Исчезнувшая пожарная машина - Пер Валё

— Да, — сказал Мартин Бек. — Где здесь туалет?

Вальпургиева ночь — это праздник, когда шведы надевают весеннюю одежду, выпивают, танцуют, едят, веселятся и начинают ждать лета. В Сконе на обочинах появляются первые цветы, а отпуска все ближе и ближе. На равнине коровы пережевывают весеннюю травку и начинается сев технических культур. Студенты надевают свои белые шапочки, а профсоюзные лидеры вытаскивают побитые молью красные флаги и пытаются вспомнить слова «Сынов труда». Скоро первое мая, праздник социалистов, и во время символической демонстрации даже полиция глазеет на духовые оркестры, играющие «Интернационал». Другой работы у полиции практически нет. Ее задача проследить за тем, чтобы никто не принялся плевать на американский флаг и чтобы среди демонстрантов не было никого, кому действительно есть что сказать.

Последний день апреля — это день, когда все готовятся к чему-либо: к весне, к любви и к политическим выступлениям. Это счастливый день, особенно, если он теплый и солнечный.

Мартин Бек и Монссон провели этот счастливый день, разглядывая то, что осталось от Бертила Олафсона, и дважды обследовали старый автомобиль, который мрачно стоял на полицейской стоянке. Они осмотрели камень, черный носок и слепок зубов верхней челюсти Олафсона и внимательно прочли протокол вскрытия. Разговаривали они мало, потому что комментировать здесь было, собственно, нечего. Потом Монссон спросил:

— Олафсона что-нибудь связывает с Мальмё? Конечно, кроме того, что его здесь убили?

Мартин Бек покачал головой и сказал:

— Похоже, Олафсон в основном торговал крадеными автомобилями. С наркотиками он тоже имел дело. Но главным образом занимался автомобилями, которые он перекрашивал и ставил на них поддельные номера. Потом он снабжал автомобили фальшивыми регистрационными сертификатами и вывозил их из страны, вероятно, для продажи за границей. По-видимому, он часто бывал в Мальмё или, по крайней мере, проезжал через город. Наверное, он периодически останавливался здесь. Было бы странно, если бы у него не оказалось здесь хотя бы нескольких знакомых.

Монссон кивнул.

— Наверняка неприятный тип, — сказал он, словно разговаривал сам с собой. — И был в плохой физической форме. Поэтому доктор неправильно определил его возраст. Жалкий мошенник.

— Мальм тоже, — сказал Мартин Бек. — Но ведь нам от этого не легче?

— Нет, конечно, нет, — ответил Монссон.

Несколькими часами позже они сидели в кабинете Монссона и глядели на заасфальтированный двор, в котором стояли черно-белые автомобили и по которому взад-вперед ходили по своим делам полицейские.

— Что ж, — сказал Монссон. — Наше положение не так уж и плохо.

Мартин Бек посмотрел на него с некоторым удивлением.

— Мы знаем, что он был в Стокгольме третьего февраля, а доктор уверяет, что он умер самое позднее седьмого. Промежуток времени сужается до трех или четырех дней. Думаю, мне все же удастся найти кого-нибудь из тех людей, которые видели его здесь. Хотя бы какую-нибудь зацепочку.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Наш город не очень велик, а круг общения Олафсона еще меньше. У меня имеются определенные связи. До сих пор толку от них было мало, потому что люди не знали, кого именно им нужно искать. Кроме того, полагаю, что необходимо предоставить все имеющиеся сведения прессе.

— Мы не можем допустить, чтобы они что-либо публиковали. И потом, это входит в компетенцию прокурора.

— Я не привык так работать.

— Ты что же, собираешься расследовать это дело самостоятельно?

— То, что произошло в Стокгольме, меня мало интересует, — подчеркнул Монссон. — А разрешение прокурора — всего лишь формальность. По крайней мере, здесь, у нас.

Мартин Бек улетел домой в тот же вечер. Около десяти он был в Стокгольме и спустя два часа уже лежал на своем диване в гостиной, в Багармуссене.

Свет он погасил, однако заснуть не мог.

Его жена уже спала, и сквозь закрытую дверь спальни отчетливо был слышен ее негромкий храп. Детей дома не было. Ингрид ушла рисовать лозунги для завтрашней демонстрации, а Рольф, очевидно, веселился на какой-то молодежной вечеринке с пивом и музыкой.

Он чувствовал себя одиноким, словно ему чего-то не хватало. Например, желания встать, пойти в спальню и сорвать ночную рубашку со своей жены. Он подумал, что должен по крайней мере испытывать такое желание по отношению к кому-то другому, например, к чьей-то чужой жене. Но в таком случае, к чьей именно?

Он все еще не спал, когда в два часа вернулась Ингрид. Наверное, жена сказала ей, чтобы она не приходила очень поздно. Рольф же мог приходить, когда угодно, хотя был на четыре года моложе своей сестры (бывшей по меньшей мере раза в два умнее его), и не обладал даже и сотой долей инстинкта самосохранения и осмотрительности, присущих его сестре. Это естественно, ведь он мальчик.

Ингрид проскользнула в гостиную, наклонилась и чмокнула его в лоб. От нее пахло потом и краской.

Как всё нелепо, подумал он.

Прошел еще час, прежде чем он уснул.

Когда утром второго мая Мартин Бек приехал в управление на Кунгсхольме, Колльберг уже разговаривал Меландером.

— Как всё нелепо, — сказал Колльберг и ударил кулаком по столу так, что всё, кроме Меландера, подпрыгнуло.

— Да, это странно, — с серьезным видом согласился Меландер.

Колльберг был без пиджака, узел галстука он ослабил и расстегнул воротничок рубашки. Он наклонился над столом и сказал:

— Странно! Страннее некуда. Кто-то подложил бомбу с часовым механизмом в матрац Мальма. Мы думаем, что это сделал Олафсон. Но Олафсон тогда уже был мертв больше месяца, потому что кто-то проломил ему череп, засунул труп в старый автомобиль и столкнул в море. И теперь мы сидим и не знаем, что нам делать.

Он замолк, чтобы перевести дыхание. Меландер ничего не сказал. Оба они кивнули Мартину Беку, но как бы между прочим, словно его вообще здесь не было.

— Если мы предположим, что имеется связь между попыткой убийства Мальма и убийством Олафсона…

— Пока что это всего лишь предположение, — сказал Меландер. — У нас нет никаких доказательств того, что подобная связь существует, хотя маловероятно, чтобы эти события оказались совершенно независимыми.

— Вот именно. Таких совпадений не бывает. Следовательно, есть основания полагать, что третья составляющая этого дела естественным образом связана с двумя другими.

— Ты говоришь о самоубийстве? О том, что Мальм покончил с собой?

— Конечно.

— Да, — сказал Меландер. — Он мог это сделать, потому что знал, что игра окончена.

— Верно. Он знал, что его ожидает, и поэтому предпочел открыть газ.

— Он испугался, это факт.

— Причем у него были все основания для этого.

— Следовательно, можно сделать вывод, что он не рассчитывал на то, что ему позволят остаться в живых, — сказал Меландер. — Он испугался, что его убьют. Но в таком случае, кого он боялся?

Колльберг задумался. Ход его рассуждений приобрел неожиданный поворот, и он сказал:

— А может, Мальм убил Олафсона?

Меландер вытащил из ящика письменного стола половинку яблока, ножом для разрезания бумаги отрезал кусочек и положил его в свой кисет.

— Это звучит неправдоподобно, — произнес он. — Мне трудно себе представить, что такой мелкий жулик, как Мальм, способен совершить подобное преступление Я имею в виду не его моральные принципы, а технические детали, изощренность, с какой оно было совершено.

— Блестяще, Фредрик. Твоя логика безупречна. Ну, и что же из всего этого следует?

Меландер ничего не сказал.

— Каков четкий логический вывод? — с упрямым видом спросил Колльберг.

— Можно сделать вывод, что от Олафсона и Мальма решили избавиться, — не очень уверенно ответил Меландер.

— Кто?

— Мы этого не знаем.

— Да, это точно. Но в одном не может быть сомнений.

— Да, — сказал Меландер. — Ты, наверное, прав.

— Это работа профессионала, — словно разговаривая сам с собой, произнес Мартин Бек.

— Вот именно, — заявил Колльберг. — Профессионала. Только профессионалы используют камни, засунутые в носки, и бомбы с часовым механизмом.

— Согласен, — сказал Меландер.

— Вот почему мы сидим здесь, почесывая затылки и тараща глаза, словно видим нечто сверхъестественное. Потому что мы всегда имели дело только с дилетантами. Причем занимались этим так долго, что сами почти превратились в дилетантов.

— Восемьдесят девять процентов всех преступлений совершается дилетантами. Даже в США.

— Это не оправдание.

— Нет, — сказал Меландер. — Но это объяснение.

— Погодите, — произнес Мартин Бек. — Это стыкуется и с другими известными нам фактами. Я уже размышлял кое о чем после того, как Гюнвальд написал свой меморандум, или как там его можно назвать.

— Да, — сказал Колльберг. — Почему человек, который положил зажигательное устройство в кровать Мальма, потом вызвал пожарных?