Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

Андрей физически чувствовал, как он ведет мушкой за человеком, которого видит в номере.

Уже не было времени бежать вниз, чтобы предупредить, – оставались секунды, может быть, доли секунды…

Кричать? Что кричать? Андрей не умел кричать.

Еще полсекунды… А что же делать?

И тут, поняв, что времени не осталось вовсе, Андрей метнулся к столу, схватил с него настольную лампу – тяжелую, на бронзовой ножке – зеленый широкий стеклянный абажур рухнул на пол – и вдребезги! – шнур не поддавался – видно, штепсель был туго воткнут в розетку. Андрей рванул – шнур выдержал – еще секунда! Андрей рванул так, что потерял равновесие, схватился, падая, за жалюзи, и это несчастье помогло ему – жалюзи рухнули. Андрей успел отскочить, чтобы не попасть под их сеть, и оказался у открытого окна с лампой в руке. Ему ничто теперь не мешало, и он, не думая, тут же метнул лампу – изо всей силы метнул ее через узкую улицу – только в отчаянии можно было кинуть так, чтобы попасть в плечо стрелку в тот момент, когда он уже спускал курок.

От боли и неожиданности стрелок с воплем вскочил на ноги – видно, он решил, что обвалилось небо, чуть не свалился через парапет, и, видно, так больно было ему, так сильно его ударила бронзовая нога лампы, что он откинул винтовку и схватил себя за плечо.

Гюндюз тоже вскочил, но был осторожнее – сразу же согнулся, кинулся было к стрелку, но замер, стараясь понять, что же произошло, и тут же увидел Андрея, все еще стоящего в открытом окне и сосущего окровавленный, видно, порезанный шнуром палец.

Андрей успел заметить, что бандиты, бывшие на улице, выскочили на мостовую и кинулись было к машине Метелкина, но, когда загремели выстрелы, замерли, а потом кинулись прочь по улице. За ними бежал Сурен.

А стреляли из окна под Андреем. Потому что, продолжая вопить от боли, стрелок начал вздрагивать, словно кто-то невидимый ударял его по груди палкой, – и потом он стал хрипеть, перевесившись через парапет, чуть было не свалившись на мостовую. Гюндюзу надо было бы бежать, но, видно, им овладела злость и чувство мести, потому что он успел еще три раза выстрелить в Андрея, так и не догадавшегося даже отступить внутрь комнаты.

Андрей был словно загипнотизирован бешеными глазами Гюндюза, его кричащим открытым ртом и черной дыркой ствола, что глядела прямо в него и вспыхивала белым огнем. Ни до, ни после этого Андрей в жизни не видел момента выстрела в себя, в упор, с расстояния в десять метров – улица была узка, и парапет близок. Но Гюндюз стрелял снизу вверх, и он не успел выстрелить в третий раз, как его достала пуля солдата, что стрелял снизу из машины, а может быть, это была пуля Русико, которая стреляла из окна апартаментов, а может быть, пуля самой Аспасии или русских офицеров – все стреляли в стоявшего у парапета Гюндюза, из его пуль лишь одна пропахала волосы Андрея над виском, и странно, кожа почти не кровоточила, но вспухла, и волосы долго не росли на этой дорожке.

Гюндюз не упал, а осторожно, мягко лег так, чтобы спрятаться за парапетом, хотя это уже не играло никакой роли, и еще многие стреляли в него, а он этого не чувствовал. Рефик с товарищем успели убежать, а Андрей вдруг потерял все силы. Он отступил от окна и сел в кресло. Его стало подташнивать, и было очень жарко.

Андрей закрыл глаза – но тут же открыл, потому что дверь распахнулась и вбежал подполковник Метелкин, который был фатом, пижоном, бездельником, но не трусом, и, когда понял, что Гюндюз и его помощник убиты, решил узнать, кто же начал все это сражение, кто неведомый помощник и, возможно, спаситель.

Вид комнаты Андрея свидетельствовал о страшном разгроме, потому что были сорваны жалюзи и занавески, шнуром лампы все стащено с кровати, а посреди этого беспорядка в кресле полулежал археолог Андрей Берестов, почти в беспамятстве.

Второй прибежала Аспасия, которая была фаталисткой и полагала, что ее нельзя убить, а когда ее убьют, она уже об этом знать не будет. Быстрее Метелкина, который стоял в дверях и старался сообразить, кто и почему начал сражение, она поняла, что это сделал Андрей, и потому с порога приказала Русико принести воды – чистой воды и бинт – и сама, хоть Метелкин и был врачом, не допустив никого, промыла небольшие раны Андрея, забинтовала руку и густо намазала йодом голову. Андрей пришел в себя и был счастлив видеть обеспокоенное и оттого очень простое и ласковое лицо Аспасии – такое лицо Аспасии мало кто на свете видел и увидит, это было беззащитное лицо, Глашино лицо, только для самых родных людей, которых на самом-то деле у Аспасии почти не осталось. Андрей постарался улыбнуться, и Аспасия сказала ворчливо:

– Не подымай голову, все вы тут с ума посходили.

Полковник Баренц уселся верхом на стул, обернув его спинкой к Андрею, – подпер подбородок кулаками, и поза его была задумчивая и располагающая к общению.

– Разрешите полюбопытствовать ваше имя и отчество, молодой человек, – сказал он.

Андрей ответить не успел и расположения к откровенной беседе с незнакомым полковником Баренцем не почувствовал.

Аспасия заразительно рассмеялась, и, сообразив, видно, что здесь смешного, рассмеялся и подполковник Метелкин, главный ветеринар трапезундского участка. Баренц повернул сухое, без мяса, лицо туда, сюда – не любил, если все что-то понимают, а он, грозный начальник контрразведки Черноморского флота, чего-то не понимает.

– Простите! – сказал он громко и вызывающе.

– Так он же Берестов! – смеялась Аспасия. – Андрей Берестов! Тот самый, которого они прошлый раз убивали!

– Как так Андрей Берестов? – строго спросил Баренц.

Соучастники принялись объяснять полковнику причину всеобщего комедийного недоразумения, а внимание Андрея было привлечено появлением профессора Авдеева, который с порога грозно спросил:

– Что это такое, Берестов?

А за ним вплыла зрелая красавица тридцати шести лет и спросила еще громче и удивленнее:

– Андрей, когда вы это все успели? Мы же с вами только что расстались.

– Успел, – смущенно сказал Андрей.

– А госпожа профессор, – смеялась Аспасия, – госпожа профессор думает, что господин Берестов буйствовали по пьяному делу!

– Ах, что вы! – вальяжно поднял руку Метелкин. – Вы ошибаетесь, мон шер! Ваш юный друг проявил себя героем.

Авдеевы не успели еще сообразить, в чем заключался героизм их молодого сотрудника, как солдаты снизу, не придумав ничего лучшего, внесли в комнату Андрея, и без того набитую народом, окровавленное тело убитого Османа Гюндюза, при виде которого госпожа Авдеева упала в обморок, а Метелкин начал выталкивать солдат с телом в коридор.

– Тебе легче? – спросила Аспасия Андрея.

– Мне совсем легко, честное слово, – сказал Андрей.

– Ой, только не влюбляйся в меня, – сказала Аспасия тихо, – я же не могу твоей любви ответить, а тебя хорошая девушка ждет, такая девушка, что я тебе завидую, какая девушка тебя любит.

Андрею было неловко, что Аспасия заглядывает в его мысли.

– Я совсем не это имел в виду, – вскинулся он.

– Вот и замечательно, вот и мило, – сказала гречанка. – Мы с тобой потом обо всем поговорим.

Русико помогла Метелкину увести обмякшую профессоршу, а сам Авдеев, движимый любопытством, остался, потому что жаждал узнать, что произошло на территории его экспедиции.

Тем временем полковник Баренц, отмахнувшись от профессора, которому пришлось беседовать с Суреном Саркисьянцем, отвел Андрея к окну и попросил рассказать, что и как тот видел. Слушая, он не выказывал ни осуждения, ни одобрения действиям Андрея. Подошла Аспасия.

– Ведь ты был на виду, – сказала она. – Это только чудо, что Осман в тебя не попал, – он в монету попадал с десяти шагов. У меня метка есть, только в таком месте, что нельзя смотреть.

Баренц приподнял бровь – он умел это делать аристократически.

– Теперь они не сдадутся. Пока мы их всех не выведем, не сдадутся, будут мстить за Османа, – сказала Аспасия. – Жалко. Я бы могла его не убивать – зачем ворошить гнездо ос?

– Но они же стреляли в тебя?

– А может, в русского полковника? – спросила Аспасия, не стесняясь того, что Баренц стоял рядом и все слышал.

Она смотрела на Баренца открыто, даже весело – она была как охотник, приманивающий тигра. И Андрей с жуткой и безнадежной грустью понял, что он никогда не будет тигром, хищником, которому готова отдаться Аспасия, потому что таковы ее правила игры.

– Простите. – Баренц легко выдержал ее взгляд. – Сейчас у меня есть вопрос к молодому человеку.

Баренц отвел Андрея на два шага в сторону, насколько позволял шкаф. И хоть не дотрагивался до Андрея, тому казалось, что спиной вдавлен в стенку шкафа.

– Я искренне благодарен вам и постараюсь отплатить добром за оказанные мне услуги, – сказал он формально. Глаза у полковника Баренца были светлы и холодны, как кусочки обкатанного волнами агата. – И рассчитываю на вашу дискретность. Я здесь неофициально.