Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский

Терещенко: «Керенский — c’est mon ennemi mortel»[19]. Когда он пришел во второй раз, я встретил его следующими словами: «Вы снова пришли поговорить о включении новых элементов во Временное правительство?» (Я не уверен, в каких именно выражениях это было сказано, но смысл таков.) Он ответил: «Нет, я пришел обсудить совершенно другой вопрос; ситуация полностью изменилась». На этот раз он никоим образом не упоминал о необходимости включения новых элементов во Временное правительство или о расширении границ поддержки его. Он без обиняков сказал мне, что пришел предупредить меня, что мое положение весьма опасно, что я под колпаком', что в ближайшем будущем произойдет восстание большевиков, и тогда правительство не получит никакой поддержки; что никто не возьмется гарантировать мою жизнь и т. д. Когда он увидел, что все это не произвело на меня впечатления и что я воспринял это как шутку — «Ничего не сделаешь, такова судьба», — он резко оборвал разговор. А потом, очевидно весьма разволновавшись, добавил: «Я должен сделать вам формальное предложение». — «От кого?» — «От Корнилова». Когда я выслушал весь этот бред, мне показалось, что либо он сошел с ума, либо случилось нечто весьма серьезное. Те, кто был рядом со мной, могут подтвердить, как сильно я был расстроен. Когда Львов покинул мой кабинет, ко мне зашел В. В. Вырубов. Я показал ему только что составленный документ и сказал: «Вот к чему мы пришли, таково состояние дел».

[Должен принести извинения за неизбежные повторения, но я считаю необходимым воспроизвести события вечера 26 августа как можно точнее. На самом деле меня подвергли перекрестному допросу по определенным частным эпизодам этого дела, природа которого в достаточной мере была знакома следственной комиссии, но которую, возможно, трудно уловить читателю.

Вечер 26 августа имеет исключительное значение. Благодаря приходу Львова стало возможным, если использовать образное выражение Некрасова — «взорвать уже подготовленную мину за два дня до того, как это было назначено» (то есть 28 августа), и именно из-за событий того вечера генерал Корнилов говорил о «великой провокации» и обо всех его последователях, которые проводили против меня и определенной части Временного правительства в высшей степени ожесточенную кампанию.

Итак, примерно в шесть часов 26 августа В. Н. Львов прибыл в мой официальный кабинет и после долгого разговора насчет «колпака» надо мной и его тревоге о «спасении» меня, многословно заявил, что генерал Корнилов объявил мне (Керенскому) через него (Львова), что никакой помощи Временному правительству в его борьбе с большевиками оказано не будет и что, в частности, Корнилов не отвечает за мою жизнь в любом месте, кроме штаба; что Временному правительству не позволено будет дольше оставаться у власти; что генерал Корнилов настаивает на том, чтобы я подстрекал Временное правительство передать власть в этот самый день ему, Корнилову, и, при условии образования им нового кабинета, передать управление текущими делами помощникам министров, а также обнародовать закон о смертной казни по всей России. Что касается меня и Савинкова, нам настойчиво советовали в ту же ночь отправиться в штаб, где нас ждут министерские портфели: для Савинкова должность военного министра, а для меня — министра юстиции.

К этому Львов добавил, что последнее условие — так сказать, наш отъезд в штаб и остальное — будет мне передано приватно и не должно быть раскрыто на заседании Временного правительства.

Это сообщение было для меня совершенным сюрпризом, и особенно тот факт, что оно исходило из уст Львова, потому что его имя перед этим никогда не упоминалось ни в одном из рапортов или заявлений, касающихся заговора, которые я имел в своем распоряжении.

Вначале я рассмеялся. «Не шутите, В.Н.», — сказал я. «Сейчас не время для шуток; положение очень серьезное», — ответил Львов, и с крайним волнением и явно искренне он начал уговаривать меня спасать свою жизнь. Для этого, конечно, был «один путь — согласиться на требования Корнилова». Он был вне себя.

Я быстро зашагал взад-вперед по своему большому кабинету, пытаясь понять, прочувствовать, каково истинное значение прихода Львова и его слов. Я вспомнил, что он говорил во время своего первого визита насчет «реальной силы», и сравнивал это с настроем, который существовал против меня в штабе, со всеми рапортами о зреющем заговоре, который, несомненно, был связан со штабом. И как только я справился с первым удивлением, или, скорее, шоком, я решил еще раз проверить Львова, удостовериться в его заявлениях, а потом действовать — действовать немедленно и решительно. Моя голова заработала. Я скорее чувствовал, чем понимал, всю крайнюю серьезность положения, если… если только слова Львова, хотя бы отдаленно, соответствовали реальности!

Немного успокоившись, я намеренно сделал вид, что больше не сомневаюсь и не колеблюсь и что лично я решил согласиться. При этом я начал объяснять Львову, что не могу передать такое сообщение Временному правительству, не имея доказательств. Он убеждал меня, что каждое слово, произнесенное им, — правда. Наконец, я попросил его записать все пункты Корнилова. Готовность, уверенность и быстрота, с которой Львов согласился на это и записал предложения Корнилова, полностью уверили меня, что Львов не только вполне информирован, но и не сомневается в реализации этого плана.

Вот текст записки, составленный Львовым.

«Генерал Корнилов предлагает:

1. В Петрограде должно быть введено военное положение.

2. Все военные и гражданские власти должны быть переданы в руки Верховного главнокомандующего.

3. Все министры, не исключая премьера, должны уйти в отставку, а временная исполнительная власть должна быть передана помощникам министров до образования кабинета Верховного главнокомандующего.

В. Львов Петроград, 26 августа 1917 года».

Как только он начал писать, развеялись мои последние сомнения. У меня было лишь одно желание, один всепоглощающий импульс: сдержать безумие этого начального этапа, не дать ему времени разгореться и предотвратить возможное выступление его сторонников в самом Петрограде. Все, что случилось раньше, — деятельность разных организаций, волнения вокруг совещания в Москве, кампания в прессе, рапорты о заговорах, поведение отдельных политиков, серия ультиматумов, направленных мне из Генерального штаба, визит Аладина к князю Г. Е. Львову, недавняя телеграмма Корнилова в поддержку невероятных требований железнодорожников, настойчивость в вопросе передачи Петроградской армии Генеральному штабу, — все это мгновенно словно осветилось яркой вспышкой и составилось в четкую картину. Двойная игра была налицо.

Разумеется, я не мог быть уверен в каждом пункте, но я видел все с необыкновенной ясностью.

В те мгновения, пока Львов писал, мой мозг напряженно работал. Было необходимо немедленно вскрыть и доказать формальную связь между Львовым и Корниловым, чтобы Временное правительство могло принять решительные меры уже в тот же самый