Гранит - Григорий Терещенко

— Вот как! — в голосе Григоренко непроизвольно прозвучала ирония.

— Вы не так меня поняли, Сергей Сергеевич,— вспыхнула Зоя. — Я люблю его и сейчас, и раньше любила. Еще до того, как он попал в тюрьму... из-за меня...

— Из-за вас?!

— Да... Он тоже любил меня. Очень... Он спас меня от тюрьмы!

— Почему же... — Григоренко хотел спросить, почему она не дождалась Остапа и что означает «спас от тюрьмы!», но спохватился.

Зоя поняла это и не обиделась.

— Я была так подавлена... Меня обманули... сказали, будто бы Остап давно освободился и нашел себе другую... В трагической ошибке, которая принесла и мне и Остапу столько боли, я виню прежде всего себя...

Григоренко молчал. Лишь несколько раз вздохнул, видимо вспомнив что-то свое, сокровенное.

— Понимаю вас... И сочувствую.

— Спасибо... — прошептала Зоя и перевела разговор на другое: — Только что приходила моя свекровь. Ее в больницу не пустили, так она передала мне вот это письмо. Прочитайте.

— Зачем же я буду читать чужие письма?

— Нет, прочитайте... Увидите сами — у меня с ним все кончено... Навсегда.

«Зоя, как ты могла так поступить — уйти от живого мужа к другому!.. В полном ли ты уме? Пока не поздно — опомнись! Возвращайся домой. Арнольд все простит. Он добрый... Возвращайся, мы ждем тебя, Зоенька».

Григоренко читал, но смысл письма не доходил до сознания, все его внимание сосредоточилось на почерке. Точно таким же почерком написаны все анонимки: в горком, прокуратуру... Явно — одна рука!

— Зоя, вы уверены, что это писала мать Комашко? — спросил он с волнением.

— Конечно. Это ее почерк.

— Так, так. Скажите, а вы не могли бы оставить мне на некоторое время это письмо?

— Пожалуйста. Мне оно совершенно не нужно. Я к ним никогда не вернусь.

Григоренко машинально попрощался с Зоей и медленно пошел по улицам города.

Стоял теплый осенний день. Ярко светило солнце. Но Сергей Сергеевич ничего не замечал вокруг.

«Так вот кто, оказывается, поливал меня грязью! Все теперь становится ясным — анонимки писала под диктовку Комашко его мать. Что ж, пришло время делать выводы...»

Максим Капля лежит с открытыми глазами. Время давно за полночь перевалило, а сон никак к нему не идет. Жена рядом ровно и глубоко дышит, что-то бормочет во сне, а он смотрит застывшим взглядом в потолок, и страх все сильней и сильней охватывает его.

Носятся слухи, что Сажа где-то влип... Лисяка словно подменили. После того как спас ему жизнь этот Белошапка, Лисяк заявил ребятам, что с прошлым покончил, «завязывает» навсегда. Будет теперь жить по-новому, так, как Остап.

Что будет, если Лисяк пойдет и обо всем заявит? Если расскажет о пожаре, об украденном двигателе?.. Да что двигатель! Мелочь, нашелся же... Даже пожар не так уж страшен. Отговорился бы. Мол, спьяну окурок бросил, и все...

Не дает покоя Максиму Капле другое. Давняя история, что произошла зимой сорок третьего... Подполье, антифашистские листовки, потом диверсии, в которых он не участвовал, но знал о них. Потом... потом... Нет, лучше и не вспоминать! Его схватили, бросили в тюрьму, били... И он не выдержал. Рассказал все... Начались аресты, расстрелы... Затем ему устроили фиктивный побег, чтобы выявить тех, кто еще остался на воле...

Правда, ему больше не пришлось предавать других — Днепровск освободили... Потом фронт. Чудом выжил, хотя мог и погибнуть. Вернулся домой без опаски, потому что из подпольщиков, кроме Шевченко и еще двух-трех молодых пареньков, которые никак не могли знать о его измене, никого не осталось. Даже героем иной раз себя чувствовал и в праздники вешал медали на лацкан пиджака. Однако страх продолжал точить его сердце... А что, если старик Шевченко кое-что припомнит да начнет сопоставлять факты? Или найдутся новые документы, где будет его имя... Взять хотя бы эту проклятую ложку!.. Хорошо, что надпись полностью не сохранилась, помогло время... А ведь он уверен, что там стояла его фамилия...

Да, покоя теперь не будет. Возможно, уже началось даже расследование... Надеялся, что во время пожара погибнет Шевченко. Так нет же — его спасли. А от него многое могут узнать. Начнут копаться, расспрашивать, сопоставлять... Так ниточка и доведет до клубочка!..

Он вздрогнул.

— Бежать! — прошептал Капля. — Бросить все к чертям и бежать. Хорошо, что есть еще один, запасной, паспорт... Страна велика. Можно махнуть в Сибирь, на Дальний Восток или на Урал... Ищи ветра в поле!.. Поживу полгода, год — и дальше... Золотишко есть. Если с умом, то можно и сбыть... Да-а, завтра же подам заявление об увольнении и — айда!..

Он растолкал жену.

— Что тебе? Снова печень болит? — спросила она зевая.

— Нет. Да проснись ты!

— Ну, чего тебе?

— Давай уедем отсюда! Немедленно!

— Да ты что? В самом деле заболел?

— Да не болен я! Надо уезжать. Понимаешь?.. Одну махинацию провернул, неудачную... Откроется — тюрьма!

— А как же дом?

— Дом продадим.

Пораженная услышанным, жена молчала.

— Я выеду дня через два-три. Но ты никому — ни гугу! Тем временем ты продашь дом. А когда устроюсь, приеду за тобой. Поняла?.. Деньги на житье я тебе оставлю...

Капля встал с кровати, взял топор и приподнял одну из половиц. Нащупал металлический сундучок — вытащил, открыл. Там лежали пачки денег. В отдельной банке звякнуло золото: кольца, коронки, сережки...

Яков Самохвал, покачиваясь, как-то бочком вошел в кабинет Комашко, уселся на стул возле двери и с издевкой спросил:

— Ну что — ушла и от тебя? Дурак ты, Арнольд, вот что я тебе скажу!

Комашко вытаращил глаза.

— Как вы смеете! — подскочил он с кресла. — Вы пьяны!.. Вы...

— Сегодня я все смею! Пьяному — море по колено! Впрочем, не это главное. Ты не знаешь, что Зойка сначала ушла от меня к тебе, а теперь от тебя к Остапу... Ха-ха-ха!..

— Вон отсюда! Я не желаю выслушивать пьяную болтовню!

— Присядь, не горячись, инженер. Будь я трезвый, не сказал бы тебе правды. Сперва я любил ее. И Белошапка. Ну, как ты знаешь, Белошапка в тюрягу угодил. Я хотел жениться на ней. И женился бы, если бы не появилась твоя морда! Ушла она от меня, на твои деньги позарилась. Теперь мы с тобой равны — и к тебе она тоже не вернется...

Комашко сел за стол и обхватил голову руками. Не драться же ему с пьяным!.. Больше всего встревожило то, что Самохвал может разболтать об этом кому угодно. Наконец собрался с духом и сказал:

— Ладно, понял. Теперь иди. Завтра будет приказ. Ты пришел на работу пьяным.

— Приказа не будет. На вот, заявление. Увольняй!.. Не хочу видеть довольную морду Белошапки!.. Он мне поперек горла стал. А тебе? Ты будешь терпеть? Отвечай! Будешь?

— Ну, знаешь, это уже слишком! — Комашко взял заявление, прочитал его и положил на край стола.

— Я пошел. Да только ты не задирай нос, инженер. Теперь мы с тобой равны!

Самохвал ушел, а Комашко долго смотрел пустыми глазами в окно.

Остап получил костыли, но начать ходить с их помощью все не решался. Стеснялся Зои.

— Да ты попробуй, Остап, — улыбнулась она ему.— А я тебе помогу.

Остап засмеялся и ответил:

— Не надо. Не хочу, чтобы ты меня, как ребенка, учила ходить. Ты должна всегда видеть меня сильным, а не беспомощным.

— Таким я и вижу тебя... Ой, Остап, ты ничего не знаешь... Теперь я живу одна. Нашли мне комнату. Когда сажусь завтракать, ставлю два стула. Один — твой! Эх, скорее бы тебя выписали!.. А пока — давай помогу...

Остап сделал два шага к окну и пошатнулся. Перед глазами завертелись зеленые круги. Еле добрался до кровати.

— Тебе плохо, Остап? Отдохни, милый...

Он послушно сел на кровать. И стал смотреть через распахнутое окно на позолоченный осенью сад. Зоя примостилась рядом.

— Сегодня впервые была на работе. Знаешь, кто меня встретил и удивил?.. Лисяк. Подошел и говорит: «Я все про вас знаю. Самохвал рассказал. Пьяный был и рассказал. Теперь мы с вами вдвоем будем оберегать Остапа. Для нас обоих он жизнью своей рисковал...» — Зоя немного помолчала, а потом проговорила: — Мне кажется, что Лисяк становится лучше. Седина ему даже к лицу...

— Я полежу немного, Зоя. Извини, мне что-то тяжко.

— Я помогу тебе... Вот так! — Ее руки осторожно и нежно помогли Остапу лечь.

— Можно спросить тебя? — немного погодя прошептал Остап.

— Тебе все можно...

— Что говорит Комашко?

Зоя наклонила голову. Щеки ее побледнели. Задрожали пальцы.

— Может, лучше не рассказывать об этом?

— Надо. Я должен все знать.

— Приходил ко мне с бутылкой вина. Сел у стола и начал: «Давай выпьем и помиримся. К чему нам эта ссора? Я все забуду, все тебе прощу». Я, как могла спокойно, ответила, чтобы он уходил от меня и никогда больше не появлялся. Сказала, что не люблю его и никогда не любила, потому что сердцем всегда была с тобою, Остап.