Светлое время ночи - Александр Зорич

– Что же, рысь в конце концов, отступилась? Пожалела вас, госпожа Зверда?

– Где там! Рыси никогда никого не жалеют, разве что когда сытые до резей в животе. Когда уже на закате с полей стали возвращаться косари, я начала кричать и меня услышали. Мужики отогнали рысь и сняли меня с камня, он назывался Друг Севера. Вышло, что вместо родных камней меня спасло наше мужичье…

– Помилуйте, Зверда, но что могли сделать для вас эти камни!

Зверда повернулась и посмотрела на Эгина холодным, ищущим взглядом, словно пытаясь разобраться можно ли доверять ему правду.

– Камни могли дать мне силу и мужество прогнать рысь, – ответила она сухо. – Или хотя бы одно мужество.

– Разве камни могут дать столько силы, чтобы маленькая девочка могла прогнать матерую рысь? – с теплой иронией возразил Эгин.

– Конечно могут! – возмутилась Зверда. – А зачем по-вашему их здесь поставили?

– Вы же сами говорили, для красоты.

– Это рябины для красоты. А камни – должны собирать для нас, хозяев замка, силу и мужество, что и делает их красивыми. Да и потом, зачем красота, которая не дает мужества?

– Разве они их не собирают? Я чувствую даже некоторых прилив сил, – Эгин и впрямь ощущал нечто вроде бодрости, но склонен был связывать это не с парком, а с близостью хозяйки Маш-Магарта.

– Собирают. Но не для меня. Для Шоши, например, собирают. Для моей матери и моего отца они тоже были друзьями. А для меня – нет, – Зверда обиженно прикусила губу. – Что же тут удивительного, что я не люблю этот парк? Ведь и парк не любит меня.

– А что это за кролики? Что за медведи с шарами? – попробовал переменить тему Эгин и указал на ближайший валун с резьбой, аккуратно почищенной от лишайника и мха.

– Это? М-м… – казалось Зверда снова колебалась отвечать или отмолчаться. – Это просто… такой сюжет. Что-то взбрело голову резчику… По мотивам сказок… Есть такая сказка, про то, как кролик обманул медведя и украл у него золотой шар, который был душой медведя. К счастью, у медведя было две души. И после того, как он лишился одной, он стал сильнее, решительнее. А у кролика, у которого тоже были две души, появилась третья, и он стал слабым, раздумчивым, медленным. А ведь когда-то кролик и медведь были равными противниками. Но это просто сказка. Сказка – это не интересно. Гораздо интересней почему некоторые вещи тебя любят, а некоторые нет.

– С людьми это тоже интересно. Некоторые люди тебя любят, а некоторые – нет, – вздохнул Эгин. Этот вздох получился настолько многозначительным, что ему стало немного неловко перед Звердой, будто он напрашивается на расспросы.

– Я вижу, вы человек с прошлым, – усмехнулась баронесса.

Эгин кивнул. Продолжать тему ему не хотелось. Прошлое у него было таким, что рассказать вежественной даме было особо нечего. Разве что про Овель. Но говорить девушке, которую хочешь соблазнить, о своей любви – это уже слишком, милостивые гиазиры!

– И в этом прошлом было много женщин, правда? – поинтересовалась Зверда с улыбкой, в которой было нечто соревновательное.

– Не совсем правда.

– Ну, это уж смотря что понимать под словом «много», – не растерялась Зверда.

– Что не понимай. Во время службы у меня не было на девушек времени, – соврал Эгин.

– И все-таки, на новичка в этом деле вы не похожи, – о голубой метке, которую Зверда сразу заметила между бровей Эгина, она решила промолчать.

– Благодарю, – усмехнулся Эгин, подавая Зверде руку, чтобы та могла переправиться через ручей. Рука Зверды была холодной, почти ледяной, и Эгин поймал себя на мысли, что не прочь согреть ее дыханием. Но, вопреки доводам рассудка, который нашептывал ему разные разности о данном Адагару обещании, он отогнал эту мысль прочь.

– Просто это сразу видно: любовные утехи вам надоели.

– По чему же это видно?

– Вот например, взять хотя бы меня. Я вам немного нравлюсь, совсем чуть-чуть. Но вы не говорите двусмысленностями, не делаете мне скользких комплиментов, не пытаетесь сделать так, чтобы я кокетничала. Это значит, что все это вам уже надоело.

Эгин с трудом сдержал безразличный вид. Проницательность Зверды и ее склонность к прямоговорению его поражали с каждой минутой все больше. И даже иногда страшили. Как можно соблазнять женщину, которая чувствует тоньше тебя? Которая все знает наперед? Которой наплевать на условности?

– Вы мне действительно нравитесь, – согласился Эгин, стараясь не выказывать смущения, – нравитесь как человек.

– Ой ли! – Зверда зашлась в звонком хохоте. – Просто как человек и все?

– Ну не просто как человек. Как женщина вы тоже выше всяких похвал. Но ведь я вам не нравлюсь. Почему же я должен говорить двусмысленностями? Это, в первую очередь, не честно.

– А вот здесь вы ошибаетесь. Если бы вы мне совсем не нравились, я бы не пришла к вам в тот вечер, когда вы приехали. Просто легла бы спать. А так – пришла.

– Как, интересно, вы узнали, нравлюсь я вам или нет, если мы не виделись до того вечера?

– Дворецкий вас просто обманул. Я с утра была в замке. Я видела, как вы топчетесь у рва. Тогда я послала к вам дворецкого.

– Значит, про Уяз-Намарн вы тоже сочинили?

– Нет, не сочинила. И про два дня в седле тоже. И про Шошу, который действительно остался в Уяз-Намарне.

– Вы любите своего мужа, госпожа Зверда? – этот вопрос стал сюрпризом не только для Зверды, но и для самого Эгина.

– Гм… Шошу? Люблю. Хоть барон и похож иногда на индюка, который считает, что повар кормит его потому, что уважает, хоть он и видит не дальше собственного бородавчатого носа, но ведь другого мужа у меня нет и быть не могло. Приходится любить его, а куда деваться?

– Звучит не очень романтично, – не удержался Эгин.

– Не очень. Но ведь люблю – это такое слово, все в него помещается: и романтичное, и не очень. Я и на лодке кататься люблю, и смородину люблю тоже. И Шошу люблю.

– А вы могли бы полюбить меня? – вдруг спросил Эгин.

Во рту у него пересохло от собственной дерзости. Да и от подлости тоже.

Зверда долго рассматривала его лицо, словно надеялась прочесть там подсказку. Затем она положила чуткие пальцы обеих рук на плечи Эгину и долго молчала, будто что-то измеряя. И наконец ответила, но теперь без смешинки, как-то озабоченно:

– Не исключено. Очень не исключено, что я могу вас полюбить.

Зверда молчала и о чем-то напряженно размышляла. Эгин чувствовал всевозрастающую неловкость. Он вдруг увидел себя бессовестным вруном, провокатором, обманщиком. Узурпатором чужой роли.

Он бросил косой взгляд в сторону резких шпилей замка Маш-Магарт, таких подлинных, таких невчерашних. И его слова, по контрасту со спокойной правдой, которую источали камни, показались ему слащавей длинной тянучки с тардерской площади Мясников. И Эгин сказал:

– Извините меня, госпожа Зверда. Я позволил себе лишнее. Пойдемте, нас уже заждались к обеду.

– Пожалуй, и правда ждут, – неохотно отозвалась Зверда.

Весь следующий день Эгин не покидал своей комнаты. Завтрак и обед дворецкий оставлял у него под дверью со словами «милостивый гиазир, пропитание!». К еде Эгин не прикасался. Пропитанием ему служили собственные невеселые мысли.

Хозяйка замка Маш-Магарт оказалась очень необычной девушкой. И хотя в общем-то к этому он, Эгин, был готов еще от самого Тардера, а в некотором смысле от самого Пиннарина, результат превзошел все самые смелые его ожидания. Зверда была как пламя. Зверда была как снег.

Ни любви, ни равнодушия это существо – а о Зверде Эгину почему-то все время хотелось сказать «существо» – вызывать не могло. И в то же время Эгин чувствовал, что в его душе уже начинает бродить некая взрывоопасная смесь из влюбленности и равнодушия.

«Хорош Адагар, маг прохиндействующий! Надо же было увлечься такой идеей! Соблазнить Зверду! Да попробуй ее соблазни! Будь она недотрогой – была бы хоть очевидна точка приложения усилий. Или точки. Будь она девушкой широких взглядов наподобие барышни Ели – точки приложения усилий были бы очевидны и подавно. А так – какие могут быть ухаживания? Какое может быть притворство? Как можно притворяться со Звердой, которая фальшь чует за версту? Если бы она была скучающей женой при дураке-муже, все было бы просто…»

Об Адагаре ему было вспоминать неприятно. Потому что «Адагар» означал «Лагха», «Лагха» означал – «сделанный человек», «сделанный человек» – «данное обещание», а данное обещание означало, что надо выйти к ужину.

Из трапезной доносились звуки лютни и чье-то пение, мелодия была плачущей, зовущей, с неустойчивым, но различимым рисунком, похожим на разводы инея на стекле. Солировало уверенное меццо-сопрано, но на непонятном Эгину языке. «Неужто наша баронесса еще и музицирует плюс ко всем своим совершенствам? Надо будет сделать ей комплимент…»

И в этот момент окно резко распахнулось под порывом ветра, двойные рамы звонко стукнулись о стены, но стекло уцелело. Эгина обдало холодным воздухом. Пока он закрывал окно, сквозняк нахальничал в комнате.