О природе человека - Немесий Эмесский

Но, следовательно, Бог хочет (промышлять), и не может. А разве на самом деле[1136] не абсурдно[1137] утверждать, что Бог немощен и неспособен благотворить? Сверх того, по двум причинам[1138], мог бы кто–нибудь сказать, Бог не в состоянии промышлять об индивидах (неделимых): или потому, что Сам по природе не таков, или потому, что индивиды (единичности) неспособны быть под управлением Промысла[1139]. Но что Бог по природе может промышлять, это признают и они сами, так как говорят, что Он промышляет об общем, — и (это) тем более, что низшее не может простираться к высшему[1140], тогда как сохраняющая сила высшего (превосходнейшего) нисходит до самого последнего, и даже — до бесчувственного. Все, ведь, зависит от Божественной воли и отсюда черпает твердость и сохранность. А что и природа неделимых и множественных (сложных) способна к усвоению Промысла, это видно из жизни животных, управляемых своего рода начальствами и властями, виды которых многочисленны. Так, и пчелы, и муравьи, и очень многие из живущих общинами управляются некоторыми вождями, за которыми послушно следуют. Но особенно (хорошо) всякий мог бы заметить это, обратив внимание на общественную жизнь людей. Она, ведь, очевидно допускает[1141] распоряжения и заботы законодателей и начальников. А раз она способна к этому, то каким образом может быть неспособной к промышлению Творца?..

Немаловажным доказательством того[1142], что и единичности (индивиды) составляют достояние Провидения, служит то, что людям от природы присуще сознание Его. Так, будучи стеснены нуждой, мы тотчас прибегаем к Божеству и к мольбам, — как будто сама природа, без научения[1143], ведет нас к Божественной помощи. Конечно, природа не приводила бы нас без всякого руководства к тому, что не может быть (происходить) по природе. Даже и при внезапной тревоге или страхе мы непроизвольно, прежде чем что–нибудь сообразить, призываем на помощь Бога. А все то, что естественно следует за чем–нибудь (другим), заключает (в себе) сильное доказательство, и не допускает никакого возражения.

Итак, почему же пришли к такому заключению[1144] те, которые придерживаются этого мнения?[1145] Во–первых — потому, что они думают, что вместе с телом разрушается и душа, а во–вторых — потому, что не могут понять (исследовать) смысл частного Промысла. Но что душа не смертна и что все человеческое[1146] не ограничивается пределами настоящей жизни, это делают очевидным и признаваемые мудрейшими греками переселения душ, и места, которые, как говорят, назначены душам, сообразно с жизнью каждой, и наказания, которым подвергаются души сами по себе. Действительно, эти учения, хотя кое в чем другом и погрешают, однако — согласно признают, что душа существует после настоящей жизни и испытывает наказания за грехи. Если же для нас непостижим смысл Промысла об индивидах, как это и на самом деле есть, согласно сказанному, — что «не испытаны суды Его и не исследованы пути Его»[1147], — то на этом основании нельзя утверждать, что Промысел не существует. В самом деле, на том основании, что мы не знаем границ моря и количества песка, никто не может утверждать, что не существуют ни море, ни песок. В таком случае, ведь, могут сказать, что и человек, и всякое другое животное не существуют, так как число людей и остальных животных неизвестно[1148]. Действительно, индивиды[1149] необъятны (неизмеримы) для нас, а то, что необъятно, неизвестно нам[1150]. Общее, конечно, часто бывает объемлемо разумом, но частное (единичное) — невозможно (обнять мыслью[1151]).

Так как в каждом человеке существует двойное различие — и в отношении к другому человеку, и в отношении к себе самому[1152] [ведь значительная перемена и различие происходит в каждом ежедневно и в отношении к себе самому — в образе жизни, занятиях, потребностях[1153], желаниях и приключениях, — потому что это животное (т. е. человек) очень переменчиво и быстро изменяется соответственно потребностям и времени[1154]], — то необходимо, чтобы на каждого простирался и приспособленный (к нему) Промысел — различный, разнообразный, многочастный и соответствующий беспредельности (необъятности) множества индивидов[1155]. Если же должно, чтобы он (Промысел) был сообразным и сродным всему в отдельности (καθ' έκαστον πράγμα), а различие единичностей (индивидов) беспредельно, — то следовательно — беспределен и смысл приспособленного к ним Промысла. Но раз беспределен, то и неизвестен для нас. Итак, не следует, чтобы наше собственное неведение уничтожало попечение о существующем. Ведь то, что ты считаешь несообразным[1156], у Творца совершается согласно с разумом[1157]. Ты же, не зная причин, утверждаешь, что оно происходит без всякого смысла[1158]. Действительно, в отношении к делам Провидения с нами происходит то же, что (бывает) и в отношении ко всему другому, непознаваемому (нами): на основании некоторого подобия (сличения), и то темного, мы соображаем о Нем[1159], по догадке заимствуя некоторые образы и тени Его дел из того, что происходит[1160].

Как бы то ни было, но мы признаем[1161], что совершается нечто по попущению Божию; а видов попущения — много. Так, часто Бог попускает, чтобы и праведник подвергся бедствиям — для того, чтобы обнаружить остальным скрытую в нем добродетель, — как было с Иовом[1162]. Иногда Он попускает, чтобы было совершено что–либо странное[1163] — для того, чтобы через посредство действия, кажущегося странным, устроить нечто великое и достойное удивления, как например, через крест — спасение людей. И иным образом Он попускает, чтобы святой тяжко страдал, для того, чтобы он от правой (чистой) совести и данной ему (благодатной) силы[1164] не впал в тщеславие, — как было с (ап.) Павлом[1165]. Покидается (оставляется) кто–либо на время — для исправления другого, чтобы остальные, наблюдая то, что происходит с ним, поучались, как (то видим) на Лазаре и богатом[1166]. Действительно, видя, что некоторые люди страдают, мы естественно[1167] смиряемся духом, — как хорошо сказано Менандром:

Dei timentem numen in malis tuis[1168].

Покидается[1169] кто–либо и для славы другого, не за грех — свой собственный или родительский, — как (например) слепой от рождения — для славы Сына Человеческого[1170]. Затем, попускается кому–нибудь пострадать для соревнования (со стороны) другого, чтобы потом, с возвеличением славы пострадавшего[1171], и для остальных страдание сделалось бесстрашным — вследствие надежды на будущую славу и желания ожидаемых[1172] благ, — как видим[1173] из примера мучеников и тех, которые добровольно предали себя (на погибель) за отечество или род, или за правителей, за детей и за веру. А если кому–нибудь представляется несообразным то, что благочестивый тяжко страдает для исправления другого, — то пусть он знает, что настоящая (наша) жизнь есть борьба и стадия добродетели. Итак, чем больше труды, тем многочисленнее венцы, — потому что соответственно мере терпения (бывает) воздаяние наград. Вследствие этого ап. Павел был согласен подвергаться бесчисленным скорбям — для того, чтобы получить лучший и совершеннейший венец победы. Так, все дела Провидения совершаются хорошо (правильно) и целесообразно.

А что Бог управляет всем прекрасно и надлежащим образом — как только возможно, это всякий правильнее всего может обсудить, пользуясь следующими двумя соображениями, которые признаются всеми[1174]. Бог один только — благ и премудр. Итак, поскольку Он благий, то — естественно — и Промыслитель, а благодаря тому, что Он премудр, заботится о существующем мудро и наилучшим образом. Ведь, если Он не промышляет, то — не благ, а если не хорошо промышляет, то не премудр. Поэтому, должно, чтобы тот, кто обращает внимание на эти соображения, никоим образом не порицал дел Промысла и не хулил — без исследования, но — чтобы все принимал в лучшую сторону, всему удивлялся, верил, что все совершается прекрасно и надлежащим образом, хотя бы большинству оно и казалось несправедливым, — чтобы вдобавок к злоречию мы не извергали большой хулы и от (по причине) нашего собственного невежества.

Когда мы говорим, что все совершается прекрасно[1175], то, очевидно, ведем речь не о пороках людских и не о тех делах, которые находятся в нашей власти и через нас происходят, но — о делах Промысла, которые не находятся в нашей власти. Итак, почему же благочестивые[1176] мужи подвергаются жестокой смерти и незаслуженным (безвинным) убийствам? Если — несправедливо, то почему этот правосудный Промысел не препятствует[1177] убийству? Если же справедливо, то убийцы совершенно невинны. На это мы скажем, что убивающий убивает несправедливо, а убиваемый — убивается или по справедливости, или для пользы: по справедливости иногда — за постыдные действия, нам неизвестные, — для пользы — когда Провидение предупреждает будущие его злоключения[1178] и — потому, что лучше прекратить ему жизнь до (наступления) этого, — как было с Сократом и святыми (мужами). Но убийца убивает неправедно, — так как (делает это) не по вышеуказанной причине и не потому, что это ему позволено (необходимо[1179]), но произвольно — из–за корысти и грабежа. Ведь, действовать — в нашей власти, а подвергаться страданию, как например, быть убиваему, не в нашей власти[1180]. Никакая смерть не есть зло, — разве только та, которая (посылается) за грех. Это показывает смерть святых мужей. А грешник, если скончается и на ложе и вдруг даже без всякой болезни, то он умер худо, потому что заготовил себе худой саван (погребальную одежду) — грех. Во всяком случае, убийца поступает порочно. Ведь по отношению к тем, которые убиваются по справедливости, он ставит себя на место палача, а по отношению к тем, которые — для пользы, на место убийц и преступников. То же самое следует сказать[1181] и относительно тех, которые убивают и захватывают в плен неприятелей, а также — производят над пленниками всякие насилия (жестокости). То же самое (нужно сказать) и относительно корыстолюбивых (жадничающих) и похищающих чужое имущество. И в самом деле, случается, что они не владеют тем, что отнимают, — как это и следует, — а все–таки одержимые страстью любостяжания бесчестны, так как они отнимают (чужое) по жадности, а не потому, что это им полезно[1182]