Владимирские Мономахи - Евгений Салиас

В герберге на рассвете остановился приезжий из губернского города, прибывший на почтовых лошадях… барин, еще молодой, и офицер. Он лег отдохнуть и еще, должно быть, не просыпался… Денщик же его на вопрос Змглода заявил, что барин, офицер гвардии, приехал представиться барину Аниките Ильичу и предполагает проснувшись тотчас идти в дом.

— Чего же ты с этим лезешь по винтушке!.. — рассердился Аникита Ильич… — Докладываешь, когда я еще, видишь, пилю… Что ты — ума решился?

— Потому я порешил поспешить… — начал Змглод, но барин, сердито замахиваясь «голландкой», которую вытащил из бревна, крикнул:

— Когда же это было, чтобы ты бегал докладывать о приезжих, не дав мне одеться и лба перекрестить! Хочешь, пошлю тебя на скотный на неделю коров доить…

— Аникита Ильич, — медленно и сурово заговорил обер-рунт, — коров доить я пойду, коли глуп, а вы дайте досказать. Я еще в разуме своем и знаю, что творю… Дело если не важное, то совсем особое…

— Ну?.. — спокойнее отозвался старик вопросительно.

— Я спросил, по долгу своему, звание и имя приезжего, чтобы доложить вам в обыкновенный час, но солдат ответил, что ему барином строжайше запрещено сказываться… Хоть, говорит, убей, не скажу, кто мы такие… А вот когда мой барин встанет да побывает у вашего барина, то вы все здесь ахнете и зачешетесь, как угорелые… Ну, как я ни бился, ничего не добился… Вот и пришел доложить, что ждет вас внезапу диковина какая-то… а не просто приезжий…

— Умница! Молодец! И был и остался молодцом! — воскликнул Аникита Ильич.

И, бросив пиление, он тотчас прошел в кабинет, весело усмехаясь… Через минуту, не выдержав, он кликнул Масеича и, отпивая свое мутно-белое снадобье, выговорил:

— Масеич… слыхал? А знаешь, кто этот офицер? Зачем приехал?..

— Знаю, — ответил камердинер холодно.

— Ан, врешь! He знаешь!.. И не можешь знать.

— Ан, знаю…

— Врешь, говорю тебе! — вскрикнул Аникита Ильич.

— Не вру, сказываю я вам! — вскрикнул и Масеич.

— Ах, идол упрямый… Так говори, а я молчать буду. Говори. Кто?

— Сынок чей-либо… Из тех, кому вы в Питер писали из-за барышни… Что? — подсмеиваясь ответил Масеич.

Аникита Ильич молчал и улыбался.

— Мудрено, вишь, догадаться… Вы думаете, вы одни на догадку прытки…

— Правда, Масеич… И знаешь, по-моему, кто… который из сынков?.. Завадский… либо князь Устюжский… Ну, что ж, слава Богу. Только давай Бог, чтобы ко двору пришелся… А зря за первого попавшегося гвардейца я Высоксу не выдам замуж, тьфу! то бишь Дарьюшку не выдам…

И Аникита Ильич, несколько волнуясь, не допил свое питье и приказав растворить. все двери, чтобы доступ к нему был тотчас свободен, начал свои занятия делами…

Не прошло получаса, как тот же Змглод явился со стороны коридора и приемной с новым докладом.

— Барин-офицер уже собирается выходить из герберга в полной амуниции… А она такая диковинная, какой я никогда еще, да и никто не видал в Высоксе.

И по описанию обер-рунта Аникита Ильич понял, что офицер — гусар. Это удивило и пуще взволновало бывшего измайловца.

В ту же минуту в приемной, в коридоре и в канцелярии все будто шевельнулось… Весть, добежавшая снизу, всполошила весь верх.

— Диковинный офицер из столицы к барину…

Но нежданный гость и его невиданный еще в Высоксе мундир оказались пустяками сравнительно с тем, что случилось затем и вихрем разнеслось повсюду, заставив ахнуть от удивления всех, начиная от пораженного известием барина и кончая последним рабочим.

Заведующий канцелярией Пастухов ввиду важности гостя добровольно взял доклад на себя. И едва появился в приемной молодой и статный гусарский офицер, как он спросил его и вошел к барину со словами:

— Желает представиться и засвидетельствовать вам свое почтение поручик Дмитрий Андреевич Басман-Басанов…

Когда Пастухов простодушно передал эти слова барину, то Аникита Ильич остолбенел, затем переменился в лице и будто задохнулся… Затем он поднял обе руки и едва слышно проговорил не своим голосом:

— Если переврал… в солдаты… лоб забрею, если напутал!..

Пастухов побледнел от страха… Ему казалось, что он передал верно… Но ведь на грех мастера нет. Вдруг, окажется, маху дал.

Увидя, что управляющий канцелярией собирается бежать из комнаты, вероятно, для переспроса, Аникита Ильич крикнул:

— Стой!.. Идол…

И старик, страшно взволнованный, прошел два раза по комнате, потом сел. Через полминуты он уже спокойнее спросил:

— Он сказал Дмитрий Андреевич Басман-Басанов… или сказал просто… Басанов?..

— Сдается… — залепетал Пастухов… — сдается мне, что изволил сказать Басман…

— Ну, вот… вот и лоб! — странным боязливым голосом произнес Аникита Ильич. — Да! За этакое… за этакое замуровать живьем надо…

Пастухов стоял уже бледный, как полотно и хотел что-то вымолвить, но посинелые губы только дрожали. Голос и вид барина испугали его больше, чем угроза.

Действительно, ничего подобного теперешнему своему состоянию давно не испытывал старик. Смерть сына Алексея его не поразила, ибо он ее ждал… Только смерть брата Саввы Ильича так же когда-то взволновала его и заставила кровь стучать в висках.

Все, что сотни раз мерещилось ему со дня смерти сына и во сне и наяву, о чем он мечтал, как юноша или как малый ребенок, зная, что желание это есть несбыточная мечта… теперь внезапно стало делом, действительностью…

Высокса после его смерти будет по-прежнему принадлежать Басман-Басановым и так… на сто лет… и больше…

«Но Басман ли он?!» — мысленно восклицал он теперь, боялся, трепетал… Вдруг сейчас окажется, что конторщик, осел, врал… Басановых много в России. Черта ли в них! Есть и мещане Басановы… Но Басман-Басановых нет больше. Он один, последний… Поэтому как он мог сам так малодушно сразу поверить дураку-конторщику и допустить себя до того, что все нутро у него будто перевернулось! Зря, без причины, из-за идола, который переврал. Ему, животному, что Басанов, что Басман-Басанов — все одно… Им всем, что им Высокса: что с ней будет, чья она будет?!

— Да… да… — едва слышно зашептал Аникита Ильич. — Если переврал… если меня зря хватил ножом в самое сердце… за это… не знаю сам, что с тобой сотворю…

Пастухов опустился на колени, всхлипывая…

— Цыц, проклятый… Услышат… что подумают! — прошептал старик. — Проходи… в спальню иди…

Управитель канцелярии, совершенно пришибленный приключившейся бедой, поднялся и на носках прошел в спальню…

— Ах, какая обида… — зашептал Аникита Ильич, оставшись один. — Ах, обида! Вот не ждал… Поверил на мгновение ока, и всего перетряхнуло… Понятно, что просто Басанов и лезет ко мне… Думает, идол, что его мещанское прозвище — то же, что и мое… Ну, ладно… погоди. Я вот тебя сейчас приласкаю. Будешь, Басанов, помнить Аникиту Басман-Басанова.