Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В разговоре со Львовым Керенский несколько раз возвращался к одному и тому же вопросу: в соответствии с точной информацией, которую он получил, 27 августа не должно было быть большевистского мятежа; тогда каковы были мотивы и причина, которая заставила генерала Корнилова говорить, что Керенскому и Савинкову необходимо прибыть в Генеральный штаб? Однако на эти вопросы Львов ответа не дал. В своем разговоре Львов упомянул, что он не спал четыре ночи, что чувствует себя очень усталым, и попросил Керенского быстро принять решение.
Я не знал до этого, с кем Керенский, который только что возвратился, собирался говорить, и, когда я присутствовал при разговоре между Керенским и Львовым, последний меня не видел»[20].
После этого разговора, который состоялся около десяти часов вечера, В. Львов был арестован… Расплата началась.]
Параграф 18
А теперь вернемся к вопросу: было ли у меня право после всего, что случилось 26 августа, между пятью и десятью вечера, объявить народу:
«26 августа генерал Корнилов отправил В. Львова, члена Думы, с приказом передать ему (Корнилову) всю гражданскую и военную власть Временного правительства, так, чтобы он мог собственным тайным образом сформировать новое правительство для управления страной. Этот Львов, член Думы, был наделен полномочиями сделать такое предложение, которое позднее было подтверждено генералом Корниловым в его разговоре со мной по прямому проводу».
Или «телеграмма премьер-министра во всей ее первой части была ложью», как осмелился заявить Корнилов русскому народу? Или, наконец, все это — «взаимное непонимание», если процитировать робкое выражение осторожных сторонников Корнилова?
Корнилов сам не отрицает, что направил В. Львова, члена Думы, что-то сказать мне, и, разговаривая 27 августа около пяти вечера по прямой линии с Савинковым, Корнилов, среди прочего, сказал: «Вчера вечером, когда я разговаривал с премьером по телеграфу, я подтвердил ему, что просил Львова связаться с ним, и я был вполне доволен, что премьер, убежденный в серьезности положения страны и желающий работать в полном согласии со мной, решил сегодня же поехать в Генеральный штаб, чтобы здесь прийти к какому-нибудь определенному решению».
Правда, позднее, давая показания следственной комиссии, генерал Корнилов утверждал, что он «только подтвердил свою просьбу Керенскому прибыть в Генеральный штаб». Однако достаточно взглянуть на текст сообщения на ленте, чтобы понять, что перед тем, как подтвердить необходимость моего приезда в Могилев, генерал Корнилов (пункт 1) уже ответил категорическим подтверждением на вопрос: должен ли я действовать согласно заявлению Львова?
Кроме этого, характер второго вопроса и ответ на него генерала Корнилова в отношении его дальнейших слов: «все, что сказал Львов, в равной степени относится к Б. В. Савинкову», — несомненно, показывали, что Корнилов прекрасно понимал, почему «А. Ф. Керенский колеблется полностью довериться нам», понимал, что имелось в виду не только под словом «начало», но и под выражением: «сделать это сегодня» невозможно, и т. д.
Одним словом, весь текст телеграфной ленты не оставлял сомнений в том, что генерал Корнилов не осмелился сказать правду следственной комиссии. И если генерал говорил, что только подтвердил свое приглашение мне приехать в Генеральный штаб, то почему это приглашение последовало «после того разговора», поясняет князь Трубецкой: «Вздох облегчения вырвался из груди Корнилова, и на мой вопрос: „Тогда Временное правительство согласится с вами во всем?“ — он ответил: „Да“». Почему?
Так что это не было «ложью», когда я заявил, что это было сродни «приказу» передать полную власть Временного правительства генералу Корнилову и что Львов прибыл ко мне именно с этой миссией. «События требуют вполне определенного решения в наикратчайший срок», — сказал Корнилов по прямой линии. Более того, на следующий день в разговоре с Савинковым на эту же тему Корнилов сказал: «После вашего отъезда[21] я получил два тревожных сообщения о состоянии дел на фронте и в тылу (и я могу добавить, что Крымов тогда на самом деле двигался к Петрограду). Я сказал Львову, что глубоко убежден, что единственное решение можно найти в установлении диктатуры и во введении военного положения и смертной казни по всей стране. Я попросил В. Львова сказать Керенскому и вам, что считаю абсолютно необходимым, чтобы вы и Керенский разделили власть в правительстве. Я попросил его передать мою настоятельную просьбу о вашем приезде в Генеральный штаб, чтобы мы могли принять какое-нибудь определенное решение, и добавил к этому, что в свете точной информации, которой я располагаю о восстании большевиков в Петрограде, считаю положение крайне серьезным и, в частности, полагаю, что ваше и Керенского присутствие в Петрограде весьма опасно для вас обоих, и по этой причине я предлагаю вам прибыть в Генеральный штаб, гарантируя своим честным словом вашу абсолютную безопасность». Разве не более чем очевидно, что услуги Львова полностью совпадают с фактическим замыслом генерала Корнилова, а «опасения» Львова за мою жизнь — с обещаниями «безопасности» со стороны генерала? Почему, однако, должен главнокомандующий давать «слово чести», что премьер-министр, глава государства, останется в живых, если прибудет в Генеральный штаб главнокомандующего по приглашению последнего?
То, что произошло в штабе после разговора, еще раз подтвердило, что Львов не следовал игре своего воображения, когда обращался ко мне, чтобы я немедленно выполнил приказ («в наиболее кратчайший срок», в соответствии с сообщением генерала Корнилова по машине Хьюгса).
«Главнокомандующий, — продолжает свои показания князь Трубецкой, — утверждал, что он в принципе пришел к полному пониманию с премьер-министром, и отдает приказ, подтверждающий отправку в Петроград необходимых войск. В то же время он направил телеграммы ряду видных политических деятелей, приглашая их прибыть в свой штаб, чтобы обсудить возникшую ситуацию, и с тем, чтобы побудить их вместе с некоторыми членами Временного правительства (Керенским и Савинковым) сформировать новый кабинет, который, по словам Корнилова, должен будет выработать строго демократическую программу, консолидирующую свободу людей и имеющую своей главной чертой решение аграрного вопроса». Я должен добавить, что уже примерно за две недели до 26 августа некий профессор из Москвы прибыл в штаб для «разговора» по аграрному вопросу, и к 26 августа уже был составлен полный проект аграрного закона или манифеста.
Следовательно, мне кажется, что во
