Дар дождя - Тан Тван Энг

– Странно. Эндо-сан сказал то же самое. Обрести покой.

– Пойми, в Японии сейчас очень неспокойно. Очень много ненависти и амбиций, а это плохое сочетание. Милитаристы с империалистами ратуют за войну. А те из нас, кто в войну не верит, считаются предателями и отщепенцами.

Мне приказали тренировать армейских рекрутов. Преподавать айки-дзюцу, чтобы солдаты могли убивать с его помощью. Айки-дзюцу, само понятие которого основано на любви и гармонии! Я не смог на это пойти, как и мой сэнсэй. Чтобы избежать приказов правительства, он переехал на остров Хоккайдо, отрезал себя от мира и завел ферму. Я же предпочел уехать из Японии.

Я был уверен, что в своем рассказе Танака-сан о многом умолчал, но решил уважать его намерение не раскрывать лишнего. Он отправил Кона в дом вскипятить еще воды.

– Ты очень привязан к Эндо-сану? – спросил он, наливая мне очередную чашку.

Я сидел в тени веранды, слушая пение птиц и шуршание листвы, подставив тело прохладному ветру, и во мне нарастало чувство благоденствия.

Я подумал, как ему ответить.

– Да. Да, я восхищаюсь им. И он мне очень дорог. Не проходит ни дня, чтобы я не думал о том, чем он занимается, где он сейчас. Рядом с ним я счастлив, что живу… – Мой голос сел, не в силах выразить чувства словами.

– Хорошо. Думаю, в конечном счете твоя любовь его спасет.

– Спасет? От чего?

Он ограничился улыбкой, и я понял, что больше на эту тему из него ничего не вытянуть. И я снова пообещал себе расспросить Эндо-сана о его жизни до отъезда из Японии.

И тут Танака попытался меня ударить: его кулак тенью мелькнул у моего лица, словно ястреб, сорвавшийся за добычей. Я избежал удара, сидя, отклонившись в сторону. Когда он подался назад, чтобы убрать руку, мое предплечье примкнуло к его предплечью, следуя за ним и переходя к нападению. Он развернул торс и принялся расширять мой круг, пока я не потерял равновесие. Я рывком пересел на корточки и нанес ему удар сбоку, сразу поняв, что совершил ошибку. Он легко отвел его в сторону и прижал меня лицом к деревянному полу. Проделывая это, он по-прежнему сидел в позе сэйдза с бесстрастным лицом.

– Твоя сувариваза – техника боя на коленях – еще слабовата. Тебе нужно чаще ее отрабатывать. Подумай, если ты сохраняешь силу, даже сидя в неудобной позе, то насколько ты станешь сильнее, когда встанешь, а?

Танака помог мне подняться, а я тем временем пытался унять охватившую меня ярость. Он был прав. Повернувшись, я поклонился ему, коснувшись лбом пола.

– Благодарю вас за наставление, – сказал я. – Вы бы взяли меня в ученики?

Он покачал головой:

– Учить тебя, когда ты являешься учеником другого сэнсэя, противоречило бы всякой этике. Однако, – он поднял взгляд на Кона, стоявшего в дверях, – правила не запрещают учиться друг у друга. Я считаю, что вам обоим будет очень полезно подружиться.

Кон улыбнулся, и я знал, что мы оба подумали о том, как смеялись вместе накануне вечером. Я нашел родственную душу.

Танака посерьезнел, в его голосе зазвучала настойчивость:

– Эндо-сан прекрасно тебя обучил. Теперь тебе нужно выяснить, зачем он это сделал.

Когда отсутствие Эндо-сана уже начинало меня беспокоить, я обнаружил записку, в которой он сообщал, что вернулся. У меня внутри словно что-то подпрыгнуло, как рыба выпрыгивает из воды, и к его острову я греб с ощущением танцующей легкости. Я с воодушевлением направился к рощице и, подойдя к дому, окликнул его.

Он выглядел потемневшим и обгоревшим на солнце, и от контраста его волосы казались еще светлее.

– С возвращением домой, сэнсэй, – приветствовал я его, зная, что он рад меня видеть.

Он пригласил меня войти, и мы уселись перед очагом.

– С тобой все было в порядке?

– Да, Эндо-сан, – ответил я.

Меня беспокоил разговор с Танакой, и я не знал, стоит ли говорить о нем Эндо-сану. Я колебался. Но потом решил, что не хочу ничего от него скрывать, и рассказал о встрече с сэнсэем Кона. Эндо-сан не особенно удивился, но, когда я спросил, хотел ли бы он навестить Танаку, его голос потерял теплоту.

– Я не хочу с ним встречаться.

– Но почему? Мы занимаемся одним и тем же искусством, оба наши стиля принадлежат будзицу, и вы с ним даже учились у одного человека.

Его голос похолодел, и я почувствовал, что слишком далеко зашел, пытаясь на него надавить.

– Довольствуйся тем, что оба эти стиля одинаково действенны. Пойми, что, в конце концов, вопрос не в том, в каком стиле ты ведешь бой, используешь один тип боевого искусства или несколько, – все зависит от человека. Например, ты не можешь сказать, что вчера китайское боевое искусство победило японское. Как может одно искусство победить другое? Разве можно сказать, что икебана «победила» живопись? Победить друг друга могут только люди. Но если тебе кажется, что ты много потеряешь, если не будешь учиться у Танаки-сана, я с радостью позволю тебе уйти. Ты ведь понимаешь, что иметь двух сэнсэев для обучения одному и тому же искусству невозможно.

Его отповедь заставила меня вздрогнуть; его слова впивались в меня, словно рикошет гранитных осколков.

– Нет, сэнсэй, нет. Простите, что ввел вас в заблуждение. Мне и в голову не приходило от вас уйти.

Его тон смягчился, и это было можно расценивать как единственное извинение.

– Этот парень, Кон, – сильный противник?

Я кивнул.

– Но тебе удалось его одолеть. Как?

Я сказал то, о чем думал ночью после встречи с Коном, разбирая наше столкновение, – что мой разум оказался сильнее и спокойнее, чем его. Танака сказал мне то же самое.

Лицо Эндо-сана засияло улыбкой, что бывало очень редко.

– Теперь я вижу, что недаром тратил на тебя время. Именно разум. Как только берешь под контроль разум противника, его тело становится беспомощным. В будзицу более высокого уровня бой ведется разумом. Помни об этом. Теперь ты понимаешь, зачем я настаивал, чтобы ты практиковал медитацию. Разум спасет тебя, когда тело будет бессильно. Я доволен, что ты так много тренируешься самостоятельно, и высоко ценю труд, который ты в себя вкладываешь. Ты без чьей-либо помощи осознал, что если не приложишь усилий – к чему бы то ни было! – то за тебя этого никто не сделает.

Его слова меня тронули. Отец за все годы ни разу так со мной не говорил; со мной никто так не говорил. Сидя в сэйдза, я низко поклонился, коснувшись лбом пола, настолько низко, насколько это было возможно, но я никогда в жизни не чувствовал себя на большей высоте.

У меня оставался один вопрос.

– Если более высокий уровень будзицу означает вести бой разумом, то что означает самый высокий?

Он на секунду прикрыл глаза, рассматривая что-то, чего никогда мне не показывал.

– Самый высокий означает обойтись без боя.

Глава 13

Ситуация в Европе ухудшалась. Гитлер направил в Польшу танковые дивизии, сделав надрыв, после которого ткани Европы предстояло быть разорванной в клочья. Однажды вечером, на острове, Эндо-сан вдруг позвал меня в дом. Он настроил приемник на заграничную службу Би-би-си, и я услышал, как голос Невилла Чемберлена, глухой от расстояния и помех в эфире, объявил, что Великобритания вступила в войну с Германией.

– Твоя семья в безопасности? – спросил Эндо-сан.

Через несколько дней после приема в доме Генри Кросса секретарь Альфреда Скотта сообщил мне точные даты отъезда нашей семьи.

– Они вышли из Саутгемптона две недели назад.

– Судоходные маршруты будут патрулироваться немецкими подводными лодками.

Я сверился с его календарем.

– Сейчас они уже на полпути отсюда, очень далеко от Европы.

Я пытался не показывать тревоги, но плавание действительно было слишком долгим, через огромные расстояния в незащищенных водах. Меня снедало чувство вины, потому что они должны были вернуться два месяца назад, но из-за моего отказа поехать с ними отец решил продлить пребывание в Лондоне, раз уж я не собирался пропускать начало учебного года. Я мысленно велел себе позвонить Скотту и узнать, есть ли у него новости от отца.

Мы слушали радио. Война была так далеко, что я даже не думал, что она как-то затронет нашу жизнь. Приходившие новости воспринимались как многосерийная постановка, которую слушали или читали за завтраком, а потом забывали до следующего утра, когда наступал черед следующей, еще более ужасной, серии.

Несмотря на начало учебного года, вернувшись из разъездов, Эндо-сан усложнил мои тренировки, словно стараясь уложиться в воображаемый график. Он согласился перенести их на вечер, чтобы подстроиться под школу, но потом доводил меня просто до исступления, и мне не с кем было об этом поговорить, кроме Кона.

Подружившись с Коном, я постепенно узнал истории, ходившие про его отца, Таукея Ийпа. Сплетни постоянно витали в воздухе, но я никогда не обращал на них внимания. Особенно наслаждался байками о предполагаемом предводителе Общества красного знамени дядюшка Лим.