Замыкая круг - Карл Тиллер

По-моему, никто из нас не понимал, насколько Юн уязвим, впечатлителен и обидчив и с какой легкостью он идет на поводу у тебя и Силье и клюет на ваши подначивания. Конечно, вы не виноваты, что он пытался покончить с собой, просто он отличался крайней ранимостью, а уж кто или что тому виной, я не знаю. Для тебя культ разрушительного был всего лишь этаким невинным исследованием себя самого и великих жизненных вопросов, а вот для Юна он стал пресловутой последней каплей, может, он хотел вдобавок произвести на вас впечатление, может, чувствовал себя ничтожным, а может, хотел показать, что именно он всерьез способен совершить то, о чем вы с Силье только рассуждали.

Насколько я помню, после этого ты и Силье общались с Юном все меньше и меньше. Он ужасно стыдился своего поступка и, хотя таблеток наглотался по собственной инициативе, конечно же понимал, что непосредственное его окружение тоже сказало тут свое слово, и с этой точки зрения вполне понятно, что ему хотелось держаться от вас на известном расстоянии. По иронии, в результате этого близкого контакта со смертью ты забросил свою извращенную философию и все с нею связанное. Не вдруг, разумеется, ведь иначе бы решил, что потерял лицо, так мне кажется. Однако медленно, но верно ты начал отходить от того Давида, каким был до Юновой попытки самоубийства. Юношеский бунт миновал, ты возвращался домой.

Намсусская больница, 4 июля 2006 г. Снова дома

Лифт замедляет ход, так что надо взять себя в руки, не хочу я стоять тут в слезах, вдруг кто увидит, поэтому я, поспешно натянув на руку рукав, утираю глаза. Еще несколько секунд — слышится протяжное шипение тормозов, затем высокий пронзительный визг, и лифт рывком, чуть спружинив, останавливается, замирает, двери мягко скользят в стороны. Я выхожу, тихонько иду мимо стойки дежурного к выходу. Поверх мусорной корзины перед киоском кто-то положил газету, я мимоходом беру ее, всегда удобно спрятаться за газетой, если неохота ни с кем разговаривать, мужик из соседней палаты стоит в другом конце холла, смотрит на меня, улыбается, кивает, но я не киваю в ответ, гляжу вокруг как бы пустым взглядом, вроде как не вижу его, а то ведь, чего доброго, подойдет, именно сейчас я совершенно не могу, не в силах вести разговоры, выхожу в теплый летний вечер. Скамейка под сиренью свободна, иду туда, сажусь, закрываю глаза, втягиваю носом воздух, чую сладкий запах свежескошенной травы, сижу так некоторое время, потом открываю глаза, кладу газету на колени, разворачиваю.

И вдруг смотрю прямо в глаза Давида. Давид, невольно вырывается у меня, я обеими руками хватаю газету, быстро подношу к лицу. Я не видел его много лет, с тех пор, как он уехал из города, однако на фото, несомненно, он, Давид. Но что это, что здесь написано, он потерял память? Я чувствую, как рот сам собой открывается, нахмуриваю брови, как бы навостряю взгляд и торопливо пробегаю строчки, читаю, что он потерял память и не знает, кто он, прошлое стерто и всех, кто знает его или знал, просят связаться с указанной инстанцией, чтобы помочь выяснить, кто он такой. Я слегка откидываю голову назад, смотрю в пространство, покачиваю головой, сижу так несколько секунд. Господи Боже мой! — бормочу я, сижу в полном недоумении, бормочу: Какой ужас.

Но без меня здесь никак не обойтись, это сомнению не подлежит, немногие так хорошо знали Давида, когда он был моложе, потому-то я и обязан помочь всем, чем только могу. Я помогу тебе, Давид, торжественно бормочу я и сразу же чувствую, как по телу волной пробегает нетерпение, чувствую, что мне не терпится приступить к этой миссии, и то, что я до сих пор способен на такой энтузиазм, вновь поднимает настроение, я чувствую, как мне становится до странности радостно и легко. Значит, сохранился еще чуток давнего Арвида, бормочу я и, едва договорив, осознаю: вот оно, то самое, чего мне недоставало, из-за чего я только что плакал. Всего несколько минут назад в лифте я плакал из-за того, что мне не для кого быть давним Арвидом, не о ком позаботиться, некому показать мои положительные качества и это заставило меня целиком уйти в болезнь. И вдруг все изменилось, думаю я, вдруг появился человек, для которого я могу быть давним Арвидом, Давид потерял память, не знает, кто он, и нуждается во мне, чтобы я рассказал ему обо всем.

Я снова опускаю газету на колени, секунду-другую гляжу в пространство, чувствую, что полон странной бесхитростной радости. Ох нет, говорю я, чувствую, как подкрадываются угрызения совести, а совесть у меня нечиста потому, что я сижу и радуюсь, а ведь с одним из моих близких случилась трагедия. Бедняга Давид, говорю я, качая головой, и повторяю: бедняга Давид; так-так, это помогает, укоры совести отступают. Проходит несколько секунд, я встаю, иду к входной двери, надо поспешить в компьютерный закуток, по-быстрому послать мейл, спросить, как мне действовать, лучше всего, наверно, записать все, что я помню, и послать обычной почтой или электронной, пожалуй, так будет лучше всего, но сперва я выясню, что скажут психологи, и сделаю, как они посоветуют, наверно, надо учесть массу разных соображений, какие мне и в голову не приходят, в подобных ситуациях определенно принимаются в расчет и практические, и специальные психологические соображения, и обо всем об этом непременно надо спросить и разузнать, это важно, бормочу я себе под нос, входная дверь скользит вбок, я вхожу в холл, шагаю со всей прытью, на какую способны слабые ноги, вижу в конце коридора компьютерный закуток. Я воодушевлен, уж и не припомню, когда последний раз испытывал такой энтузиазм, чувствую, как хорошо иметь столь важное дело, как вот это, ведь, что ни говори, оно действительно очень важное, как хорошо жить и быть нужным кому-то, иметь возможность отдать себя другому человеку, звучит банально, но только оставшись в одиночестве, узнаёшь, что это чистая правда, бормочу я себе под нос, только изведав одиночество, понимаешь, до какой степени на самом деле зависишь от других, бормочу я и тихонько смеюсь, смеюсь банальности своих слов. Ох нет, говорю я, нет, прекрати, бормочу я, чувствуя, что нечистая совесть опять дает себя знать, ведь того, кто некогда был моим пасынком; мальчика, которого я любил, любил как родного сына, малыша Давида постигла трагедия, а я хожу тут и радуюсь, бормочу я и слегка качаю головой, качаю головой, чтобы отделаться от угрызений совести, но все ж таки, бормочу я, меня воодушевляет не трагедия, постигшая Давида, наверное, можно провести различие между трагедией как таковой и радостью, какую я испытываю оттого, что могу помочь, бормочу я. Трагедия уже случилась, и, пожалуй, очень здорово, что я намерен взяться за эту задачу со всем старанием и энтузиазмом, радуюсь-то я не потому, что Давида постигла беда, бормочу я и чувствую, что говорю правду, да-да, правду, и это делает мою радость чуть более позволительной, так я чувствую. Этот новый пыл, эта искра, вспыхнувшая, когда я прочел о случившемся, мне необходимо о ней позаботиться, сберечь ее, ради Давида и ради себя самого, эта задача для меня прямо как дар. Совсем недавно я стоял в лифте и плакал, думая, что мне не для кого жить, и вдруг этот кто-то появился. Раньше я никогда не смотрел на вещи с такой стороны, никогда всерьез не думал, до какой степени другие люди важны для меня самого. То есть думал, конечно, но скорее вскользь, пожалуй, мало кто так много рассуждает о любви к ближнему, как мы, священники, в бытность священником я долгие годы во всех проповедях, во всех речах писал и говорил о любви к ближнему и однако, кажется, никогда не понимал, что это такое, не понимал до сегодняшнего дня, когда стоял в лифте и плакал, не понимал, пока мне вдруг не открылось, что нехватка близкого человека, пожалуй, сыграла в изменении моей личности не менее важную роль, чем сама болезнь. И как только до меня это дошло, как только я сказал, что больше всего мне недостает кого-нибудь, для кого стоит жить, он у меня появился. Если это не дар, то я уж и не знаю, бормочу я. Да это больше чем дар, это — чудо, бормочу я, усаживаясь за компьютер, слышу собственные слова, и в тот же миг по телу пробегает дрожь, долгая дрожь радости, потому что у меня вдруг открываются глаза, я вижу все четко и ясно, вдруг вижу, что получил этот дар от Господа, что Он сотворил это чудо, вижу и чувствую, как в меня вливается мощь, чувствую, как все тело наполняется Божией силой, и просто сижу, не в силах говорить, не в силах пошевелиться, ибо это превыше всего, я вновь у Господа, вновь дома, у Него, за одну коротенькую секунду я вырвался из той жизни, какой жил последние годы, и перенесся в новую жизнь с Господом. Не знаю, сколько раз с тех пор, как захворал, я молил Бога о чуде, много лет назад я отказался от пастырской должности и оставил Бога, в отчаянии все же молился, плача, сложив ладони, просил-умолял Его вернуть мне здоровье, но не получил ни единого знака, ни единого, вплоть до нынешнего дня, вплоть до тех пор, когда попросил о чуде, которое касалось чего-то другого, а не исцеления от болезни, вдруг осознаю я, и как только я попросил об этом, Господь явил мне Себя, а именно это кое-что значит. Не может это быть случайностью, взволнованно бормочу я и сразу, едва договорив эти слова, понимаю, что́ именно Господь старался мне указать, ведь о чем я просил, о чем плакал в лифте, о какой нехватке говорил, — о ком-то, ради кого стоит жить, о ближнем. Речь о том, что́ есть любовь к ближнему, бормочу я, что она такое, каково ее значение и в чем ее ценность, вот что главное.