Думать не будем пока ни о чем (СИ) - Субботина Айя

Внизу, когда захожу в ванну, чтобы почистить зубы, наталкиваюсь на маму Очкарика. Здороваюсь, благодарю за гостеприимство и самые мягкие в моей жизни подушки, а она почему-то широко улыбается и хлопает глазами, как и ее дочь.

— Надеюсь, душ вам тоже понравился, Антон, — наконец, рассекречивает смысл своего выражения лица.

Я смеюсь. Стыдится мне нечего: мы взрослые люди, мы встречаемся, мы трахаемся.

— Антон… — Лицо мамы Очкарика становится взволнованным. — Я понимаю, что родители не должны лезть в отношения детей и надеюсь, вы ничего такого не подумаете, но… Пожалуйста, берегите ее. И если все это несерьезно… если вы уже сейчас знаете, что не хотите ничего серьезного… Не обижайте мою девочку. Она… очень ранимая. И совершенно беззащитная.

С мамами всегда так: они думают, что каждый мужчина, которого их дочери приводят в дом, едва переступив порог готов с уверенностью сказать, какие у него планы, когда он планирует сделать предложение и где будет жить будущая семья.

И все же сейчас это что-то другое.

— Я бы не стал морочить ей голову, Светлана Алексеевна.

Она улыбается, как любой человек, чье имя запоминают с первого раза и произносят без дурацких оговорок. Но улыбка тут же сходит с лица, и меня ждет еще одна загадочная фраза.

— Ей сделали очень больно, Антон. Йени не умеет защищаться от всего, что может ее ранить.

И сбегает, оставив меня наедине с монологом, который я снова и снова прокручиваю в голове, когда умываюсь и чищу зубы. Понятно, что с малышкой не все в порядке, но это проблема многих женщин. У каждой уж в двадцать такой набор костей в шкафу, что хватит собрать не один скелет. И чутье подсказывает, если спросить Очкарика в лоб, она только сильнее закроется?

Из ванной выхожу уже с совершенно трезвой головой и твердой уверенностью, что малышку нужно забирать под крыло. В конце концов, я всегда старался как можно раньше «испытать» девушку бытом. И никогда не скрывал, что делаю это намеренно, чтобы и она тоже проверила, подхожу ли я ей.

— Дурак! — слышу откуда-то из-за плеча, и руки обхватывают мою шею, притягивая как для поцелуя.

Наташка в хлам.

— Какой же ты дурак, — шепчет заплетающимся языком, очень плохо изображая секс-бомбу. — Я же тебя только люблю. А ты меня любишь, меня, меня. Скажи только — и все будет, как раньше. Зачем тебе эта дура? Меня позлить? Я ревную, доволен?!

— Ты вообще что ли ебанутая?! — пытаюсь оторвать ее руки, но вцепилась как клещ.

— Ты же мой, — продолжает бывшая. Здоровенный камень на ее пальце переворачивается и царапает мне шею. — Помнишь, как нам хорошо было? Как на фестиваль ездили, помнишь? А как не спали до утра?

Я не успеваю избавиться от нее, когда входная дверь открывается.

И долговязый молодой мужик, кажется, муж Вики, смотрит на нас, как на застуканных в процессе траха любовников.

Самое херовое то, что Наташка стоит спиной и не может видеть своего почти_родственника. Поэтому продолжает карабкаться по мне, словно я какой-то пьедестал, на котором она собирается восседать так долго, сколько захочется ей самой, а мои желания — это все хрень и блажь, потому что ей виднее. Потому что в ее вселенной я люблю ее до усрачки, а ее задача — помочь мне с признанием.

Приходится применить силу, чтобы оторвать ее от себя. Буквально отодрать, за плечи, морщась от боли, которую ее ногти оставляют на моей коже даже через одежду. Наташа предпринимает еще одну попытку обнять, но на этот раз я грубо разворачиваю ее лицом вперед.

Она действительно крепко набралась, и в общем за все время, что я ее знаю, это чуть ли не впервые. Видимо, не такая уж сладкая семейная жизнь, даже если на пальце — целое маленькое состояние.

— Что?! — в наглую накидывается на мужика, который изображает соломенного бычка и в наглую нас рассматривает. — Не пошел бы ты к жене?

Он как-то очень нагло показывает ей средний палец.

— Тебя муж ищет, верная ты наша. — Мужик говорит с ней нагло, грубо. Вызывает уважение, которое, чувствую жопой, вот-вот закончится.

Со стороны мы выглядели как парочка, которая настолько «оголодала», что решила в наглую поебаться прямо под носом у своих вторых половин. И нет ни единого повода думать, что на самом деле я пытался избавиться от этой бабы даже еще сильнее, чем когда вывозил ее тряпки в камеру хранения.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Возможно, в голове Наташки случается проблеск просветления, потому что она перестает корчить крутую телку, смотрит на дверь, потом на меня и на мужика, и все-таки уходит. Но на прощанье так лупит дверью, что мы с мужиком синхронно морщимся.

Вспомнил, его Вадим зовут.

— Не трогай ее, — без вступления, вдруг, говорит он.

— Я не таскаюсь с чужими женами, — спокойно встречаю явную попытку меня прессовать. — Но ты можешь думать, что угодно.

— Я не про эту… — Брутала корчит, а вот назвать Наташку крепким словом язык не поворачивается. Могу поспорить, что в детстве играл на пианино, был отличником и не дергал девочек за косички. — От Йени отстань. Она хорошая. Не для говна.

А вот это уже что-то новенькое и интересное.

На друга детства вроде не похож, хотя по возрасту явно ровесник моей малышки и ее подруги. За столом они с Йени не обмолвились и парой слов, значит, общаются редко и явно не стремятся наверстать упущенное. Но вот эта интонация, эти обиженные бровки-домиком.

— Ого, — прищелкиваю языком. — Ревнивец в полный рост?

— Ну ты и мудак, — кривит рожу Принц печального образа. — Хочешь трахать эту курицу — забирай и трахай, всем вообще по херу. Йени оставь в покое. Она слишком хорошая для вашего романа на троих.

Он явно собирается поучить меня еще и кулаком, но я успеваю угадать и шаг, и руку, и даже место, куда Пьеро собирается меня двинуть. Так что ловлю его руку на лету, прямо за запястье, и заламываю за спину. Научили друзья-товарищи таких вот сохатых успокаивать, да и должность обязывает на всякий случай держать себя в форме.

Больно я ему не делаю, просто фиксирую, чтобы замер в идеально пригодной для внимательного слушания позе.

— У тебя, дружок, жена и пацан. А мы с малышкой свободные люди и как-нибудь сами разберемся, что нам делать. Будешь на нее и дальше слюни пускать — что-нибудь тебе сломаю. Возможно даже ноги.

Он что-то мычит, но, нужно отдать должное, пытается достойно сопротивляться.

— Вот и ладненько. — Отпускаю Вадима и не без удовольствия наблюдаю, как он морщится от боли в плече. — Все, свободен. Следующий, блядь, кто еще не поучил меня жизни?

— Думаешь, ты один такой? — не унимается гандон. А ведь я наивно поверил, что одного раза ему будет достаточно. — Что можно заморочить девчонке голову, получить в наследство папочку со связями, счета в банках, золотой билет в жизнь и спокойно трахать всех вокруг?

Что он, блядь, несет?

Спросить я не успеваю, потому что в дверях появляется Очкарик, несколько секунд переводи взгляд с него на меня и обратно и с тревогой спрашивает, ничего ли у нас не случилось. И мое профессиональное чутье подсказывает, что она знает, из-за чего может быть сыр-бор.

Хорошо, что Пьеро сваливает, хотя бы под конец спектакля догадавшись заткнуться.

— Что-то случилось? — не унимается Йени, и глаза за стеклышками очков становятся огромными зелеными блюдцами.

«Может, это ты мне скажешь, что случилось?» — мысленно спрашиваю я, а вслух говорю:

— Да мы так, просто поболтали. Странный он.

Малышка даже не подозревает, что выдох облегчения выдает ее с головой. Точно знает повод, по которому мы с этим сохатым могли бы пободаться.

— Мы все одноклассники: я, Вика и Вадик. Он часто за меня вступался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Значит, малыш, скажи ему, твои косички больше не его проблема.

И хрен с ним, что звучит ванильно.

Моей писательнице это нужно, иначе бы она не улыбалась сейчас до самых ушей.

Глава тридцать первая: Антон

И все же этот благородный Пьеро испортил мне весь день, потому что хрень, которую он нес о золотом билете и пропуске в жизнь, занозой торчит в моей голове.