не в этом дело... — замялся Лисяк.

Остап хотел приподняться, но острая боль снова прижала его к кровати.

— Почему так болит голова? И нога как не моя...

— Не волнуйся и попробуй заснуть, Остап. Тебе нельзя двигаться. У тебя сотрясение мозга и повреждена нога, — сказала Зоя.

«Я просто разбился, — подумал Остап, — прыгнул неудачно».

— Ты давно здесь? — спросил он Зою.

— Не говори об этом. Лежи спокойно, любимый...

Но ее тут же выдал Лисяк:

— С первого дня. Только когда оперировали — не было. Потом же все время с тобой. А я уже ходить могу. Сказали — выпишут через два дня.

— Помолчал бы, Лисяк.— Зоя положила на лоб Остапу свою горячую руку, и в тот же миг словно теплые волны подхватили Остапа и понесли куда-то в темноту. Он закрыл глаза.

Дверь распахнулась, и на пороге появился в белом халате Григоренко.

— Тсс, — приложила Зоя палец к губам и на цыпочках пошла ему навстречу. — Прошу, разговаривайте тихо. Он задремал.

— Ну как? Пришел в сознание? — шепотом спросил Сергей Сергеевич.

— Да.

— Про меня спрашивал, — поднял голову Лисяк.— Понять невозможно — правда? Разве мог я подумать, что ради меня кто-нибудь пойдет на такое?! Что вы на это скажете, начальник?

Григоренко пожал плечами:

— Думаю, что Остап поступил правильно.

— А мне кажется — нет, — возразил Лисяк. — Вы ведь ничего не знаете, директор. Когда он поправится, я при нем все вам расскажу.

— Хорошо. А пока — поправляйтесь. Набирайтесь сил. Вам есть над чем серьезно подумать.

— Да. Теперь я многое понял...

В это время в открытом окне появилась черная стриженая голова Сабита.

— Ты как сюда забрался? — замахала на него руками Зоя. — Это же второй этаж!

— Тихо! Только мало-мало посмотрю на Остапа. Меня снизу двое держат. Я на плечах у Вано стою... Как он тут? — кивнул Сабит в сторону Остапа.

— Спит... Не шуми!..

— Ай-ай-ай! И туримтай тут!.. Плохой человек! Плохой!.. Такого парня мало-мало не угробил!

— Ассал ам алейкум, Сабит! Ругай меня, ругай! Виноват... — усмехнулся смущенно Лисяк. — Ругай меня... Заслужил!

— Шакал ты! Шакал!

— Тише. Сабит! Не ругайся! Тут же больница! — зашептала Зоя.

Сабит еще раз посмотрел на Остапа, покачал головой и, как привидение, исчез за окном.

Зоя и Григоренко вышли из больницы и сели на лавочке в скверике.

— Ушла я от Комашко, Сергей Сергеевич. Навсегда ушла. — Сказав это, Зоя почувствовала, будто сбросила с себя тяжелые цепи, которые сковывали ее.

— Бросили Комашко?.. Ничего не понимаю... Почему?

Зоя помолчала, словно мысленно охватывая все, что с нею произошло. Потом коротко сказала:

— Потому, что я люблю Остапа...

— Вот как! — в голосе Григоренко непроизвольно прозвучала ирония.