Крылатая сотня. Сборник рассказов - Олег Верещагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я дышу.
— Ты что, Коля?! — руки Дашки. Голос встревоженный…
— Ничего, — я поворачиваюсь на спину. Глаз у меня мокрый, но на лице улыбка. Настоящая, искренняя улыбка. — Даш, а что в Упорной?
— Ой, — она тоже заулыбалась, — как всегда бардак. Колька в атаманы баллотировался, его прокатили. Совсем одурел. Да, знаешь, он тоже женился…
Она говорила и говорила, а я лежал и слушал, держась за этот разговор, как за ниточку: вот отпущу её — и… и что вернётся? Какая из моих жизней постучится в двери? Или войдёт без стука?
Говори, Дашка, говори…
— А где Дениска? — перебил я её. — Помнишь, мальчишка, который у нас жил?
— Конечно помню! — даже возмутилась Дашка. — Знаешь, а его мать нашла, ещё в конце войны… Он сперва от неё, к тёте Нине… А потом пригляделся и так спрашивает: "Ма-ам?" Так протяжно, недоверчиво… и как к ней бросится! Они у нас гостили три дня, он прямо не отходил. А ведь ему уже больше одиннадцати лет было, не маленький…
— А твои? — спросил я.
— Бабушка и мама умерли… — тихо сказала Дашка. И вдруг уткнулась мне в плечо и задрожала. Я обхватил её обеими руками и сказал:
— Не отдам, никому не отдам тебя!
Дашка закивала так, что её аж заколотило. Потом… потом у нас было то, что уже было два раза в эту ночь. Тогда… после первого раза… я тогда понял, что у неё — никого не было. Я первый. И мне стало стыдно за тех девчонок, имён которых я даже и не помнил зачастую…
Спаслась ли Динка? С ней у меня не было ничего… но спаслась ли? Вспомнилась швейцарская медсестра, как её руки отталкивали — или притягивали? — меня, голос — по-французски: "О мсье… не надо, мальчик…"
Мальчик… Я перестал быть мальчиком задолго до того, как "стал мужчиной". Господи, до войны мы все считали, что это и есть главный признак "мужчины"… сколько
было их рассказано — выдуманных сальных историй — на школьном заборе…
Я задремал и проснулся толчком, потому что подбитый джип накатился на меня, а я не мог отпустить Генчо… и рухнул бруствер…
Дома, понял я с таким облегчением, что замерло сердце. Всё кончилось. Всё.
За окнами начинало светать. Дашка сидела рядом. Мы встретились взглядами.
— Тебе тоже снится? — спросил я, садясь рядом с ней. Дашка кивнула:
— Да… Часто и много. Чаще всего — как мы горим над морем… осенью… Горим, планируем и сбрасываем на пляж гранаты, сбрасываем, чтобы всё успеть сбросить… Я боюсь, что знаешь что? — она прилегла мне на колени щекой. — Что нашим детям будет… сниться тоже.
— Пусть, — сказал я. Дашка повернула ко мне голосу. — Да, пусть, — твёрдо сказал я. — Тогда они не заболеют нашей болезнью. Они не забудут. Ведь всё было, потому что мы забыли… Даш, ты родишь мне сына?
— И дочь, и ещё сына и дочь… — сказала она серьёзно. — Я рожу тебе шесть детей. Чтобы за папу… и за твоего отца… и за брата за моего… и чтобы всё — вдвое! — последние слова прозвучали, как заклинание.
— Дома, — выдохнул я. — Это правда, это не сон… Я не верил, я до последнего не верил…
— А я верила, — откликнулась Дашка. — Что ты придёшь. Только я представляла, что буду стоять зачем-то у калитки… а ты идёшь по улице в форме. А ты пришёл такой франт…
— Франт, — усмехнулся я. — А знаешь, Даш, я ведь ни-че-го делать не умею. Только воевать.
— Пойдёшь работать на наш молокозавод? — оживилась она. И фыркнула: — Как с коровами обращаться — не забыл ещё?!
— Нет, — засмеялся я тоже. И сказал: — А что. Пойду. Далеко?
— Нет, на улице Шарипа Тагишева, бывшая 9 января… ты что, Коль?
— Чьего имени улица?! — выдохнул я…
… - Я и не знала, что вы вместе учились… — Дашка вздохнула. — Мне про него Коля рассказал… ну, Коля, который приёмный сын… в общем, твой брат теперь… У них в школе стенд: "Они учились здесь…" И там есть про него всё. Он один остался от той чеченской роты… шестнадцать лет. И держался восемь часов против батальона с бронетехникой, с вертушками… а беженцы успели уйти… Его живым схватили, граната не сработала, которой он подорваться хотел. И отдали чеченцам, которые за них воевали… Они сперва говорили — мол, ты же чеченец, нохчила, как ты можешь с русскими собаками вместе… А Шарип им сказал: "Да, я и есть чеченец, я нохчила. А вы не чеченцы, вы шакалы и сдохнете, как шакалы." Ну и они с него кожу сняли… Коля так рассказывал. Рассказывает, а сам плакать хочет — и не плачет. Он же тоже помнит… как всё было…
— Шара, Шара… — я вспомнил задиристого Шару, его глаза навыкате и вечное хвастовство… — Шара, Шара…
— А у нас в станице школу назвали в честь Андрюшки Колпина и… Олежки, — Дашка вздохнула. — Они первыми погибли… из наших пацанов. Знаешь, из моего класса… было двадцать три человека… осталось восемь девчонок из десяти и из тринадцати мальчишек — шестеро.
Я не знал, сколько уцелело из нашего класса. Но был уверен — узнаю. Даже не специально. Просто — узнаю. Буду спотыкаться об их память на каждом шагу, чтобы, не дай бог, не начать задирать нос…
Похоже, мы научились помнить.
Крепко научились помнить.
— А крестик у тебя цел… — сказала Дашка. — Как же ты его сохранил?
— Тем же чудом, что и себя, — вздохнул я, обнимая её. — Помнишь, вот эту песню? Тимка пел… — я помолчал, припоминая…
— Им так хотелось любить на их земле невезучей…
Им так хотелось любить, все страхи преодолев…
Им так хотелось, что вот — лишь только выдался случай,
Они упали в любовь, друг друга даже не разглядев…
И это лишь полбеды! (Любой астролог вас скажет:
Союз Огня и Воды наверняка обречён…)
И сколько вместе им быть — конечно, время подскажет…
Им так хотелось любить — и звёзды тут ни при чём…
При чём тут только любовь — земная иль неземная? -
Когда довольно двух слов. Или касанья руки…
И двое сходят с ума, совсем друг друга не знаю!
Любовь приходит сама — и каждый раз вопреки!
Приходит — из ничего. Чтоб каждый мог отогреться.
Но — что забавней всего! — приходит, не уходив…
Поскольку Бог есть Любовь — ей просто некуда деться.
Бог всё связал из любви — себя на всех разделив.
Им так хотелось любить… Рай в шалаше обустроить…
Им так хотелось любить — всем звёздам наперекор!
Бог вертит веретено… А что до наших героев…
Вы не поверите — но…
Вы не поверите — но…
Вы не поверите.
Но у них любовь до сих пор. (1.)
________________________________________________________________________________________________________________
1. Слова В. Третьякова
* * *
Я встал рано. Дашка спала, дрыхла, не пошевелилась даже, не ворохнулась, когда я вставал.
Если честно, я не мог определиться, спал или нет… но мои ноги сами делали привычные движения — и проснулся я толком, только войдя на кухню.
Мгновение. Один вздох — мне снова показалось: я тогда, четыре года назад…
— Сынок, — сказала мама, и я едва не спросил удивлённо: "Ма, а чего ты сама-то, где тётя Ира?"
Мама кипятила чайник.
— Коля, а что ты так рано встал? — глаза у мамы были непонятные. Я подошёл к ней и поцеловал — в висок, не вставая на цыпочки.
Мама заплакала. С каким-то облегчением… а вчера она не плакала — и я понял, что она и не спала. И на миг смутился — конечно, в этом случае она слышала, как мы с Дашкой… Но потом понял, что нет, она вряд ли слышала. Вернее — вряд ли обратила внимание на это. Она сидела и пыталась убедить себя, что я — правда вернулся.
Я представил себе это воочию и понял — так оно и было.
— Я вернулся, мама, — тихо сказал я, касаясь щекой её волос.
Мама отстранилась со всхлипом.
— Будешь чай? — прошептала она. Я кивнул. — Только хлеб вчера весь слопали…
— С утра купить негде? — деловито спросил я. Мама удивлённо посмотрела на меня:
— Господи, что это я… конечно, сейчас, я быстро — тут на углу круглосуточный ларёк… Обычно младшие бегают…
— Ма, — я поймал её за руку и улыбнулся. — Не надо, ма. Я сейчас, быстро.
— Ты куда?! — удивилась она. А я улыбнулся:
— А вот оденусь — и пойду.
— Да куда, Колька?! — сердито уже спросила она. Я поцеловал её в щёку:
— За хлебом, мама!
КОГДА ОКОНЧИТСЯ ВОЙНА…
Когда окончится война, и мальчик выбежит за хлебом —
Земли коснётся тишина, неповторимая, как небо…
И в этой хрупкой тишине бог имена и судьбы свяжет,
Замрут созвездья в вышине — и чей-то голос тихо скажет:
"Мама! Я вернулся домой!
Мама! Я вернулся живой!
Бог обещал мне простить всё сполна —
Когда
Окончится война…"
Когда окончится война и мой народ залечит раны —
Новорождённая страна на плечи встанет великанов.
И вдруг окажется, что жизнь имеет главное значенье,
