Конан и осквернители праха - Леонард Карпентер

Голос царя, и поначалу-то не особенно звучный, сделался вовсе писклявым и бесцветным из-за одышки. Он опустил простертую руку, обрюзглая голая грудь ходила ходуном. Вот он снова вытянул руку, хотя и не так высоко, как в первый раз.

– К тому времени, когда мы наконец будем готовы к переходу в Мир Иной, наше посмертное обиталище должно стать самым великолепным из памятников по сю сторону Великой Реки. Любые затраты для нас – ничто. Только сегодня мы распорядились о покупке сотни прекраснейших лошадей: они будут сохранены до дня нашего успения, дабы вместе с конюхами и запасами корма послужить нашим знатным воинам для войны и развлечений. Все прочее также готовится – казармы для войск, писцы и певцы для нашего сопровождения... вплоть до ловчих свор и псарей. В последующей жизни не должно случиться ни малейшей нужды, о которой мы не позаботились бы загодя. Таким образом, наше предвидение... наша предусмотрительность полна и надежна. Не беспокойтесь же, о подданные, о нашей судьбе...

Энтузиазм царственного оратора возрастал на глазах, но о его силах этого, увы, никак нельзя было сказать. Его голос быстро слабел, он начал грузно наваливаться на спинку дивана, и диван зашатался. Царица Нитокар поспешно встала и помогла супругу опуститься обратно на ложе. Ибнизаб вовсю продолжал говорить, но никто, кроме находившихся совсем рядом, его больше не слышал, да и жесты, которыми он сопровождал свою речь, видела лишь склонившаяся над ним Нитокар. Хораспес же снова взял слово и елейным голосом продолжил речь Ибнизаба:

– О радость, благородные мои друзья! Итак, Абеддрахская держава тесно сплотилась вокруг своего мудрого и дальновидного правителя. Волею Эллаэля, да победим!.. – Пророк опустился на одно колено и отвесил низкий поклон в сторону тронного возвышения. – Прими, о великий царь, мою непреходящую преданность... Восславьте же, подданные, милосердных Богов, ниспославших вам такого царя! – Он поднялся. – А вы, о достопочтенные иноземцы, глубоко задумайтесь над тем, что я ныне вам показал. Засим – прощайте! Доброго отдыха вам всем до утра!

В очередной раз обведя широким жестом весь зал, Хораспес распустил высокое собрание. Последовали здравицы и рукоплескания; они показались внимательно наблюдавшему киммерийцу гораздо более прочувствованными, нежели обычная реакция придворных на монаршую речь. Конан поднялся на ноги вместе со всеми, но орать и хлопать себя по бедрам, как другие, не стал. Его миловидные подружки, по-видимому, это заметили и попытались скрыть от постороннего глаза его неподвижность, преувеличенно выражая собственные верноподданнические чувства.

Что касалось остальных присутствовавших в зале, то, если не считать замерших, как статуи, стражей, несколько подавленными выглядели лишь ирукийские посланцы. Они почтительно поклонились царской семье и один за другим направились к выходу. Чувствовалось, что пророчества Хораспеса глубоко потрясли их, но до конца не убедили. Наиболее подавленным выглядел Конанов недавний сосед, посланник по военным делам. Он был бледен и безо всякого выражения смотрел прямо перед собой, причем держал одно плечо заметно выше другого. Он все никак не мог прийти в себя от «нечаянного» прикосновения стигийца.

Видя, что все потянулись к дверям, Конан решился было затеряться в толпе и благополучно исчезнуть. Девчонки, однако, ухватили его за руки и принялись всячески уговаривать повременить. Им, конечно, нипочем не удалось бы его удержать, но тут Конан заметил еще и двоих стражников, направлявшихся в его сторону.

– Погоди, северянин, не спеши нас покидать! – раздалось за спиной.

Конан изумленно повернулся на голос: сам пророк Хораспес соизволил обратиться к нему! Между тем царский советник остановился подле него; круглое лицо расплывалось в улыбке, глазки-бусинки масляно поблескивали.

– Настает ночь твоей славы, варвар! – сказал он киммерийцу. – Своей силой и мощью ты завоевал себе право сидеть возле ног высочайшей четы. Возможно, до утра ты познаешь еще и иные дивные чудеса и вкусишь неведомые наслаждения... Смотри не окажись недостоин!

Он расплылся еще шире, чуть ли не подмигивая пленнику. Потом повернулся и проследовал далее к тронному возвышению, с которого его приветствовала царица Нитокар.

Перемолвившись с пророком, Нитокар посмотрела на Конана и тоже улыбнулась ему, и в этой улыбке, озарившей накрашенное лицо, молодой киммериец явственно прочел ненасытное желание – и самое что ни есть бесстыдное приглашение. У него почему-то пробежали между лопаток мурашки, он сам толком не понял отчего. То ли пробудившееся плотское желание было тому причиной, то ли недоброе предчувствие... Так или иначе, стражники продолжали торчать поблизости, и Конан позволил девицам увлечь себя обратно на шелковые подушки. Четыре нежные ладони снова отправились путешествовать по его плечам.

Почти все придворные, кроме знатнейших, уже удалились из зала, и слуги завесили выходы портьерами. Только на тронном возвышении еще лилось вино и передавались подносы со сладостями. Царь Ибнизаб возлежал на диване, окруженный родней и приближенными; он что-то неразборчиво бормотал, поводя в воздухе бледными, заплывшими жиром руками. Царица Нитокар склонялась над ним, ее длинная пектораль касалась его лица и груди. Конан видел, как она отвернулась и шепнула что-то двоим слугам. Те опрометью бросились исполнять неведомое поручение.

Спустя недолгое время они возвратились, вдвоем неся на раскрашенных носилках странное приспособление. Оно представляло собой пузатый сосуд на подставке из кованого золота в форме озерного лотоса. В самой сердцевине цветка покоилась на золотых лепестках хрустальная сфера, по всей видимости, заполненная какой-то прозрачной жидкостью. Сферу покрывала золотая же крышка, от которой отходили всевозможные гибкие трубочки, похожие на тычинки невероятного цветка. Слуги опустили свой груз на низкий столик рядом с царским ложем, и Нитокар занялась странным сосудом. Она принялась сыпать разноцветные порошки в воронки, которыми кончались некоторые трубки; порошки эти хранились в самоцветных флакончиках и внутри ароматических шариков, подвешенных к ее поясу. Взяв серебряные щипцы, Нитокар позаимствовала с ближайшей жаровни горячих углей и устроила их под шаром...

Вскоре жидкость внутри сосуда начала пузыриться, из устройства потянулись вверх струйки желтого дыма. Царица взяла одну из трубок и поднесла ее к губам своего распростертого супруга, все так же безгласно изрекавшего указ за указом.

Сперва Ибнизаб не обратил никакого внимания на жену. Но она упрямо держала слегка закопченный дымом мундштук, вырезанный из слоновой кости, у него перед носом, направляя дым ему в лицо, и наконец царь повернул голову, встретившись с нею глазами. Нитокар бережно вложила мундштук ему в рот, что-то нежно сказала на ухо и отвернулась к своему устройству – поправить трубки на крышке. Потом взяла другой мундштук и энергично подула в него, так что в хрустальной сердцевине лотоса заметались пузыри и гуще прежнего заклубился желтый дым.