Богдан Хмельницкий - Михайло Старицкий

— Ну, панове, теперь ползком, разобьемся по двое, — заговорил едва слышным шепотом угрюмый мужик, — вон где они, в долине.

Парубки разделились на три группы и поползли по земле. Лезть было тяжело и неудобно. Несколько раз Оксана натыкалась в темноте на острый сучок или еловую шишку, но она не замечала ничего.

— Слышишь, лошади храпят! — раздался над ее ухом шепот соседа.

Оксана прислушалась и действительно услышала лошадиный храп.

— Конные... — прошептал снова мужик. — Либо козаки, либо паны, но не наш брат, серяк.

Они подвигались дальше. Почва начала понижаться.

— Обрыв, хлопче, — прошептал снова мужик, — будь осторожен, не кувыркнись...

— Не бойтесь, дядьку, — едва могла ответить задыхающаяся от волнения Оксана,

Но вот деревья начали редеть, и наконец лазутчики очутились почти на самом краю обрыва.

— Ты дальше не лезь, хлопче, посмотрим, видно и отсюда, — удерживал ее за плечо мужик.

Оксана замерла на месте и, вытянувшись, из-за дерева начала всматриваться в то, что происходило внизу.

В долине, окруженной со всех сторон лесами, горели ярко четыре больших костра с установленными на них котелками. Вокруг них сидело душ сто козаков в синих жупанах, смушевых шапках, а между ними мелькали и хлопскио серяки.

— Наши, наши, дядьку! — вскрикнула громко Оксана. — Смотрите, козацкие шапки, жупаны!

— А почему ж их душ сто, не больше? — заметил ещё нерешительно мужик.

— Кто знает, они нам расскажут... быть может, это передовой отряд... идем, идём скорее, — задыхалась Оксана, дергая крестьянина за рукав.

— Стой, — остановил он ее, — мне послышалось какое-то лядское слово.

— Да нет же, нет! — вскрикнула нетерпеливо Оксана. — Ведь видите же вы — козаки... козаки! — и с этими словами она бросилась вперед.

Крестьянин поспешил за ней. Через две минуты они уже стояли на краю обрыва.

Появление их было замечено среди козаков и вызвало сильное волнение.

— Эй, кто там? До зброи! — закричали некоторые из них, подымая ружья.

— Стойте, стойте, братове! — замахала Оксана и крестьянин шапками, спускаясь с обрыва.

— Свои, свои, свои!

Последний возглас, казалось, не произвел особенно приятного впечатления на козаков, но они остановились, не спуская мушкетов.

Оксана не сбежала, а слетела с обрыва.

— Вы от Морозенка, от Морозенка, панове? — бросилась она к ним с вопросом.

— Гм... вот что! Да, от Морозенка, — ответили ей некоторые, другие переглянулись.

— Где же он?

— А тут близютко... А вы куда?

— Мы с загоном... нас выслали вперед разведать, чтобы не налететь на поляков...

— С загоном? — переспросил встревоженно один из козаков, казавшийся старшим. — А много ли вас?

Нет, всего тридцать.

Козак шепнул что-то другому и продолжал свои расспросы:

Куда же это вы шли?

— Да к Морозенку, спешили соединиться... говорили, что он недалеко.

Да это он нас выслал вперед, а где же ваши товарищи?

Здесь, в лесу, — ждут гасла, — ответил крестьянин.

— Ну так давайте ж его скорее... чего же вы ждете? — зашумели кругом козаки. В это время из опушки показались и другие четыре парубка. Крестьянин, пришедший с Оксаной, поднял пистолеты и дал один за другим два выстрела.

Оксана засыпала вопросами давно желанных друзей, но они большей частью отмалчивались или произносили какое-нибудь односложное слово.

Не прошло и получаса, как из опушки начали показываться вооруженные ножами, дрекольями, самодельными мечами крестьяне; козаки приветствовали их громкими радостными восклицаниями.

— Ну что же, теперь все, диду? — спросил старший из козаков деда, когда последние группы спустились с обрыва.

— Все, все, сынку! — ответил старик.

— Ну так пойдем к атаману, оставьте только тут дреколье, — скомандовал козак.

Крестьяне побросали наземь оружие и тихо, поснимав шапки, последовали за козаком. Остальные козаки двинулись полукругом за ними. Но не успели они сделать и нескольких шагов, как вдруг раздался чей-то визгливый, шипящий голос:

— На пали их всех, на виселицы быдло!

Если бы в это время земля провалилась под ногами поселян, они не так бы испугались и поразились, как от этого возгласа; они даже сразу не поняли, что случилось, как это козаки начали кричать по-польски и ругать их быдлом? Но им не дали опомниться. С гиком, с дикими криками набросились на них со всех сторон переодетые ляхи.

— А что, поймались, псы, схизматы, быдло! — раздались

со всех сторон яростные польские возгласы, и, выхвативши кинжалы, ножи и сабли, ринулись на крестьян разъяренные ляхи.

— Зрада! Зрада! За нолей, братове! — раздались крики среди крестьян.

Некоторые схватились за ножи, но так как они против сабель и копий оказались ничтожными, то защищаться было кечем.

Произошла какая-то безобразная свалка: поляки набрасывались на крестьян, валили их на землю, скручивали веревками, прикалывали кинжалами.

Почти никто не сопротивлялся.

Й неожиданность, и ужас, и беспомощность парализовали совершенно крестьян.

А чей-то визгливый голос все выкрикивал:

— Оставьте несколько псов для потехи, шкуру с живых сдерем, на колья посадим. Гей, готовьте пали и веревки, мы им покажем Морозенка! А вы, бестии, подумали, что это и вправду козаки? Ха-ха-ха, только вашу шкуру надели, чтобы лучше ловить вас и карать за бунтарство! — кричал и шипел голос, разражаясь какими-то дьявольскими проклятиями.

Когда Оксана услыхала этот голос, он ей показался знакомым, но из всех его проклятий она поняла только одно: что она снова попала в ловушку к полякам. Охватившее ее отчаяние было так велико, что Оксана почувствовала вдруг, как всякая энергия, всякая жажда жизни покидает ее.

«Ох, смерть, скорее бы только!» пронеслось в голове ее, и она безропотно дала связать себя, когда очередь дошла до нее.

XXXV

Расправа с крестьянами продолжалась недолго: через четверть часа все оставшиеся в живых уже лежали на земле, связанные веревками.

— Ну, теперь стругайте скорее пали, панове! — раздался над Оксаной тот же визгливый голос. — Половину этого быдла на пали, а половину повыше — на деревья. Можно было бы с ними разделаться и лучше, да жаль время терять!

С этими словами говоривший шляхтич, одетый в костюм крестьянина, толкнул Оксану изо всей силы ногой; но Оксана даже не полюбопытствовала поднять голову и взглянуть в лицо тому, в чьи руки досталась ее жизнь; она даже почти и не почувствовала удара.

Повернувшись лицом к земле, она шептала побелевшими губами:

— Смерть... смерть... скорее бы! Эх, нет сил больше жить!

Ляхи исполняли торопливо приказания своего начальника.

— Третьего на кол, — скомандовал он резко и, указавши на деда, прибавил: — Этого старого пса связать и в живых оставить, — расспросим с угольками.

Началась последняя конвульсивная борьба жертв. Раздались раздирающие душу вопли и стоны. Ляхи подымали крестьян, набрасывали им на шеи веревки и с громким хохотом вздергивали на деревья; других раздевали донага и тащили на пали,

— Так вам, псам, так вам, собакам, — приговаривал злобный, шипящий голос начальника отряда, — корчьтесь, шельмы; захотелось панами быть, вот вам и честь! Сидите, сидите спокойно, а я постою перед вами!

Некоторые из крестьян падали шляхтичу в ноги с мольбами о пощаде, но вопли эти, казалось, раздражали его еще больше.

Большинство же крестьян шло тихо, покорно и тупо, как идет в бойню подгоняемый резником бык.

Наконец очередь дошла до Оксаны. Оксана быстро поднялась с земли и, повернувшись к деду, произнесла тихо:

— Простите, дидуню, если когда обидела в чем вас.

— Бог простит тебя, дитя мое, прости и ты меня, — ответил дрогнувшим голосом дед, утирая глаза.

Оксана поспешно наклонилась и прижалась губами к руке старика.

Дед осенил ее крестом.

— Да вот еще, дидуню, — сняла она торопливо зашитый в парчу пакет. — Вас оставили в живых, возьмите спрячьте, быть может, удастся спастись, — это батьку Богдану нужно. А Олексе, увидите его, скажите, что любила, люблю и буду вечно... вечно...

Но в это время над головою Оксаны раздался голос старшего ляха, одетого козаком, с которым она разговаривала вначале.

— А вот и тот хлопец, который все о Морозенке толковал, он может нам много рассказать!

— Тащи его, песьего сына, сюда! — скомандовал визгливый голос.

Оксана вздрогнула с головы до ног. Ужасная догадка прорезала вдруг ее мысли. Она подняла голову, взглянула и замерла.

Перед ней стоял Ясинский.

Оксана пошатнулась и едва не упала на пол.

О господи, да неужели же и смерть не даст ей господь, а позор?

Грубый толчок поляка заставил ее очнуться.

— Ну, иди ж, иди, чего упираешься? — крикнул он сердито, приправляя свои слова добрым ударом кулака.

Оксана сделала несколько шагов; ей показалось, что Ясинский не узнал ее, и пока решилась молчать, не подымая головы, чтобы быть поскорее осужденной на смерть. «Прощай, Олекса, навеки!» — произнесла она про себя и начала повторять слова молитвы.