Чайковский. Старое и новое - Борис Никитин

Петр Ильич до конца жизни остался верен как своей любви к Моцарту, так и религиозным убеждениям, в которых главной была вера в человеческую доброту, а не в церковные догмы. Другое дело, что эта вера его не могла оторваться от тех форм, которые были заложены воспитанием, традициями и многолетней практикой исповедования религии. В конце сентября 1893 года, за месяц до своей смерти,-Петр Ильич, отвергая поданную ему великим князем Константином Константиновичем Романовым идею сочинения реквиема, писал ему, что он не может сочинять музыку о таком боге, о котором говорится в реквиеме, т. е. о боге-судье, боге-карателе. "В такого бога я не верю",— признавался Чайковский. Он, как и Бетховен, не желал признавать зла в божественной силе, не мог со своим добрым сердцем поверить, что всемогущая божественная сила, кто бы ее ни воплощал в себе, может карать и совершать зло, насилие над людьми. Ему был гораздо ближе Христос, слова которого он и привел Константину Константиновичу в качестве идеи, может быть, способной увлечь его, чтобы взяться за сочинение музыки на религиозный сюжет: "Придите ко мне все труждающиеся и обремененные" и еще "Ибо иго мое сладко и бремя мое легко". Чайковского потрясала такая форма выражения человеческого смирения и терпимости, и он замечал в своем письме Константину Константиновичу: "Сколько в этих чудных простых словах бесконечной любви и жалости к человеку! Какая бесконечная поэзия в этом, можно сказать, страстном стремлении осушить слезы горести и облегчить муки страдающего человечества..."

Христианские проповеди смирения, терпимости и любви к ближнему, сами по себе человечные и симпатичные людям, ни в какие времена не смогли уберечь человечество от безумства вражды и жестокости, и в этом отношении Надежда Филаретовна высказывала Петру Ильичу мысли, более применимые в практической жизни. А Чайковский, как мы видим, с течением времени все более сближался с христианскими идеалами в самом чистом их виде. Он, вероятно, потому и опасался могущества карающего Саваофа-Бетховена, что инстинктивно не мог поверить во всегдашнюю доброту и способность прощения со стороны тех, кто обладает могуществом. Кто его знает, вдруг это могущество сможет выйти из-под власти его собственных стражей, оберегающих любовь к ближнему. Он чувствовал себя уютнее и спокойнее, погружаясь в моцартовскую красоту. Его мягкая, чувствительная, исключительно добрая душа стремилась к любви. Он в течение всей жизни не переставал жаловаться на мизантропию, но на самом деле любил людей, и ему всегда было больно, когда жизнь напоминала о страданиях, испытываемых окружающими, особенно близкими ему людьми. Он бросался им на помощь и еще больше страдал, если не был в состоянии что-либо изменить. Он прощал и зло, причиненное ему, и иногда было трудно понять, как у него на все это хватало сил и терпения. Ему было решительно невозможно примириться с твердыми "практическими взглядами Надежды Филаретовны, и спор их остался незавершенным. Что же тут поделаешь? Ведь кому-то уготовано судьбой чувства добрые лирой пробуждать. И разве кому-нибудь придет в голову упрекнуть его за то, что, стремясь сеять доброе, он в своей музыке нередко рассказывал о страшных страданиях души. Не из них ли рождается подлинная доброта? Вспомним бетховенские слова "Через страдания —радость".  

Радости и страдания Чайковского были иного порядка,  но все же оба великие композитора в этом отношении сходились. Оба желали семьи и оба нашли в ней и радость и страдание. 

Семья

В ноябре 1860 года сестра Чайковского Александра Ильинична вышла замуж за Льва Васильевича Давыдова и вскоре уехала с мужем на постоянное жительство в село Каменку Чигоринского уезда Киевской губернии, где Лев Васильевич был управляющим и совладельцем каменских имений. Село Каменка, или лучше сказать, большое поместье, некогда принадлежало светлейшему князю Григорию Потемкину. Среди его многочисленных владений оно, конечно, не занимало первого по своему значению места, но сама принадлежность столь громкому имени придавала Каменке внушительный вес. Имение перешло по наследству племяннице Потемкина Екатерине Николаевне Самойловой, и, таким образом, выходит, что Давыдовы состояли в родстве с Надеждой Филаретовной фон Мекк, хотя и в очень дальнем. Первым мужем Екатерины Николаевны был Николай Раевский. Сын от этого брака Николай Николаевич известен как герой Отечественной войны 1812 года. Во втором браке Екатерина Николаевна была за Львом Денисовичем Давыдовым. Один из трех сыновей от этого брака, Василий Львович, который, как и его двоюродный брат, поэт и прославленный партизан Денис Давыдов, тоже был участником Отечественной войны, унаследовал Каменку. В 1820 году Василий Львович в чине полковника вышел в отставку и поселился в Каменке. Он примкнул к Союзу благоденствия, а затем стал одним из основателей Южного общества, и вскоре Каменка стала местом частых сборов его друзей-декабристов. За участие в декабристском движении Василий Львович был осужден на пожизненную каторгу, которая была заменена двадцатью годами каторжных работ. Ему пришлось в ужасно тяжелых условиях работать на Нерчинских рудниках, затем на Петровском заводе в Чите. Но в конце концов его перевели на поселение в Красноярск. Его жена Александра Ивановна, как и многие другие жены ссыльных декабристов, последовала за ним в ссылку, а в Красноярск приехали и его старшие дочери Екатерина и Елизавета. Екатерина Васильевна вышла замуж за местного служащего Владимира Михайловича Переслени. С семьей Переслени, которая наезжала и в Каменку, у Чайковского впоследствии были дружеские отношения.

Пока Василий Львович находился в ссылке, Каменка, некогда отличное имение, пришла в упадок. Сын Василия Львовича Николай, служивший офицером в Преображенском полку, не мог уделять имению должного внимания. Но однажды он собрался в отпуск навестить свои владения и решил там остаться. В течение нескольких лет он поднял хозяйство, и оно стало приносить изрядный доход, позволивший Николаю Васильевичу содержать не только самого себя, но и семью отца, жившего в Красноярске. Младший брат Николая Лев Васильевич стал управляющим каменских имений и проявил недюжинные способности в организации всего хозяйства. Ему не в меньшей, если не в большей степени, чем старшему брату, принадлежала заслуга в восстановлении поместья отца-декабриста. Сам Василий Львович одного дня не дожил до амнистии 1855 года и больше так и не увидел свою родную Каменку.

Петр Ильич Чайковский впервые приехал в Каменку в 1865 году. К этому времени, как описывает Модест Ильич Чайковский, никакой особенной красоты и поэзии в обстановке каменских владений не осталось. Но, несмотря на это, Каменка произвела на Петра Ильича чарующее впечатление. Все каменские обитатели, часть из которых он уже знал по петербургским встречам с 1863 года, ему понравились. Даже Николай Васильевич, которого ему описывали как огрубевшего в деревенской глуши дикаря, оказался не только вполне сносным, но и утонченным, образованным, начитанным и приветливым человеком. Сильный, красивый и свежий, он был симпатичен Петру Ильичу, вообще любившему здоровую помещичью среду. Николай Васильевич, избалованный своим одиночеством и положением старшего, которому все были должны беспрекословно подчиняться, был нетерпим к чужим мнениям, властен, чрезвычайно консервативен, но тем не менее нисколько не покоробил чувствительного Петра Ильича. Напротив, Давыдов приятно поразил его и даже в чем-то повлиял на склад его убеждений. Модест Ильич объясняет эту странную терпимость к весьма нетипичному для Петра Ильича герою тем, что Петр Ильич не имел твердых политических убеждений. Будучи занят своими делами, он был равнодушен к политике и общественной суете, а потому его взгляды менялись сообразно его симпатиям к главным лидерам господствующих мнений. Должно быть, Модест Ильич был прав, но скорее лишь в первой части, т. е. в том, что Петр Ильич был гораздо больше увлечен своими непосредственными занятиями, нежели политикой. Что же касается интереса к общественно-политической жизни, то из его переписки с Надеждой Филаретовной видно, что, хотя убеждения его были лишь слегка тронуты либерализмом и в зрелом возрасте стояли ближе к консервативным, он не только не был равнодушным к происходящим в мире и в России событиям, но много читал обо всем этом и не стеснялся высказывать своих мнений весьма самобытного характера.