Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник) - Джон Ле Карре

Но воспринимать так же борьбу за голоса избирателей или за увеличение продаж газеты ей никогда не удавалось. Ведь так легко сойтись вдесятером на собрании ячейки, строить планы переустройства системы, маршировать в авангарде сил социализма и предсказывать неизбежность исторического развития. Но потом приходилось одной выходить на улицы с кипой номеров «Дейли уоркер» и часто ждать час или даже два, чтобы кто-нибудь купил хотя бы один из них. Иногда она шла на обман, как делали это другие, и оплачивала дюжину номеров из своего кармана, лишь бы скорее закончить и попасть домой. Тогда на следующем собрании они превозносили ее до небес – словно сами никогда не прибегали к подобным трюкам: «В воскресенье товарищ Голд сумела реализовать восемнадцать номеров газеты. Восемнадцать!» Об этом вносили запись в протокол, писали в районном бюллетене. В районе радостно потирали руки, и ее фамилия могла упоминаться в числе лучших распространителей на первой полосе, где помещали статьи о сборе средств в «Фонд борьбы». Но это был такой маленький и тесный мирок, ей хотелось бы, чтобы все обстояло честнее. И тем не менее она занималась самообманом, как и остальные. Впрочем, думала она, быть может, остальные яснее понимали причину, почему им приходится жить со всем этим враньем. Потом случилось нечто еще более странное – они избрали ее секретарем ячейки. Инициатором выступил Маллиган… «Она наш молодой, полный задора и привлекательный товарищ…» Уж не думал ли он, что она с ним переспит, если с его помощью возглавит ячейку? Остальные проголосовали за нее, потому что она им была симпатична, но главным образом по той причине, что Лиз одна владела машинописью. Потому что она справлялась со своими обязанностями и никого не заставляла заниматься уличной пропагандой в выходные. Или делала это, но очень редко. Они проголосовали за нее, поскольку хотели видеть партийную ячейку чем-то вроде маленького клуба, вести революционные разговоры, но не слишком утруждаться. Все это было насквозь фальшиво. Алек, казалось, прекрасно понимал это и совершенно не воспринимал всерьез. «Кто-то разводит канареек, кто-то вступает в компартию», – обмолвился он однажды, и в его словах заключалась истина. По крайней мере в отношении ячейки южного Бэйсуотера, и в районном комитете прекрасно все понимали. Вот почему ей казался необычным выбор ее кандидатуры; вот почему она отказывалась верить, что именно районный комитет приложил к этому руку. Все сделал Эйш, была уверена она. Возможно, он на нее запал. Возможно, он не был голубым, а лишь производил такое впечатление.

Лиз преувеличенно громко вздохнула, как часто делают люди, которых что-то глубоко волнует, оставшись в одиночестве. Что ж, ей предлагали поехать за границу, причем бесплатно. И поездка обещала стать интересной. Она еще ни разу не бывала за рубежом и уж точно не смогла бы себе позволить такой вояж за свой счет. Наверное, будет занятно. Правда, у нее сформировалось несколько неоднозначное отношение к немцам, и следовало это признать. Она знала (это ей втолковывали непрестанно), что Западная Германия – это милитаристское, реваншистское государство, в то время как ГДР была страной миролюбивой и демократической. Но она отказывалась верить, что все хорошие немцы жили по одну сторону границы, а все плохие по другую. И те, кто убил когда-то ее отца, не обязательно сейчас находились на «плохой» стороне. Быть может, поэтому партия и избрала ее для такого визита – великодушно предоставила возможность примирения? Вероятно, об этом думал Эйш, когда задавал все те многочисленные вопросы? Ну конечно – вот и объяснение. И Лиз внезапно овладело чувство тепла и благодарности к партии. Это были разумные люди, и ей следовало гордиться принадлежностью к их организации. Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик и достала потертый школьный ранец, в котором теперь хранила бланки своей ячейки и марки членских взносов. Вставив чистый бланк в старенький «Ундервуд» – ей прислали его из района, когда узнали, что она умеет печатать; некоторые буквы западали, но в остальном машинка еще работала неплохо, – Лиз приготовила ответ с благодарностью за приглашение и подтверждением, что принимает его. Все-таки Центр не мог не вызывать уважения, исповедуя строгость, но и справедливость, разборчивость, но и объективность. Там собрались хорошие, добрые люди, которые боролись за мир. Закрывая ящик, она заметила в углу визитную карточку Смайли.

Лиз вспомнила этого низкорослого мужчину с серьезным, немного помятым лицом. Как он стоял в дверях ее комнаты и спрашивал: «В партии знают о ваших отношениях с Алеком?» Глупость какая! Ну и ладно. Можно выбросить все эти мысли из головы.

16

Арест

Всю обратную часть пути Фидлер и Лимас ехали молча. В сгустившихся сумерках среди черноты холмов мерещились провалы пещер, последние проглядывавшие в темноте лучики света напоминали прожекторы кораблей, ушедших далеко в море.

Фидлер припарковал машину под навесом рядом с домом, и они вместе направились к входной двери. Когда они уже собирались войти, со стороны деревьев донесся крик, а потом кто-то окликнул Фидлера по имени. Они повернулись, и Лимас в полумраке различил в двадцати ярдах от них троих мужчин, которые явно ждали, чтобы Фидлер подошел к ним.

– Что вы хотите? – спросил он.

– Нам надо с вами поговорить. Мы прибыли из Берлина.

Фидлер в замешательстве колебался.

– Куда подевались мои чертовы охранники? – тихо спросил он Лимаса. – Они должны прикрывать вход в дом.

Лимас только пожал плечами.

– И почему в прихожей не горит свет? – снова поинтересовался Фидлер, а потом все еще неуверенной походкой медленно направился к ожидавшим мужчинам.

Лимас выждал несколько мгновений, но, ничего больше не услышав, прошел через затемненный дом во флигель позади него. Это был унылый барак, явно построенный значительно позже, чем все остальное, укрытый с трех сторон посадками молодых сосен. Пристройку поделили на три смежные спальни, какой-либо коридор отсутствовал. Центральное помещение отвели для Лимаса, а соседняя комната ближе к главному зданию предназначалась для двух охранников. Лимас так и не узнал, обитал ли кто-нибудь в третьей спальне. Лишь однажды он попытался открыть дверь, которая вела туда из его комнаты, но она оказалась заперта. О том, что там тоже была спальня, он выведал совершенно случайно, сумев заглянуть в щель между кружевными занавесками, когда вышел как-то утром на прогулку. Оба охранника, которые непременно следовали за ним повсюду на дистанции ярдов в пятьдесят, еще не успели обогнуть угол, а Лимасу хватило нескольких секунд, чтобы всмотреться внутрь сквозь окно. Там стояли аккуратно застеленная односпальная кровать и маленький письменный стол, на котором лежали газеты. Он предположил, что с чисто немецкой тщательностью наблюдение за ним организовали и оттуда тоже. Но Лимас был старым волком разведки, и не следовало тревожиться из-за чрезмерно усердной слежки. В Берлине она стала для него привычным фактором повседневной жизни – и если не замечать ее, то тем хуже. Это значило одно из двух: либо наблюдение сделалось более искусным, либо ты начал терять нюх. Обычно, потому что он прошел хорошую школу, был бдителен и наделен недюжинной памятью – короче, потому что он хорошо овладел азами профессии, ему всегда удавалось распознавать «хвост». Ему скоро становились понятны системы расположения агентов, которые предпочитала та или иная группа слежения, все их хитрости и слабости, самые мелкие просчеты, выдававшие их присутствие. Сама по себе слежка для Лимаса ничего не значила, но когда он вошел в проем двери, соединявшей дом с пристройкой, и задержался в комнате охранников, то отчетливо понял: здесь что-то не так.

Освещение во флигеле регулировалось централизованно с какого-то пульта. Лампы включала и выключала чья-то невидимая рука. Утром его часто будила внезапная вспышка единственной, но яркой лампочки над головой. По вечерам торопила улечься в постель навязанная извне темнота. Было только девять часов, когда он вошел в пристройку, а электричество уже отсутствовало. Обычно его вырубали не раньше одиннадцати, но сейчас не горело ни огонька, а шторы на окнах задернули плотнее. Смежную дверь Лимас оставил открытой, чтобы хотя бы сумрачный свет из прихожей проникал в комнату охраны, но он был так скуден, что разглядеть ему удалось только две пустые сейчас кровати. Пока он стоял, осматривая комнату и удивляясь, почему в ней никого нет, дверь у него за спиной закрылась. Возможно, от сквозняка, но Лимас даже не попытался снова открыть ее. Теперь его окружал полнейший мрак. Причем дверь закрылась бесшумно, и вслед за этим тоже не донеслось каких-либо звуков – ни стука, ни шагов. Лимасу, чьи инстинкты моментально включились в режим боевой готовности, это показалось похожим на момент, когда в кинотеатре при просмотре фильма внезапно отключается звуковая дорожка. Потом он почуял запах дыма сигары. Возможно, он висел в воздухе с самого начала, но заметил он его только сейчас. Как у слепого, в темноте у него сразу же обострились обоняние и осязание.