Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?! - Дмитрий Соколов-Митрич

– Вы говорите, что ни один переход не был закрыт. Но в поселке Спирово я видел такой переход собственными глазами.

– Я говорила, что ни один переход не был закрыт из-за поездов «Сапсан». Что касается станции Спирово, то там еще несколько лет назад был построен пешеходный мост, так как станция достаточно крупная. Демонтаж наземного перехода – это мера безопасности ради самих же людей, так как, к сожалению, не все с должным вниманием относятся к звуковым сигналам перед приближением поезда. Для справки: тормозной путь «Сапсана» даже при скорости двести километров в час составляет полтора километра.

– Местные жители и власти в один голос жалуются на неблагоприятные изменения в расписании электричек.

– Ни на одном направлении не было произведено кардинальных изменений графика пригородных поездов. Даже после отмены четырех пар электричек по этим же маршрутам продолжают курсировать порядка восьмидесяти пар. Что же касается поездов дальнего следования, то с восемнадцатого декабря были отменены три пары поездов, а с пятого апреля перестанут курсировать поезда № 159/160 («Аврора») и 5/6 («Николаевский экспресс»). Но даже после этого по маршруту Москва-Петербург-Москва будут курсировать порядка пятнадцати – двадцати пар поездов дальнего следования, предлагающих проезд в самых разных ценовых категориях. У любого пассажира был, есть и будет выбор. И поезд «Сапсан», новая веха в развитии железных дорог, этот выбор только увеличивает.

Пролетающие мимо

Стою на полустанке Левошинка, жду «Сапсана», хочу посмотреть в его глаза. На вокзале в Твери этот поселок – в списке остановок, которым количество электричек сократили до минимума. Вместе с соседними селами более тысячи человек оказались отрезанными от ближайших городов, а значит – от школ, от больниц, от работы.

Слава богу, я не успел зайти в бывшее здание вокзала: там теперь собачье общежитие. Постройка давно слетела с баланса РЖД, и районные власти отдали ее в аренду какому-то местному собаководу. Об этом мне рассказала Арсеньева Раиса Дмитриевна, староста поселка.

– Я сама всю жизнь проработала на железной дороге, муж покойный у меня почетный железнодорожник, оба сына машинисты, да и вообще вся Левошинка – это бывший поселок путевых обходчиков и ремонтников. И вот теперь мы остались без электрички. Не заслужили.

Раиса Дмитриевна говорит громко, пытаясь перекричать «ахтунг», поэтому в ее интонации возникает иллюзия оптимизма.

– О! Вон, церберы наши идут.

Цербер – это не только пес, охраняющий царство мертвых. Это еще и частное охранное предприятие, которое после подрыва «Невского экспресса» занимается охраной путей. Впрочем, пока на всех станциях, где я был, обходчики мне говорили, что перетруждаться эти люди не любят, и увидеть их – большая удача. Но на Левошинке, по словам Арсеньевой, они появляются регулярно. Это два мужика с тусклыми глазами и потрепанными лицами. Один помоложе, другой повзрослее. Говорят, что на их десятикилометровом участке пока все спокойно. Отношение к «Сапсану» – хорошо скрываемое раздражение. Скрываемое – потому что за его охрану им все-таки платят. А раздражение – потому что они из соседнего села.

– А вот и он, – хихикает тот, который помоложе. – Больной зуб!

На горизонте появляется моргающая белая точка. Сегодня безоблачное небо, но точка еще ярче, чем дневной свет. Этот птичий глаз стремительно приближается, увеличивается в размерах, перестает моргать. Во мне просыпается кролик, я начинаю понимать тех людей, которые прыгают с платформ в снег, я хватаюсь за перила, но не для того, чтобы меня не унесло вихрем, а чтобы заставить себя не убежать. Раиса Дмитриевна уже отскочила к зданию вокзала, один из церберов остался посередине платформы, демонстративно повернувшись к поезду спиной. В его глазах – смесь восхищения и презрения. Поезд бесшумно проносится сквозь Левошинку за доли секунды, сверкнув своим невидящим глазом. Больше всего это похоже на сцену из голливудского фильма, когда некто или нечто прорывается из одной реальности в другую, сотрясая пространство. Еще несколько секунд после «Сапсана» в воздухе висит его хрустальный силуэт из мелких мокрых льдинок. Потом этот призрак с мелодичным шорохом осыпается на рельсы. У Раисы Дмитриевны глаза горят, как будто она только что прыгнула с парашютом. У меня тоже. Заставить людей ненавидеть такой красивый поезд – очень сложная задача. Но нет на свете ничего невозможного.

Профессиональные соображения

Когда ты живешь в большой стране, трудно в деталях понимать то, что в ней происходит.

Сегодня ты на Урале занимаешься темой наркомании, завтра в Саратове расследуешь коммуналку, послезавтра сравниваешь жизнь на Курилах и в Японии, а вчера и вовсе наблюдал трудовые будни в публичном доме. В голове получаются микс и какофония.

Поэтому федеральному репортеру неплохо бы иметь некий регион-якорь, регион-полигон, регион-объект для особого изучения.

Ведь невозможно изучить целое – особенно если оно так велико, как Россия. Зато можно взять у этого целого характерную часть и исследовать ее, расширяя свои познания о целом.

Завести в этом регионе друзей в самых разных сферах: журналистика, образование, бизнес, политика, церковь, правоохранительные органы.

Часто туда ездить – ив командировки, и просто так.

В общем, вести вялотекущую оперативную работу.

У меня, как, наверное, уже многие успели заметить, таким регионом на данный момент является Тверская область. В девяностых годах моим якорем была Воронежская область. Это не потому, что я волевым образом их себе выбирал. Просто так получалось: завелись друзья, знакомые, одна тема тянула за собой другую.

И у вас будет так же: как только вы начнете регулярно репортерствовать, почувствуете, как тот или иной регион начнет затягивать вас в свою орбиту. Не пугайтесь. Скорее всего, это просто ваш будущий «полигон».

Если вы общались с человеком полтора-два-три часа, а когда ушли, вдруг вспомнили, что забыли спросить самое важное, – не расстраивайтесь и не перезванивайте.

Это нормально.

Когда пишешь, очень важно, чтобы каждый абзац не догадывался, о чем будет следующий.

А каждый следующий абзац не помнил, о чем был предыдущий.

Я, когда сажусь писать, никогда не составляю план текста.

Максимум – накидываю просто инвентарный список того, что есть в наличии: герои, эпизоды, идеи.

Потому что процесс написания – это не техническое исполнение задуманного. Писанина – она одновременно и исполняет замысел, и формирует его. Это похоже на решение задачки, ответ которой неизвестен. Если он будет известен, то это уже не математика, а фигня какая-то.

Хороший текст, написанный по предварительному сговору с самим собой, легко отличить от хорошего текста, написанного без всякого плана. Второй вариант – он пишется, конечно, мучительнее, но получается всегда ярче и парадоксальнее. И при этом, как это ни странно, – логичнее, адекватнее и честнее. Потому что план составляется умозрительно, под воздействием множества внешних факторов. А во время писанины все реально: те элементы, которые в голове автора вроде бы дружили друг с другом, на бумаге никак не хотят, зато они легко входят в контакт с другими элементами и образуют неожиданные кристаллы.

Но повторяю: не стоит воспринимать мои соображения как прямое руководство к действию. Многие из них слишком тесно завязаны на особенности моей персональной нервной системы.

Вот Юля Вишневецкая спрашивает: что делать, если пишешь, пишешь и вдруг – затык?

Насколько я понимаю, затык – это не то же самое, что приступ аграфии. Боязнь чистого листа предполагает наличие чистого листа. А затык – это когда ты уже много чего написал и вдруг понял, что в тупике и дальше продвинуться не можешь.

Если это не банальное обострение лени, то, скорее всего, такой затык означает то же самое, что означает затык в решении математического уравнения. А именно: где-то ранее вы сделали неверный шаг и пошли по ложному пути. Уступили каким-то своим иллюзиям, решили польстить собственному мировоззрению, поддались эмоциям – одним словом, соврали. В этом случае надо просто вернуться назад и внимательно проанализировать узловые смысловые моменты, а еще лучше – проговорить их с другим человеком, желательно не единомышленником.

Но возможен и другой вариант: никакого ложного пути не было, просто на стадии сбора впечатлений и информации вы понадеялись на энергию фактуры, а потом вдруг поняли, что тема гораздо серьезнее и в ее решении вы дошли до того уровня, на котором вам требуются новые знания, а их нет. В этом случае бывает очень полезно отложить писанину в сторону и встретиться с каким-нибудь экспертом, почитать что-нибудь важное на эту тему. Именно такой затык, к примеру, случился у меня при написании репортажа «Саратов должен быть разрушен». Преодолеть его удалось благодаря общению с Владимиром Соколенко – преподавателем местной Академии права, кандидатом философских наук, человеком, который изучал проблему угасания и расцветания городов. Он помог мне расширить амплитуду восприятия темы репортажа, в результате тот огромный объем разрозненной информации и впечатлений, которые я получил на местности, обрел и форму и содержание.