Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

Метелкин пошевелил усами.

– Нам трудно встречаться. В городе всюду глаза. Авдеев настороже.

– Вам нужна эта башня? – спросил Андрей, стараясь сохранить серьезную мину.

– Эта? Нет, – так же серьезно ответил Метелкин. – Нам нужны ключи от вашего номера. Авдеев не догадается туда сунуться.

– За пятьсот рублей?

– Если вам понадобится, я дам еще.

– А моя лояльность? – спросил, стараясь не улыбаться, Андрей.

– Почему вы должны быть лояльны только к профессору, а не ко всей его семье?

Андрей подумал, что Метелкин довольно цепок в споре. И он никак не мог придумать аргументов, почему он должен отказаться от этих денег и от кофе – он и так уже задолжал в кофейне.

Ложно истолковав заминку, Метелкин вытащил еще «катеньку». Налетел ветер, и громадная сотенная банкнота затрепетала, как флаг.

– Смотрите, – сказал Андрей, – как бы люди Гюндюза не стали стрелять по моей комнате.

– Ах, – сказал Метелкин. – Как будто я не знаю, что Аспасия вам придала двух телохранителей!

– Это она вам сказала?

– Все знают, – сказал Метелкин.

– А вы снимите отдельный номер, – вел арьергардный бой Андрей.

– Свободных номеров теперь в «Галате» нет даже для меня – вы просто не представляете, во сколько бы это мне обошлось.

– А я дешевле?

– Вы значительно дешевле. И потом, знаете, все-таки свои, русские люди, я могу быть уверен.

Глупая была какая-то ситуация. С одной стороны, никаких оснований отказаться от денег не было, с другой – ни один дворянин из хорошего романа не согласился бы их принять.

Метелкин, как бы уловив колебания, быстро сказал:

– Даже белье Оля будет приносить с собой. Совершенно чистое. Так что с точки зрения гигиены вы застрахованы, хотя мы оба, ха-ха, очень чистоплотные люди…

Метелкин был растерян и слаб в этой растерянности. И Андрею было жалко его, вынужденного просить у мальчишки, унижаться…

В конце концов Андрей взял деньги.

Утро следующего дня выдалось ветреным, неуютным – ветер гнал серую пыль, но жара от этого не уменьшалась – только еще более сушило во рту и забивало глаза.

Греки пришли раньше Андрея, чего за ними обычно не наблюдалось. Они сидели в ряд перед входом в башню и были рады начать раскопки до прихода Андрея, отыскать сказочный клад и сбежать с ним в Аргентину или Бейрут, но над ними возвышались солдаты, примкнувшие к винтовкам штыки, будто ждали рукопашной. В башню они никого не пускали и потому бранились с греками.

Комендант выделил дополнительно целый взвод для охраны площади и стен цитадели, потому что в тот день не только мальчишки, но и дедушки семейств готовы были лезть на стены, чтобы не упустить знаменательный момент.

Иван Иванович пришел следом за Андреем; они спустились в раскоп вместе с греками и велели им откинуть ломы и лопаты – породу отковыривали долотами, отвертками и ножами, потому работа шла медленно, вызывая нетерпение окружающих.

Часов в десять приехал Авдеев. Он был встрепан, глаза опухли, под одним – синяк. Вместо того чтобы спуститься в раскоп, профессор принялся объяснять окружающим, как он ударился ночью об угол шкафа. Но никому до этого не было дела.

– Ты ночью звуки слышал? – спросил шепотом крестьянский сын.

– Я на другом этаже, – ответил Андрей.

– Вся гостиница должна была шататься, когда над профессором проводили экзекуцию.

– К счастью, у меня крепкий сон, – сказал Андрей.

Каменный саркофаг, в котором, если его уже не ограбили, должны были лежать останки первого императора Трапезунда, был весьма прост. Крышка его была двускатная, как у дома.

Уже можно было разглядеть, что крышка плотно примыкает к саркофагу и шов чем-то замазан. Это взволновало археологов.

Напряжение росло: обедали все по соседству, землекопы и не помышляли уйти домой – перекусили кое-как в кофейне, даже Авдеев не покинул раскопки. После обеда приехал соперник – профессор Успенский. Пришлось прервать работы, пока Успенский осматривал саркофаг и потом заявил, что, разумеется, эта гробница принадлежит какому-то местному чину и, судя по форме крышки, гроб изготовлен во второй половине четырнадцатого века.

Когда Успенский, полный презрения к соперникам, вознамерившимся найти то, чего он не нашел, покинул башню, Андрей услышал снаружи его голос:

– Еще чего не хватало! Какие могут быть сокровища в христианской могиле! Наг ты в мир пришел, нагим его и покидаешь. Понятно?

Раздался голос возчика, застучали копыта – Успенский не мог позволить себе ездить на моторе.

– Надеюсь, вас не поколебали выводы коллеги Успенского? – спросил Авдеев, стоявший у входа в башню.

– Нас ничего не поколеблет, – ответил крестьянский сын, и Авдеев сообразил, что на его раскопках трудится шпион Успенского.

– Позвольте! – воскликнул он. – Вы что здесь делаете?

– Помогаю вам, – сказал Иван Иванович, глядя на профессора наивными голубыми глазами.

– Нам, простите, не нужно помощи, мы, простите, сами справимся. Еще чего не хватало!

Авдеева просто трясло от негодования.

– Я попросил Ивана Ивановича мне помочь, – сказал Андрей. – Мне одному не справиться.

– Вот я и вижу, что вы ни с чем не можете справиться, Берестов! – закричал профессор. – Только подглядывать и подрывать репутацию честной женщины!

Андрей не понял, какую честную женщину он обидел. Он хотел узнать об этом, но Авдеев сам раскрыл тайну:

– И не пытайтесь утверждать, что моя жена – женщина высоких нравственных устоев – вот именно, клеветник!

Ветер задул сильнее. Пыльное облако скрыло Авдеева на несколько секунд, а когда пронеслось, обнаружило начальника экспедиции серым, как мышь.

– Если вы не удовлетворены, – закричал тогда Андрей – видно, пыльная жара и напряжение последних дней всех немного свели с ума, – то я могу подать в отставку! Я немедленно ухожу!

Андрей откинул в сторону кисть, которой сметал пыль с саркофага, и полез из ямы. Иван Иванович стал его удерживать.

– Пусть я останусь один! – Профессор бросился навстречу Андрею, они столкнулись и никак не могли разойтись – получилась куча-мала, в которой помимо археологов участвовали землекопы и один из солдат, нечаянно слишком приблизившийся к гробнице.

В конце концов Андрей оказался вне башни. На него смотрели сотни зрителей – оказывается, толпа прорвалась сквозь охранение, и теперь местные жители наблюдали за ссорой русских, которые, видно, не могли поделить клад.

Кипя праведным гневом, Андрей перебежал площадь и оказался в городе. Было жарко. Ветер нес с гор отдаленный рокот – это могла быть гроза, а могла быть и канонада – наступление русской армии уже захлебнулось, и теперь в бессмысленных боях она растеряла остатки дисциплины, уважения к флагу и командиру. В городе все больше появлялось дезертиров, которые называли себя борцами за революцию. Влияние немногочисленных большевиков с каждым днем росло, потому что их лозунги были простыми – долой!

Войну – долой! Помещиков – долой! Офицеров – долой! Временное правительство – долой! Лозунги были предельно понятны и приятны бунтующему сердцу. И в самом деле – всем все надоело. И даже странно было, что фронт еще держится, орудия еще стреляют, командиры еще не растерзаны солдатами.

«Что я здесь делаю?»

Андрей подошел к фонтану на небольшой треугольной площади, намочил в его струе голову, напился. За фонтаном была небольшая церковь – не старая, он никак не мог вспомнить, как она называется, – потом вспомнил: церковь Святого Георгия. Успенский полагал, что она основана во времена империи местными грузинами. Да и квартал за церковью именовался кварталом Лазов. Андрей вошел внутрь. Там был небольшой дворик, обнесенный аркадой, в каменный пол которого были врезаны погребальные плиты. Андрей медленно пошел по прохладной тени галереи – на некоторых плитах надписи были греческие, на других – грузинские.

«Что я здесь делаю?»

Андрей вошел в церковь – она была мала, свет в нее падал сквозь окна в барабане. Там было извечно прохладно. И, конечно же, пусто. Но кто-то зажег свечку перед образом святого Георгия – черным, древним, даже не разберешь, кто изображен.

Андрей взял с подноса тонкую свечку, положил на поднос рубль – зажег свечу от той, что уже горела. Он стоял, держа свечу наклоненной, чтобы воск накапал на полочку перед иконой. И тогда он неожиданно встрепенулся и отошел на несколько шагов от образа. Он молился, чтобы не было в нем злобы, которой и без того столько вокруг, чтобы вернуться скорее домой и увидеть Лиду.

Темная фигура поднялась справа, но Андрей понял, что это женщина, притом молодая. Женщина перекрестилась на образ святого Георгия, потом легонько поклонилась Андрею. И только тогда Андрей узнал Аспасию.

Надвинутый на брови платок, спадавший на плечи, черная, почти монашеская одежда настолько не соответствовали привычному облику Аспасии, что Андрей не сразу ее узнал.