СМЕРШ. Один в поле воин - Николай Лузан

В ее расположении царила зловещая тишина, нарушаемая визгом пилы и стуком молотка. В дальнем конце плаца рабочая команда в спешном порядке сооружала виселицу. Несмотря на то что рабочий день еще не закончился, ни на гимнастическом городке, ни в курилках не было никого. Инструкторы и курсанты, забившись по своим углам, с оглядкой по сторонам обсуждали события прошедшей ночи и дня.

Незадолго до ужина дежурный по группе распорядился, чтобы командиры подразделений вывели своих подчиненных на плац. Инструкторы и курсанты молча занимали свои места в строю и бросали испуганные взгляды на три виселицы. Всех их мучил один и тот же вопрос: для кого две остальные? Прошло пять, затем десять минут, а на плацу так ничего и не произошло. Гопф-Гойер держал мучительную паузу, вымещал на них свою злобу и ненависть. Наконец дверь штаба открылась. Скрип ржавых петель зловеще прозвучал в могильной тишине.

Гопф-Гойер вышел на крыльцо. За его спиной теснились Райхдихт, Рудель, Бокк, Шойрих и остальная штабная верхушка. Их появление заставило подтянуться командиров подразделений и нервной волной прокатилось по строю курсантов. Дежурный по группе подал команду «Смирно». Гопф-Гойер спустился с крыльца, прошел к трибуне, ледяным взглядом окатил строй и остановил на виселицах. Его лицо исказила зловещая гримаса, он обернулся к гауптвахте и гаркнул:

— Комендант, начинайте!

В ответ заработал двигатель, ворота распахнулись, и на плац выехал грузовик. В кузове стоял истерзанный Колесов. По бокам его подпирали два верзилы из комендантского отделения. Грузовик медленно катил вдоль строя и остановился у виселицы.

Гопф-Гойер подался вперед и, окинув строй испепеляющим взглядом, объявил:

— Так будет с каждым, кто изменит Великой Германии! Смерть предателю!

— Смерть! — недружно прозвучало в ответ.

— Будь вы все прокляты! Придут наши… — голос Алексея оборвался.

Палач суетливо набросил петлю на шею Колесову. Грузовик сипло всхлипнул двигателем и тронулся с места. Кузов ушел из-под ног Колесова, и его тело забилось в предсмертной конвульсии. Но на этом устрашающий спектакль, затеянный Гопф-Гойером, не закончился. К строю вышел Райхдихт. Со стороны гауптвахты донесся дробный грохот сапог — комендантское отделение выскочило на плац и встало за его спиной. К ним подъехал грузовик. Все эти перемещения нагнали еще больше страха на курсантов.

Райхдихт двинулся ко второму отделению курсантов — круг новых жертв определился, и вздох облегчения пронесся по соседнему строю. Комендантское отделение, погромыхивая карабинами, взяло их на прицел. Райхдихт остановился в нескольких шагах и зашарил взглядом по лицам курсантов, те невольно сжались. На них повеяло холодным дыханием смерти. Гитлеровец ткнул пальцем в середину строя и назвал:

— Панин! Зубенко!

Мертвенная бледность покрыла их лица, и в следующее мгновение вокруг них образовалась мертвая зона.

— Взять мерзавцев! — распорядился Райхдихт.

Громилы из комендантского отделения, расшвыряв жидкую цепочку курсантов, набросились на Панина с Зубенко, сбили их с ног и принялись избивать, а потом забросили в кузов машины. На этот раз под грохот барабана казнь тех, кто чаще всего общался с Колесовым, Гопф-Гойер превратил в злодейское действо — несчастных вздернули на виселице. На это был еще не конец — отделение за отделением прошли строем перед эшафотом.

Безжалостная расправа на Колесовым не облегчила положения Гопф-Гойера. Через два дня в Ростов нагрянул Гемприх с комиссией и вывернул все наизнанку. После его отъезда среди офицеров поползли слухи о скорой отставке Гопф-Гойера, и даже назывался его приемник — капитан Мартин Рудель. Разрядило обстановку в группе сообщение о предстоящем перемещении в Краснодар.

Отъезд на Кубань вызвал в душе Петра бурю чувств, он была связан с Верой. После долгих раздумий он решился объясниться с ней и, не дожидаясь конца рабочего дня, отправился к Пивоварчукам. Последние метры ему дались с большим трудом. Все заранее приготовленные объяснения рассыпались в прах перед одним фактом — его службой в абвере.

Впереди показался до боли знакомый забор. Петр робким взглядом пробежался по двору. В нем никого не было, калитка находилась на запоре, а в доме царила непривычная тишина. Он нерешительно топтался на месте, надеясь, что кто-нибудь из хозяек появится на крыльце. Прошла минута-другая, но он так и не заметил каких-либо движений. Дом, казалось, вымер, и тут ему показалось, в крайнем окне дернулась занавеска. Это не было обманом зрения — она продолжала подергиваться. Отбросив сомнения, Петр отодвинул щеколду на калитке, зашел во двор, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. И опять никто не ответил, но он решил не отступать и продолжал стучать. Его настойчивость возымела действие. В сенцах послышались шаги, звякнул крючок, и на порог вышла Лидия Семеновна. В ее взгляде Петр не нашел для себя ничего хорошего и, пряча глаза, спросил:

— Вера, дома?

— Нэма, — глухо обронила она.

— А когда будет?

— И не будэ.

— Что с ней?! — в Петре проснулась тревога.

— Ничего! — отрезала Лидия Семеновна.

— Где она?

— К родичам съехала.

— Как?! Почему?!

— А ты шо, не понимаешь?

— Но также нельзя, Лидия Семеновна? Нельзя!

— Слухай, хлопец! Христом Богом прошу, оставь ты нас в покое. Разни у нас дорози.

Понурившись, Петр побрел со двора. Ненавистная личина предателя душила его. В ту ночь он так и не смог уснуть. А на следующий день его закрутил водоворот событий. Из Запорожья пришел приказ Гемприха о передислокации группы в Краснодар. На сборы отводилось всего три дня. Вместе с Самутиным он в пожарном порядке готовил к отправке картотеку на курсантов и агентов. Особой забой для него стали сведения, хранящиеся в тайнике. И здесь у него мелькнула шальная мысль — доверить их Вере. Сначала она показалась ему авантюрной, но чем больше он над ней думал, тем больше находил аргументов «за». При его положении, когда приходилось ходить по лезвию бритвы, собранные им данные на кадровый состав группы и агентов, заброшенных за линию фронта, скорее окажутся у капитана Рязанцева, если будут храниться у Веры. Свою и немаловажную роль в этом решении сыграли его чувства к Вере. В ее и глазах Лидии Семеновны он снова мог стать желанным в их доме.

Сгорая от нетерпения, Петр направился к Пивоварчукам. Удача на этот раз улыбнулась ему. Вера была дома и развешивала белье на веревке.

— Вера! — несмело окликнул он.

Она обернулась и зарделась.

— Вера! — повторил он и пытался поймать ее взгляд.

Она, уронив таз с бельем на землю, растерянно заметалась. Петр ринулся во двор и, схватив за руку, воскликнул:

— Не бойся, я не фашист! Я свой!

Это не произвело впечатления на Веру. В ее глазах по-прежнему плескалось холодное презрение. Проклятая фашистская форма сбивала ее с толку. Он выхватил из кармана пакет и выпалил:

— Ты должна передать его нашим! В нем важные сведения! Послезавтра нас отправляют в Краснодар!

Растерянность на лице Веры сменился недоумением, и с губ сорвалось:

— Каким нашим?

— Командиру Красной армии… Э-э-э, нет, начальнику Особого отдела. Это очень важно! — с жаром убеждал Петр.

— Какого Особого отдела?! — у Веры голова шла кругом.

— Начальнику Особого отдела НКВД капитану Павлу Рязанцеву. Запомни, Рязанцеву! — тормошил ее Петр.

— Я-я-я… Ты… — голос у Веры сорвался, и в следующий миг шею Петра обвили ее руки.

Трепетная волна прокатилась по его телу, и он стиснул девушку в объятиях. В страстных поцелуях терялись обрывки фраз, это уже ни имело никакого значения. Счастливые глаза Веры говорили Петру красноречивее всяких слов. В эти короткие мгновения нежной и трепетной любви, на которые так скупа война, они ничего не замечали.

— Верка?! Ты-ы-ы шо творишь?! Ты… — потеряла дар речи Лидия Семеновна.

Единственная дочь, ее кровинушка, на глазах соседей миловалась с фашистским прихвостнем. Для донской казачки большего позора трудно было представить.

Первой нашлась Вера. Она ринулась к матери и, обхватив ее за плечи, радостно повторяла:

— Мамо, Петя свой! Он свой! Он наш!

— Шо?! Вон з моей хаты. Шоб твоей ноги в нем нэ було. Як я сусидям в очи подывлюсь? — не могла поверить своим ушам Лидия Семеновна.

— Лидия Семеновна! Лидия Семеновна, не надо так. Я не могу все сказать, — пытался вставить слово Петр.

— Та шо мэни казать! Я шо, очей нэ имию!

— Мамо, успокойся. Петя не такой. Ты поверь, он хороший, — уговаривала ее Вера.

— Хороший? А ця одежку, шо?

— Лидия Семеновна, успокойтесь, пройдем в дом и там спокойно поговорим, — мягко, но настойчиво попросил Петр.

— О, Господи, та шо ж цэ такэ? Шо ж я людям скажу? — сокрушалась Лидия Семеновна, но, подчиняясь нажиму Петра и дочери, зашла в дом.