Заклятое золото - Эльза Вернер

— То, что не могу доказать, — ответил Эрнст с грубой откровенностью, — и что, вероятно, вообще нельзя доказать. Мой отец, по-видимому, ничего не подозревал, по крайней мере, в своем предсмертном письме он не делал ни малейших намеков, но зато эта мысль засела мне в голову, как только ко мне вернулась способность ясно мыслить и рассуждать, и с тех пор не покидает меня. Я многие годы искал доказательств с проницательностью юриста и лихорадочным страхом человека, желающего во что бы то ни стало спасти свою честь и честь умершего отца, и не находил, так как все следы были уничтожены. Когда произошла катастрофа, я ведь был далеко от Берлина, но Рональд утверждал, что он сразу же после самоубийства хозяина обнаружил отсутствие вкладов, и сваливал всю вину и ответственность на умершего.

Эдита страшно побледнела; она судорожно сжала руками спинку кресла, возле которого стояла, и, наконец, с трудом проговорила:

— Но ведь это — лишь подозрение… никаких доказательств нет… вы сами говорите это…

— Да, но истину я узнал другим путем. Все было кончено, крах нашего дома был бесспорен. С помощью Рональда я привел в порядок все, что было можно, и вслед за тем он пришел попрощаться со мной. До той минуты я ни словом, ни взглядом не выдал ему своего подозрения, когда же мы очутились с глазу на глаз в рабочем кабинете моего покойного отца, я не выдержал и бросил ему в лицо обвинение: «Виновник этого — вы!».

— И что же тогда? — едва слышно произнесла Эдита.

— Тогда… тогда я увидел, что он страшно побледнел и вздрогнул, и в его глазах отразился страх быть разоблаченным. Разумеется, это длилось не более минуты, так как он быстро смог опомниться и прийти в себя. К нему вернулось самообладание, самоуверенность, и он с холодной усмешкой отверг мое обвинение, потребовав доказательств моей «безумной выдумки», и, пожимая плечами, спросил, неужели я, в самом деле, намерен показать перед всеми, что в припадке отчаяния лишился рассудка. — Тут Эрнст остановился, как бы в ожидании ответа, когда же его не последовало, закончил с оттенком грусти: — На самом деле я был далек от мысли выступить с гласным обвинением. Смерть моего отца для всех явилась как бы его собственным признанием в своей виновности, и если бы я выступил со своими обвинениями, не имея в руках никаких доказательств, то меня, пожалуй, и действительно сочли бы за сумасшедшего. Но, тем не менее, мое убеждение с той минуты окрепло, а Рональд стал моим смертельным врагом!

Эдита продолжала неподвижно стоять с таким выражением в глазах, как будто они смотрели в пропасть. Первая встреча ее жениха с Раймаром в ее присутствии, его бурный гнев и упорное желание узнать, о чем тот говорил с его невестой, его дикая ненависть к человеку, которого он хотел уничтожить и которого явно боялся, — все это теперь пришло на память Эдите и говорило не в пользу Рональда. Судорожная дрожь пробежала по всему ее телу, и она с упреком сказала Раймару:

— И это вы говорите мне теперь!

— Потому что я должен сказать! — серьезно возразил он. — Ведь вы не считаете меня способным на низкую месть? Вы знаете, Эдита, что в Гернсбахе, узнав, что вы — невеста Рональда, я не сказал вам обо всем этом ни слова. Я думал, что разоблачения, содержащиеся в моей брошюре, и процесс, как его последствие, избавят вас от этого рокового человека. Я рассчитывал на вмешательство вашего батюшки, на то, что он нарушит данное слово, более того — я считал его уже нарушенным, и вдруг слышу вашем намерении принести себя в жертву какому-то ложному долгу. Пусть так, но знайте же, кому вы приносите свою жертву!

Эдита вдруг гордо выпрямилась и произнесла с твердой решимостью в голосе:

— Я узнаю это! Он должен дать мне ответ на все.

— Вам, любимой им девушке? По-вашему, у него хватит мужества погубить себя в ваших глазах?

— Может быть, он не покается передо мной; но, чего не выскажут его уста, договорят его глаза.

Раймар взглянул на девушку с тревогой.

— Вы правы, я не мог ожидать, что вы слепо поверите мне, о… это будут для вас ужасные минуты.

— Да, — подтвердила Эдита дрожащими губами. — Прощайте!

Эрнст не пытался ее удерживать. Он только подошел к окну и увидел, как она села в экипаж и уехала. В это время пробило четыре часа. Арнольд должен был приехать с минуты на минуту, но Раймар чувствовал, что не в состоянии будет теперь вынести и счастливого вида жениха, ни веселого смеха Вильмы и быстро, словно крадучись, покинул гостиницу.

Пять минут спустя, вернулись домой майор и Вильма и, к своей великой досаде, узнали, что приезжал Эрнст, но, не дождавшись их, ушел. Непонятное объяснение швейцара смутило Гартмута, он поднялся к нотариусу Трейману, чтобы узнать, нет ли у него каких-нибудь сведений об Эрнсте.

На его стук послышалось мрачное: «Войдите!», Трейман сидел у стола и писал так усердно, что едва ответил на поклон.

— Я хотел только спросить, был ли у вас Эрнст? — сказал майор. — Прошу извинить за беспокойство.

— Нет, Эрнста здесь не было, — проговорил нотариус, приподнимая голову. — Вы нисколько не беспокоите. Садитесь, я сейчас кончаю.

— Вероятно, судебный отчет для «Гейльсбергского вестника»?

— Нет, ошибаетесь… мое завещание.

— Что? Я был уверен в том, что оно у вас уже давно готово, если же вы и намерены были внести в него кое-какие дополнения, то это можно было отложить и до возвращения в Гейльсберг.

— Нет, это неотложно. Не сегодня-завтра я могу умереть. Удивляюсь, как меня не хватил удар еще вчера, а я хочу, по крайней мере, в гробу обрести себе покой.

При этих словах Трейман так грозно посмотрел на майора, что тот счел необходимым соболезнующе спросить:

— Что же случилось? Вчера вы были в великолепном расположении духа по случаю победы Эрнста, а сегодня у вас вдруг похоронные мысли, и вы занялись своим завещанием.

— «Франц Филипп Трейман». Точка. — Нотариус поставил весьма жирную точку рядом со своей подписью и с удовольствием окинул взглядом свое произведение. — Вы желаете знать, почему я вдруг занялся своим завещанием? Потому, что своим наследником я хочу сделать порядочного человека, а Макс далеко не подходит под это понятие. Макс — негодяй!.. форменный негодяй!

— Согласен! Мы с Эрнстом уже давно сделали это печальное открытие, но как вы пришли к этому?

Старик несколько раз громко икнул, что было обычным признаком его сильного волнения, и, наконец, произнес:

— Я расспросил хозяйку Макса, и она рассказала мне малоутешительные вещи. Я думал, что Макс стал легкомысленным только здесь, в большом городе, и что если он вернется на некоторое время домой, то станет опять солидным и разумным. Я хотел взять его с собой в наш… «исторический архив, где люди плесневеют», то есть в наш Гейльсберг, и… «к старому ископаемому», то есть ко мне!