Бамбуковая колыбель - Авраам Шварцбаум

Мы решили, что это какой-нибудь очередной храм, но, подойдя поближе, были поражены, увидев, что, вместо привычной вереницы идолов и изображений, внутри находится один-единственный алтарь, на котором лежит груда каких-то загадочных деревянных табличек.

Пока мы осматривали помещение, к нам присоединился незнакомый молодой китаец. Мы обменялись приветствиями, и я спросил его, что означают эти таблички, и какой цели служит само строение.

Юноша объяснил, что каждая табличка символизирует какого-нибудь ближнего или дальнего предка, а надписи на табличках описывают характер и дела покойного. Храм представлял собой попросту семейный склеп. По определенным дням кто-нибудь из членов семьи, то ли по собственному почину, то ли в качестве представителя рода, приносит сюда еду, питье или какие-нибудь предметы, необходимые покойным предкам.

Поначалу я решил, что в этом культе предков главную роль играют ворожба, колдовство и магия. Но постепенно я понял, что ошибся — поклонение духам умерших является, в сущности, лишь еще одним свидетельством того центрального места, которое отводит семье и роду философия Конфуция.

Этот философ учил, что после смерти предки должны почитаться точно так же, как при жизни. Те подношения, которые в глазах китайца свидетельствуют о почитании предков, являются на самом деле символом сохранения семейных связей, а отнюдь не попыткой вымолить у предков удачу. Семейный ритуал не имел ничего общего с магическими заклинаниями — он был выражением долга, признательности и уважения ко всем создателям рода.

Осознав это, я понял также, что в этом своеобразном культе предков есть и другая сторона. Связь между предками и потомками была явно двусторонней. Китайцы верили, что судьба живых может быть изменена стараниями покойных, а загробное благополучие покойников может быть обеспечено земными стараниями их здравствующих потомков.

Мое знакомство с этим аспектом китайской культуры совпало с наступлением йорцайт — годовщиной смерти — моего собственного отца.

Мы с Барбарой стремились расширять свои познания в иудаизме и, естественно, мы привезли с собой на Тайвань множество еврейских книг. Перед йорцайт я просмотрел некоторые из них и в книге Мориса Ламма «Смерть и траур в иудаизме» наткнулся на такую фразу:

«Еврейский кадиш есть, в сущности, не что иное, как рукопожатие поколений, своеобразное звено, связывающее собою их жизненную цепь».

Хотя умом я понимал абсолютную уникальность иудаизма, я все-таки не мог отделаться от напрашивавшегося сравнения наших еврейских обычаев с определенными сторонами окружавшей нас китайской культуры. Слова Ламма о «рукопожатии поколений» словно подхватывали основной мотив китайского культа почитания предков. Концепция взаимной и двусторонней связи между покойными родоначальниками и их живыми наследниками присутствует также и в еврейской культуре.

«Благословение, данное нашим праотцам, Аврааму, Ицхаку и Яакову» является в ней центральной темой; мы точно так же просим у Всевышнего сострадания и милосердия в знак признания их праведности.

В то же время мы признаем, что наши собственные деяния могут повлиять на наших родителей даже после их смерти, поскольку дурные деяния потомков бросают тень на репутацию всего рода, а их хорошие дела ставятся в заслугу хорошо воспитавшим их родителям.

ПРИБЛИЖАЛСЯ ОТЪЕЗД, и мы ощущали, что покидаем Тайвань с глубоко противоречивым чувством.

С одной стороны, мы ощущали глубокий и искренний интерес к китайскому и тайваньскому народам и уважали их древние традиции. С другой стороны, нас явно отталкивали многие ритуалы и обычаи, которые не просто отличались от еврейских, но и находились в прямом противоречии с заповедями Торы. В первую очередь, это относилось к религиозной жизни большинства китайцев — к их храмам, богам и богиням, духам и идолам, церемониям, которые воплощали собой самую суть того, что Тора называет авода зара — идолопоклонство.

Последние дни нашего пребывания на Тайване были суматошными и насыщенными.

Нам пришлось побывать на многих прощальных вечеринках, приемах и банкетах. Мы накупили множество подарков и сувениров для своих американских друзей и родственников, упаковали свои пожитки и договорились о перевозке нашего личного багажа. Я представил последние отчеты деканатам тех факультетов, где читал лекции, и нанес обязательные визиты вежливости различным университетским и правительственным чиновникам.

Разумеется, я поблагодарил их всех за оказанную нам помощь.

Когда со всем этим было, наконец, покончено, нами овладело странное, непередаваемое и почти неуловимое чувство печали.

В последний день перед отъездом мы с Барбарой и Дворой снова отправились по той самой узенькой тропинке, по которой столько раз ходили во время своих субботних прогулок.

Утренний воздух пахнул свежестью и росой. Над вершинами гор вставало солнце. Мы шли молча, узнавая знакомые по прежним прогулкам приметы — вот уединенный крестьянский дом, рядом с которым там и сям разбросаны орудия труда, вон там суетятся по двору цыплята; вот ручей, который по-прежнему ведет бесконечный разговор с нависшей над ним ивой; а вот и семейный склеп с его изогнутой крышей, напоминающей красную руку, поднятую к небесам.

В этот день мы зашли дальше обычного и свернули на тропу, по которой никогда не ходили. Вокруг нас смыкались высокие стебли бамбука. Двора устала, и я нес ее на руках. Мы медленно пробирались между качающимися по обе стороны тропы зелеными стенами. Через несколько минут мы поднялись на вершину холма, присели в тени раскидистого дерева и распаковали еду, которую предусмотрительная Мей-Мей дала нам с собой. Извилистая дорожка, по которой мы только что прошли, змеилась под нами, а далеко вдали можно было разглядеть море.

В эту ночь, нашу последнюю ночь на Тайване, Мей-Мей нанесла нам официальный визит. В руках у нее был маленький пакетик, завернутый в красную ткань.

«Бай-Лан и Хуа-Пэнь, — тихо сказала она, — мы с вами стали как одна семья. Перед всеми четырьмя морями, перед самыми отдаленными уголками земли мы с вами теперь как братья, как друзья. Пожалуйста, примите мой скромный подарок. Это наш домашний бог, Ту-Ди-Гень. Он управляет землей и всем хорошим, что есть на ней.»

В ту же ночь, дождавшись, чтобы все уснули и наступила полная тишина, я поднялся, тихо оделся и вышел в соседнюю комнату. Я взял божка, которого подарила нам Мей-Мей, запаковал его в ту самую красную материю, в которой она его принесла, вышел из дому и по извилистой дорожке спустился в спящую, затемненную гавань. Рыбацкие лодки мерно поднимались и опускались на воде, погруженные в свою ночную Дрему.