Архетип Апокалипсиса - Эдвард Ф. Эдингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Книга Откровения, однако, предлагает нам нечто противоположное тому, что грезилось Ницше. Никто не глотает жаб, напротив, они извергаются из уст, характер отношений с этим низменным началом здесь оказывается другим. Приведу вам в связи с этим любопытнейший апокалиптический сон из записанных Хиллом:
Я нахожусь в пустыне, недалеко от города Аламогордо [где проводились первые опыты атомных взрывов]. Я открываю дверь разбитого домика с жестяной крышей и вижу моего отца. Он сияет, полон достоинства и держится совсем не так, как он, заядлый алкоголик, ведет себя в реальной жизни. Он говорит мне, что время пришло и указывает на дверь. Я взволнован и озадачен, но причину своего волнения понять не могу.
Вскарабкавшись на видавший виды велосипед, я мчусь вниз по склону к лежащей у подножья пустыне. Горизонт открыт, и на темнеющем небе видно мерцание городских огней. Воздух ощутимо заряжен, кажется, что вот-вот ударит молния. Я вдруг понимаю, что сейчас упадет ядерная бомба и мчусь навстречу ей, на Уровень Ноль. В реальной жизни я вряд ли испытал бы в подобных обстоятельствах большую радость.
На Уровне Ноль молний нет, зато гремит гром. Вместо бомбы, паря на перепонках, легко, как перышко, на землю спускается лягушкоподобное существо около метра в длину.
Едва опустившись на землю, существо, однако, тут же подвергается атаке со стороны местных жильцов. Они избивают его, не ведая пощады. Я прихожу на помощь несчастному созданию в тот самый момент, когда они собираются полить его бензином и поджечь.
Я читаю ему детские книги и надеюсь, что оно выучит английский. Мой новый друг мудр, однако проявляется это по большой части в его играх. Он ловко шныряет от одной кроличьей норы к другой. Я не могу до конца понять его, но нутром чувствую, что, играя, он демонстрирует изрядный ум – как это делают дети[11].
Примечательный сон. Мы ничего не знаем о человеке, которому он приснился, однако мы не можем не заметить, что его поведение во сне по отношению к лягушке прямо противоположно той картине, которую рисует Откровение. Для христиан жаба или лягушка – сугубо негативный образ, неслучайно люди во сне доходят до того, что пытаются испепелить несчастное животное. Возможно, сон свидетельствует о том, что в душе сновидца назрел эмоциональный конфликт. Однако эго находит в себе силы поступить единственно верным в данном случае способом: принять слизкое болотное создание, этот источник чумы и демонического, и осознать, что оно несет в себе мудрость и может сослужить верную службу в процессе индивидуации.
Юнгианский комментарий к "Апокалипсису Иоанна Богослова".
Глава 9. Откровение: части 19, 20
Страшный суд
Итак, мы подошли к важнейшей теме – к описанию Страшного Суда. Попробуем разобрать ее. Иоанн сообщает нам следующее:
И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места. И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими. (20:11-12)
Здесь мы сталкиваемся с теми образами, которые сформировали одно из важнейших христианских убеждений; впервые оно было сформулировано в четвертом веке в молитве, называемой Символом Веры. В ней кратко излагается суть христианского мифа. Вот православный вариант этой молитвы:
Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящего, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки. Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Аминь[1].
Тема Последнего суда, конечно же, встречается не только в Символе веры; это один из архетипических образов, важных для любой религии. Религиозные учения, однако, стремятся отстрочить Судный день на как можно более неопределенный срок, например, перенести это событие на время после жизни. Христианство откладывает Страшный суд до конца эона. Цель всегда одна: избавить индивида от прижизненного переживания Суда[2]. Если хорошенько задуматься, можно понять, что стоит за таким подходом: всякому страшно вдруг подвергнуться одновременно объективной и окончательной оценке. Брэндон написал на эту тему превосходную книгу – «Суд мервых», где собрал материал разных мировых религий, но, как это часто у нас бывает, книга не переиздается[3]. Брендон пишет о религиях Египта, Месопотамии, об иудейских и греко-романских представлениях, о христианстве, исламе, религии Персии, об индуизме, буддизме, а также о верованиях Китая и Японии. Такой широкий охват позволяет увидеть, насколько универсальна рассматриваемая нами тема. Я коснусь трех ветвей религиозной мысли: Библии, греко-романской культуры и Египта, - но стоит помнить, что если тема Суда всплывает в анализе, поле для интерпретаций крайне широко.
Вполне очевидно, что появление Самости часто является для эго своеобразным вызовом на ковер, где проверяется: 1) как, собственно говоря, живет человек; 2) какова психологическая позиция эго. Вторым пунктом я внес некоторое уточнение, так как при проверке важны не только конкретные поступки человека, но и факты психологический жизни, а они не всегда очевидны. Сама мысль о том, что такой суд возможен, пугает человека, и его стараются отложить на как можно более неопределенный срок. Мы, глубинные психологи, должны понимать, что за
