Испытательный срок - Андрей Кивинов

— Нет, разумеется. Но… Возможно, догадывался. Незадолго до того, как… В общем, нашел у нас дома зажигалку Глеба. Скандал устроил.

— Глеб был у вас дома? — уточнил Рома.

— Что вы?! У нас консьержка, это сразу стало бы известно… Наверно, я случайно сунула зажигалку в сумочку, а потом выронила.

— А сам Глеб не хотел пообщаться с вашим мужем?

— Он предлагал, но я отговорила… — Виола по очереди посмотрела на ее добровольных извозчиков, — послушайте, Глеб что — сам, лично пришел и признался?

— Это и удивительно, — ответил Рома, — вряд ли он хотел повысить раскрываемость убийств в Северном отделе. Кстати, откуда у Глеба пятнадцать тысяч для вашей мамы? Сумма-то нехилая. Даже для меня…

— Он сказал, что заработал на Кавказе… В командировке.

— В командировке… — медленно, с расстановкой повторил Рома, доставая из кармана фотографию, — этого товарища не знаете?

Это было фото Леши-морпеха, взятое в паспортном столе. Леша в костюме и галстуке. Очень интеллигентно. Ольга буквально впилась взглядом в Виолу, наблюдая за реакцией. Ноль на фазе. Даже не моргнула.

— Нет… Никогда не видела. Кто это?

— Неважно… Не знаете, и хорошо…

Они остановились на светофоре, Рома вышел, посмотрел, как чувствует себя чемодан. Не готов ли к прыжку? Чемодан вел себя благоразумно. Опер вернулся в салон.

— Еще один вопрос… Акции и прочее деловое наследство мужа… Что вы собираетесь с ним делать?

Виола снова не смутилась.

— Я была у Никитского… Честно говоря, ничего в этом не поняла. Потом разберусь… Вы сказали, мне грозит опасность.

— Не исключено.

— И от кого?

— От того, кто на самом деле убил вашего мужа… Виола, вы хотите помочь Глебу?

— Конечно.

— В таком случае мы устроим свидание. Завтра. В тюрьме. Но при одном условии: говорить надо то, что попросим мы. Согласны?

Певица молча кивнула.

— Отлично… Дома я продиктую список продуктов, которые принимают в передачках. Вы не возражаете, если Ольга Андреевна останется сегодня с вами? На всякий случай…

Тюремная комната для свиданий напоминала переговорный пункт на центральном телеграфе недавних времен. На стене — кабинки с номером. В каждой — полочка с обшарпанным телефонным аппаратом без циферблата. Все просто, без высоких технологий: «Магадан — вторая кабина…» Только здесь, в отличие от переговорного пункта, стена была из толстого прозрачного оргстекла, за которым, буквально в метре, виднелось точно такое же стекло с точно такими же аппаратами. Два параллельных мира на дистанции вытянутой руки. И на расстоянии нескольких лет… Стекло, к слову, должно быть пуленепробиваемым, но прежнее руководство следственного изолятора сэкономило, а разницу расписало в преферанс. За это и за то, что вывозило наиболее романтичных арестантов в элитный ресторан с варьете, теперь находилось под домашним арестом. Ибо поместить даже в милицейскую камеру бывшего хозяина тюрьмы санкционировал бы только законченный циник, не знакомый со словом добродетель.

Виола присела на металлический табурет. По совету Ольги, она не делала яркий макияж и надела строгий костюм. Глеба уже привели. Она подалась вперед и по инерции прошептала его имя. Тот улыбнулся, махнул рукой в ответ и, взяв трубку, жестом показал ей сделать то же самое. Свидание было краткосрочным. Пять минут по таймеру.

— Привет… — его голос звучал спокойно-буднично, словно они встретились в кафе, — ты хорошо загорела. Как слетала? Как погода?

— Господи, Глеб, какая погода?.. Зачем ты это сделал?

— Все нормально, родная… Ты хотела помочь мне. А я помог тебе. Не переживай. Он же не отпустил бы тебя, верно?

— В чем помочь? Я ничего не понимаю.

Глеб перевел глаза вправо вверх. Нацарапанная гвоздиком надпись «Тебя слушают» предупреждала о соблюдении конспирации.

— Ты, главное, ничего не бойся… Расскажи лучше, как Таиланд? В Бангкоке была?

— Да, была… Хорошо в Бангкоке… Глеб, кого я должна бояться?!. Да, Андрей сложный человек, но я бы что-нибудь придумала… А теперь?! Какая же это помощь? Мне-то что теперь делать?! Ты обо мне подумал?

А вот и первая влага на глазах. Не Виола, а просто вылитая Эдит Пиаф. Только тушь не течет. Туманов ободряюще улыбнулся.

— Я думал и думаю только о тебе. Теперь ты свободна… Никто не будет следить и ревновать.

— Дальше-то что? Ведь все можно было решить по-другому!

Она заплакала теперь по-настоящему. Пришлось воспользоваться платком. Глеб, не отрываясь, смотрел на нее. Как она достает из кармашка платочек, как стеснительно вытирает слезы, не пытается найти зеркальце… Взгляд при этом был немного удивленный, словно у сбитого в штрафной площадке футболиста и не услышавшего заветный свисток судьи.

А время бежало, таймер тикал.

— Малыш, помнишь, я купил твое любимое вино и мы пили его в машине? Как пионеры. Боялись, что за моей квартирой наблюдают…

— Помню… — Виола сквозь слезу улыбнулась в ответ и убрала платочек.

— Ну вот! А теперь не надо бояться! Кстати, я потом купил еще бутылку! В секретере стоит. Хотел распить по твоем возвращении…

— Глеб… Глеб, ну зачем ты это сделал?!

Речь, конечно, шла не о купленном вине, а об убитом Якубовском. Но Туманов словно не слышал вопроса.

— Так я думаю — чего вину пропадать? У тебя же есть ключи, съезди — забери… А лучше прямо там выпей. Представь, что я дома, просто вышел покурить на балкон… Нет, правда! Мне будет приятно… Фужеры в серванте, штопор в ящике. Который ты на 23 февраля подарила… Помнишь?

Он смотрел ей прямо в глаза.

— Помнишь?

Виола кивнула головой.

— Выпей, послушай хороший джаз… Ты же любишь джаз… И все развеется, как дымок над твоим кофе.

— Да… Глеб, я принесла тебе кое-что. Фрукты, конфеты, галеты…

— Спасибо! Здесь действительно не очень высокая кухня… Давай, давай рассказывай про Таиланд. Минута осталась… Как там слоны? Не скучают?

Надпись на стекле не пугала. Разговоры слушались. И не надо быть американцем Сноуденом, чтобы раскрывать общественности этот секрет. Это даже слоны знают. Извините — оперативная работа.

Сегодняшнюю беседу слушали и писали сразу двое. А может, и больше. Кирилл Павлович Копейкин и Роман Данилович Фокин. Делали они это негласно не только от Туманова, но и от Слепнева, курировавшего раскрытие убийства Якубовского. Потому что любое сомнение в виновности Глеба могло обернуться «глухарем», и не исключено, куратор начнет вставлять палки в колеса. Ибо в Москву доложено, в СМИ передано, ручки для подписи в премиальной ведомости приготовлены. И не надо нам тут никаких гениальных версий. Тем более что Лешу-морпеха еще отловить и расколоть надо.

Разрешение на свидание для Виолы Ольга выпросила у следователя на личном контакте.

— Какой, однако, странный у них базар, — прокомментировал Кирилл Павлович запись, — ему десяточка светит, а он про вино и джаз. И про дымок над кофе. Поэт, а не опер, обвиненный в убийстве. Вывода два: либо съехала крыша, либо злой умысел. Мне больше нравится второй.

— Мне тоже. Глеб не тот человек, чтобы сбрендить от тюремной жизни. Надеюсь, Виола поняла, что он хотел ей сказать.

— Лишь бы она это понимание нам озвучила.

— А вместо конфет лучше б колбасы принесла.

Тяжелый запах табачного перегара в квартире одинокого рейнджера Халка навевал воспоминания о тех славных временах, когда курение было разрешено в общественных местах. Так пахли пивные после закрытия, лестничные площадки и полицейские кабинеты. Рома даже чихнул.

Странно. Глеб, конечно, курил в собственной квартире, но редко, и только на балконе. Зимой — на кухне, но всегда включал вытяжку. А тут амброзия на всю квартиру, будто не жилье, а общежитие железобетонного завода.

Причина обнаружилась довольно быстро. Переполненная пепельница благоухала в комнате на полу, возле дивана. Рядом с пустой бутылкой. Он не выкинул ее перед тем, как сдаться. И не прибирал комнату. Видимо, потому, что мысли были заняты другим.

Обыск в квартире не делали, хотя формально имели полное право. Но Рома убедил следователя, ведущего дело Глеба, что в этом нет необходимости.

Он сходил на кухню, выкинул бутылку и пепельницу вместе с окурками в ведро. Надо отучать людей от вредных привычек. В ведре заметил практически новый тюбик финалгона — мази для спины. Глеб не врал — нерв действительно застудил. А мазь выкинул, чтобы «избавить» себя даже от такого простенького алиби. Рома вернулся в комнату с веником, распахнул окно, украдкой посмотрел на отражение Виолы в зеркале серванта. Да, у Глеба есть вкус. Из-за таких ножек можно и на каторгу.

Виола смотрела на собственную фотографию, оставленную на столе. Та была вставлена в новенькую рамку.